Яна Перепечина - Теория большого взрыва

- Что вы хотите? - не утруждая себя вежливостью, поинтересовалась девица, устроившись на белоснежном кожаном диване. Поза её при этом показалась Валдайцеву крайне неудобной, но, конечно, весьма завлекательной. Чего это она? Всегда так сидит или почему-то решила произвести впечатление именно на него?

- Здравствуйте, Карина, - сдержанно начал Вадим. - Я коллега вашего знакомого, Григория Москвина.

- Коллега? - хмыкнула хозяйка. - Я умею читать и немного разбираюсь в званиях. Григорий — лейтенант, а в вашем удостоверении написано, что вы подполковник. Нет, вы коллега, конечно, но ещё и начальник. Правильно я понимаю?

- Да, - кивнул Вадим, - но это в данном случае неважно.

Девица вскинула бровь:

- А что же важно?

- Важно то, что Гриша вас любит, Карина. И ему сейчас тяжело.

- Что же я могу поделать? - вроде бы удивилась хозяйка. Но Валдайцеву показалось, что если её что и удивляет и интересует, так это цель его визита. А вот Гришина судьба её явно не волновала. М-да, всё оказалось плохо, очень плохо. Он-то до последнего надеялся, что чувства у Григория и его любимой всё же взаимны и что они просто поссорились. А если так, то их можно помирить. Этим он занимался уже не раз и с иронией называл себя «штатным мирильщиком отдела».

Влюблённые они такие. Вечно ссорятся из-за пустяков, а потом страдают и ждут, кто им поможет помириться. Вот он и помогал. Чего ж не помочь, если от этого его подчинённые станут счастливее?

Вот, например, недавно поссорился один из его подчинённых с женой. И казалось бы из-за чего — из-за имени, которое они собирались дать новорождённому сыну. А ведь разругались всерьёз. До того, что молодой отец начал беспокоить сослуживцев бледным видом, долгими тяжкими вздохами и тоской во взоре.

Что делать? Валдайцев выбрал время, когда молодой отец был на работе, и поехал разбираться. Выяснилось, что мать мальчика хотела назвать мальчишку Филиппом, а муж ни в какую. Упёрся — и всё. А почему — не объясняет. Разобраться помогла старшая сестра упрямого отца. Оказалось, у него с этим именем ассоциация была плохая: имелся в далёком детстве неприятный эпизод, когда будущего офицера сильно и обидно поколотил мальчишка, которого звали именно так. Жене он об этом рассказать постеснялся, а сестра о самом эпизоде помнила, но причинно-следственную связь не уловила. Зато её сразу же уловил Валдайцев. После чего он с глазу на глаз поговорил с женой своего сотрудника. Та всплеснула руками, пожалела бедного обиженного мальчишку, который, оказывается, до сих пор жил в её муже, и согласилась на предложенное имя Родион. В итоге счастливы были все. Особенно Валдайцев, который теперь мог спокойно смотреть на то, как его сотрудник перед дежурством заряжает пистолет боевыми патронами, и не опасаться неадекватного поведения. Та ссора была смешной и трогательной. А ещё легко преодолимой.

Но сейчас перед ним сидела молодая женщина, которая не любила. Причём — Вадим был уверен в этом — ни дня, ни минуты не любила Гришу Москвина. Зачем-то он был ей поначалу нужен, а потом то ли разочаровал, то ли нужда прошла. И она с лёгкостью избавилась от ставшего обузой парня.

Гриша рассказал Вадиму, как это было. И Валдайцев оторопел от такого равнодушия. Карина просто приехала в центр, чтобы походить по магазинам, а заодно зашла к Грише и сообщила новость. Тот стоял на посту, и даже нормально поговорить они не могли. Но Карине это и не нужно было. Она просто сообщила о своём решении и ушла, оставив парня одного справляться с горем.

Когда Вадим представлял себе эту ситуацию, он почти ненавидел женщину, которая думала только о себе, и жалел, очень жалел бедного Гришу. Это тридцатидвухлетний Валдайцев понимал, что ничего хорошего из таких отношений получиться не могло, что расставание в таком случае — лучший и наименее болезненный выход. Но Гриша, которому было на десять лет меньше, ничего такого не знал и не понимал. И просто умирал от любви и горя.

Глядя на Карину Вадим скрипнул зубами:

- Поделать вы ничего не можете. Ведь, насколько я понимаю, Григория вы не любите.

- Вы всё правильно понимаете, - Карина улыбнулась беглой лукавой улыбкой уверенной в своей неотразимости женщины.

- В таком случае, разрешите откланяться. Зря я вас побеспокоил. - Вадим встал и направился к выходу.

