Николай, увидев меня и мою полыхающую ревность в глазах, перестал играть. Односельчане смолкли и посмотрели на меня.

Маркус, только прекратилась песня, остановился и обернулся. Его увлеченный взгляд отсканировал меня с головы до пят, не пропуская ни единого миллиметра. Я последовала его же примеру, отвечая на столь дерзкий призыв, которого Гирш ни разу мне не давал. Я сделала несколько медленных, но уверенных шагов вперед, намеренно показывая, что готова принять приглашение на танец.

Николай, что-то буркнув про себя, затянул медленную и душевную песню, известную среди большей части москвичей всех возрастов и национальностей. Маркус, пользуясь случаем, подошел ко мне и подал руку. Мы с немцем резво пустились в танец страсти, насколько позволяли нам теплые тулупы и таявший, подобный каше, снег под ногами.

Маркус не отрывал хищного взгляда от моих глаз, которые он мог созерцать целиком благодаря моей запрокинутой в виду маленького роста голове, но упорно молчал, лишь время от времени плотно стискивая зубы и громко выдыхая. Его партизанское молчание означает только одно: Гирш сильно зол на меня. Настолько, что уже не знал, как показать это. Ведь немец был гораздо более сдержан, чем я. Чем все, кто здесь присутствовал. Я осознавала, что люблю Маркуса, причем за его занудство люблю его еще больше. Но не могла переступить через себя, показав свою слабость, хоть и ощущая, что теряю его, неторопливо, но намеренно.

Черствые и холодные движения Маркуса сливались с жаром его глаз, в симбиозе представляя собой смесь, которую я называла любовью. Потому что хотела, чтобы это было именно так.

Однажды Гирш уже дал понять, что испытывает ко мне лишь сладострастное влечение, но разве похоть объясняла его, пусть мимолетное, но все же желание жениться на мне?

«Либо Маркус уж очень скрытен, – думала я, взглянув ему в глаза, а затем опустив голову. – либо для немцев и впрямь не существует таких понятий, как любовь или банальные чувства вообще! Везде порядок и все по расписанию, никаких отступлений и безрассудств…»

Ледяные пальцы Маркуса, скользнувшие по моей спине, обнажившейся от неожиданного прогиба тела к земле, заставили меня вздрогнуть и с призывающим трепетом приоткрыть рот. Мне не хватало нежности здесь, в чужом, хоть и самом лучшем в мире, краю. Кроме Гирша, никто не смотрел на меня так. Никто не говорил так, как он, никто не улыбался, как мне улыбался Маркус.

Недоуменно подняв брови, Гирш вернул мое тело в прежнее вертикальное положение под изумленные возгласы наблюдающих, а затем остановил танец. Сделав пару шагов назад, он скомандовал «Полька!», и Николай, подхватив его игривое настроение, принялся в ускорившемся темпе снова терзать гармонь. Девушки тут же встали и принялись кружить над Маркусом, выводя руками перед его лицом различные движения.

Я, отойдя к бревну, хотела было присесть, но, ввиду внезапной грусти, ушла, напоследок окинув немца. Вернувшись домой, я тут же легла на кровать, прислушиваясь к песням, которые, спустя некоторое время, смолкли.

Подумав, что на этом их «этническое веселье» окончилось, я повернулась на спину и стала гадать, как скоро вернется Маркус. Но его все не было. Выглянув в окно, я поняла, что зря понадеялась: все уселись возле костра и теперь внимательно слушали Николая, который изредка повышал голос, уделяя внимание некоторым, наиболее важным, по его мнению, акцентам. Он травил былички.

Покрутившись у порога, я снова пошла в огород и перелезла через забор. Быстрым шагом направилась на голос.

Николай увлеченно рассказывал на этот раз про лешего, с которым удалось встретиться вживую одному из покойных односельчан.