- Подождите, - окликнула его хозяйка.

- Да?

- Может быть, кофе или коньяку?

Валдайцев не сдержался и невежливо хмыкнул:

- Считаете, что подполковник — это лучший вариант, чем лейтенант? - и с интересом посмотрел на Карину: как среагирует? Рассердится? Оскорбится? Пошлёт его куда подальше?

Держать удар та умела неплохо:

- Однозначно.

- Хотите произвести рокировку? - снова хмыкнул Вадим.

- Почему бы нет? Или у вас есть возражения?

- Есть. И много, - покачал он головой и снова направился к выходу.

- Скажите Григорию, пусть приедет и заберёт свои вещи, - сказала хозяйка в его спину.

- Соберите их, и я сам заеду, - остановился он на пороге.

- Хотите ещё раз повидаться? - по привычке кокетничала Карина.

- Хочу пощадить нервы своего коллеги.

И зачем-то добавил:

- Он ещё станет подполковником. И даже больше. А вот вы доброй — никогда. Всего хорошего.

- И вам не хворать, - в её голосе послышалось раздражение. - За вещами заезжайте не позднее четверга. Не успеете — выкину на ближайшую помойку.

- Договорились. В четверг вечером приеду.

- Только перед этим позвоните, - хозяйка взяла с придверного столика белый прямоугольник с золотым тиснением и сунула ему в руки.

- Карина Козырева, - прочёл Вадим вслух на лестнице, - дизайнер, декоратор, художник.

Он сунул визитку в портмоне и громко и протяжно вздохнул:

- Вот только дизайнера и иже с ней мне сейчас и не хватало.

Подружки-коллеги иногда, сокращая имя, называли её Ангелом. При этом характер у Ангела был далеко не ангельским. Это было понятно всем, кто общался с ней хотя бы полчаса. А уж тем, кто Ангелу по каким-то причинам не понравился, - и подавно. В этом случае, любимое её оружие — сарказм — извлекалось из ножен молниеносно и использовалось непрестанно. Мало кто мог выдержать подобные «ковровые бомбардировки» больше пяти минут, а большинство ретировалось ещё быстрее. Правда, к чести Ангелины, нужно сказать, что человеком она была добрым. А годы работы в школе сделали её ещё и довольно терпимой. К чужим недостаткам (а уж к своим и подавно) она относилась преимущественно снисходительно, и по-настоящему раздражали её очень немногие.

Если же она кого любила, так тоже взахлёб, всем своим существом и с полной самоотдачей. Круг людей, которые удостоились такой чести, был узок, не считая, конечно, всех учеников, бывших и нынешних. Вот их-то, абсолютно всех до единого своих мальчишек и девчонок она обожала и принимала такими, какие они есть. На её памяти за восемь лет работы в школе не случилось в жизни Ангелины Николаевны Нарышкиной ни одного ученика, которого бы она не полюбила. Маленькие, трогательные, наивные и растерянные первоклашки располагались в её сердце раз и навсегда. Осваиваясь в школе и подрастая, они, разумеется, менялись. Но не менялось отношение к ним их классного руководителя. И эта неизменная ровная, ласковая и безусловная любовь её самым благотворным образом сказывалась на атмосфере, которая царила в их классе, на настроении детей и, в конечном счёте, на их успехах. Поэтому в школе Ангелину Николаевну любили тоже все: от учеников до их родителей, от директора до завхоза Джулии Альбертовны Синичкиной. И лишь сердце буфетчицы тёти Вали было безраздельно отдано её младшей коллеге и подруге Ирине Дунаевой. Но Ангелина не ревновала: Ирина как раз входила в узкий круг её близких и дорогих, которым она всегда прощала всё, даже любовь окружающих.

Люди, знакомые с Ангелиной шапочно или по каким-либо причинам попавшие под огонь её остроумия, очень удивлялись, узнав, что эта яркая, запоминающаяся девушка работает в школе. Если они это удивление высказывали ей, то Ангелина неизменно отвечала:

- Не знаю, как в остальных школах, а у нас других не держат.

Это было правдой. Их необыкновенная директор Полина Юрьевна Морозова с её фантастическим чутьём на людей умудрялась собирать под своё крыло лучших учителей, каждый из которых был не только замечательным специалистом, но и неординарным, интереснейшим человеком. Случайные люди попадали к ним редко, да и не задерживались надолго: школа отторгала их естественно и быстро. А вот Ангелина как пришла, так и осталась: в этой удивительной школе она чувствовала себя на своём месте. И — чего греха таить — сама понимала, что, раз уж её школа не отторгает, значит, она, Ангелина, несомненно принадлежит к касте избранных. И это не столько льстило её самолюбию, сколько давало возможность радоваться правильности избранного пути. А что для Ангелины было очень важно, так это осознание: жизнь проходит не зря.