– Ага, догадался!!! – презрительно бросил егерь странным голосом, заставившим каждого замереть, кто-то из толпы даже громко охнул. – Вот то-то и был леший! А он как принялся взбираться по стволу дерева, так я и креститься стал…

Я невольно поежилась, в страхе и мельком покосившись на верхушки деревьев. Маркус, увлеченно причмокивая, не отрывал от Николая внимательных глаз. Вероятно, в Германии, как подумала я, ничего подобного он прежде не слышал.

Подойдя ближе к костру, но достаточно, чтобы меня никто из них не заметил, я облокотилась о ствол дерева, слушая истории Николая и борясь с дрожью в коленях.

– Смотри!

Чем-то испуганные девушки разом обернулись и поглядели на меня.

– Она ведь уходила. Это не она, значит, а нечистый пришел, наблюдает, выбирает, кого забрать! – оживленно прошло по бревну.

Маркус увлеченно вытянул шею, чтобы воочию созерцать «нечистого», и, заметив меня, дружественным жестом махнул рукой, предложив присоединиться. Я двинулась к нему.

«Чур меня!» – пронеслось среди особо верующей группы. Не обращая внимания на их вполне обидную реакцию, я осторожно присела рядом с Маркусом на самый край бревна, стараясь не задеть немца. Мои ноги дрожали то ли от холода, то ли от леденящих душу историй. Маркус, заметив это, придвинулся ко мне вплотную и обнял сзади.

Не веря своему счастью, мигом уткнулась в кусочек его шеи, выглядывающей из-под бушлата, а немец, фыркнув, сообщил, что у меня холодный нос.

– Прости! – тихо шепнула я, поглядев на него исподлобья.

– Ничего. Грейся. – Гирш еще крепче сжал меня в объятиях, задействовав другую руку.

***

После «увеселительных» баек на сон грядущий я совсем не хотела спать, боялась даже идти в сторону дома. А тем более, туалета!

Жители села расходились, удаляясь от костра небольшими кучками по двое-трое человек, чтобы не так страшно было.

Маркус продолжал сидеть на бревне и изучающе смотрел на огонь. Он о чем-то думал. Поймав себя на мысли, что Маркус, возможно, мог испугаться страшных рассказов про здешние места, я погладила его по руке.

– Не бойся!

– Чего мне бояться? – удивился Гирш, переведя взгляд с костра на меня.

– Ты просто озадаченный какой-то, я подумала, что тебя впечатлили рассказы Николая.

– Я тебе подобных рассказов могу рассказать столько, что до утра не управлюсь! Нет, тут дело в другом. – Гирш обнял меня еще крепче. – Душа просит песни.

– Песни? – переспросил Николай, который сидел с другой стороны от меня и тоже таращился на пламя. – Может, ты споешь что-нибудь, Марк?

– Почему нет? – улыбнулся немец. – Могу и спеть, только гитару бы достать…

– Есть такая, Инкааа! – крикнул Николай, как мне казалось, на все село. – Инка, тащи гитару! Марк сейчас будет петь!

Спустя несколько минут пришла Инна, держа в руках темно-коричневую лакированную гитару. Пришла не одна, вместе с ней вернулась вся женская половина села, чтобы послушать, что же споет иностранный гость.

– Поскольку подавляющее большинство – девушки, пожалуй, спою о любви, но потом! – ухмыльнулся Маркус, окинув взглядом сельчанок, томившихся в ожидании любовной баллады. – Сначала я спою про… – он выдержал недолгую паузу, а затем продолжал. – охотника и его сына! Про то, как ушла молодость сына среди лесов, где поет дрозд. – Гирш сделал воспроизвел аккордов на гитаре, показавшихся мне слишком простыми, но потом, пояснив, что его народ использует совсем иные музыкальные инструменты, а он попробует передать по памяти мелодию, попросил строго не судить его. – Im grünen Wald dort wo die Drossel singt, – начал он медленно и напевно, – … Verlebt ich meiner Jugend schönster Traum! 48– Маркус пел достаточно чувственно, и я, хоть и ничего не понимала из того, что он там поет про дрозда и молодость охотника, слушала его низкий голос с упоением. Под конец песни принялся ударять по струнам все увереннее. Будто немец, испытав инструмент, понял, что у него выходит вовсе не так плохо, как предполагал.