- Вы больше похожи на актрису, чем на учителя, - сказал ей как-то очередной поклонник.

- Любой хороший учитель — всегда немного актёр, - тонко и многозначительно улыбнулась Ангелина и не удержалась, не стала скромничать:

- А я хороший учитель.

И это тоже было правдой. Во всяком случае, по мнению её учеников и коллег.

Ангелина и сама частенько ловила себя на том, что на уроках, да и во время перемен тоже играет. И на что — на что, а на скуку или однообразие окружающие её люди пожаловаться не могли. «Образов» и «лиц» в арсенале артистичной Ангелины Николаевны было великое множество. И она их пускала в ход регулярно и с большим удовольствием не только для себя, но и для оказавшихся рядом.

- Линка, - иногда смеялась её мама, - в тебе погибла великая актриса.

- И ничего подобного, - не соглашался папа, - она в ней живёт, цветёт и пахнет.

- Именно, - загадочно улыбалась Ангелина.

Наверное, ещё и поэтому она с такой лёгкостью согласилась на предложение Рины. Ей нравилось примерять новые роли, особенно те, которых в её обширном репертуаре пока не имелось. Кем-кем, а вот богатенькой богемной особой она ещё не была. Не жила в огромном лофте и не пила кофе на террасе с видом на исторический центр.

Нельзя сказать, чтобы ей этого очень хотелось. Её вполне устраивала их скромная квартира в доме у Кольца, в которой она жила с родителями и младшей сестрой. А уж как нравился вид на два небольших пруда и «заМКАДные» леса! Когда-то в детстве они с друзьями катались на льду одного из прудов на коньках, а за Кольцевую дорогу ходили по выходным на лыжах. Там были отличные горы, с которых семилетняя отважная Ангелина слетала вслед за своей ловкой спортивной мамой. И это было счастье, про которое ей до сих пор было приятно вспоминать, глядя из окна вдаль.

А ещё вокруг, в соседних домах, подъездах и даже на одном этаже с ними жили те, с кем она ходила в одну школу и била за Домом быта найденные лампочки, доставая из них «тараканчиков» - стеклянные ножки с закреплёнными на них электродами и перегоревшими уже спиралями накаливания, напоминавшими усики насекомых, которые им почему-то казались весьма ценным трофеем. И ей совершенно не хотелось менять их привычный уютный двор на что-то более престижное и «центральное». Но отчего ж не попробовать, если предлагают? Не навечно же она туда переселяется. А на чуть-чуть можно и переехать.

Вопрос о том, что ей всё понравится настолько, что она не захочет возвращаться в привычную жизнь, даже не стоял: Ангелина обладала редким умением абстрагироваться от вещей, ей не принадлежащих, и довольствоваться тем, что имеет. Возможность пожить в непривычных условиях она восприняла как развлечение, но и только, и точно знала, что благополучие подруги не вызовет у неё ни зависти, ни раздражения.

Рисуя Ангелине радужные перспективы от жизни в её лофте, Ринка в придачу коварно сообщила, что у неё есть настоящий мольберт и всё, что нужно для живописи, и разрешила этим богатством пользоваться. Знала, знала хитрюга, чем завлечь: рисовать Ангелина любила с детства. И хотя до недавнего времени этому не училась, но получалось у неё неплохо. Так думали не только её родители, подруги и ученики. Даже настоящий художник, победитель и лауреат каких-то многочисленных конкурсов и участник разнообразных выставок и биеннале, которого директор Полина Юрьевна каким-то невероятным образом умудрилась завлечь к ним в школу и уговорить вести студию, случайно увидев её работы, долго молчал, а потом задумчиво произнёс:

- А у вас, Ангелина Николаевна, талант. Вам обязательно нужно его развивать. Приходите ко мне на занятия.

Ангелина поначалу растерялась, но, поддавшись уговорам подруг, всё же решилась попробовать. Вместе с разновозрастными детьми она изучала разные техники, стояла за мольбертом и, робея, показывала художнику домашние задания. Он раз от раза всё восторженнее хвалил свою старательную ученицу и радовался, что не ошибся в ней. Под его внимательным руководством мастерство её неуклонно росло, а желание рисовать, и раньше частенько посещавшее её, теперь и вовсе не покидало почти никогда. За полгода Ангелина не пропустила ни одного урока и если и жалела о чём, уходя в отпуск, так это о прекратившихся в конце мая занятиях.