Когда Гирш смолк, Николай всплеснул руками.

– Молодец, затейник! Хорошая песня!

– Но ты не знаешь, о чем я пел! – рассмеялся Маркус.

– Главное, что смысл в охоте и лесах!

– Дело в молодости. – Маркус мечтательно вздохнул. – о том, что жизнь коротка, и заниматься нужно тем, чем хочешь ты, а не чего хотят от тебя другие.

– Может, споешь еще что-нибудь? – тут вмешалась я. Не хочу слушать про упущенную молодость. – Ты обещал про любовь! Только, если можно, современнее…

– Так, современная песня про любовь… – Маркус нахмурился, почесав затылок. – Может, кое-что еще, а я пока подумаю, какую же песню о любви знаю. – он воспроизвел мелодию, которая всем нам известна. Когда Маркус спел строчку из первого куплета про паровоз, я ахнула, с восторгом прислушиваясь к немецким текстам привычной песни.

– А на русском слабо? – спросил Николай.

– Слабо! – признался Маркус. – В этом я не силен! Вот! Вспомнил песню. – Она называется «твой поцелуй», если на русском. – Маркус с чувством прокашлялся, поглядел на меня, словно посвящая сей текст мне, и запел, отбивая резвый бой на гитаре. – Твой поцелуй преследует меня уже тысячи лет. Я пойман твоими тысячами чертей. Твой запах разрывает ночь на протяжении тысячи лет, я пойман твоими тысячами чертей… (Nik Page, «Dein Kuss»).

Меня охватило несколько чувств одновременно при первых же строках данного произведения музыкального творчества. Вместе с дрожью от грубого и проникновенного голоса Гирша и слов самой песни, я была удивлена. Не думала, что Маркус Гирш выберет из всего арсенала немецких любовных баллад совсем не романтичное, хоть и современное.

Он мог бы сыграть, на худой конец, что-то вроде «Августина» или «Розамунды», но это месиво грубого металлического текста было только лишь отдаленно связано с любовью. Скорее, очень отдаленно!

Маркус пел, стараясь, по возможности, вставлять русский перевод, что получалось криво и ужасающе. В песне говорилось о болезненной любви и о каких-то странных вещах вроде «фрустрации» и «удавки на шее». Прослушав его леденящее пение с милой улыбкой на лице, я поняла, что Маркус вовсе никакой не романтик. Скорее, скептик.

Девушки зааплодировали, и я тоже, ведь, несмотря на текст, который своей жутью отлично подходил для костровых посиделок и конца непринужденной вечера в здешних бескрайних лесах, Маркус пел очень хорошо, с чувством, трепетно произнося каждое слово, особенно останавливаясь на «тысячи лет, тысячи чертей»!

Инна, не выдержав такого ярого понимания и поддержки со стороны меня, бегло поспешила удалиться восвояси. Я, еще немного посидев, заставила Маркуса тоже идти домой, встав и потянув его за руку. Гирш не собирался заканчивать на этом свой певческий труд. Отобрав у него гитару, я пошла в дом, предполагая, что он последует за мной.

На следующее утро меня уже ждал долгий и мучительный допрос со стороны Инны, которая еле дождалась рассвета, чтобы со мной посплетничать.

Ощутив на своей щеке легкое прикосновение, я открыла глаза. Инна сидела на моей кровати.

– Давно ты здесь? – спросила я.

– Нет. – Инна, стыдливо поглядев на меня, закусила губу. – Только пришла.

Я окинула взглядом соседнюю кровать, где лежала гитара Инны.

– Где Маркус? Ты видела его?

– Он уехал по своим делам.

– Каким еще делам?! – я приподнялась на локтях, заставив Инну отклониться назад.

– Вроде как, тракторист Сергей приболел. – ответила Инна. – Маркус вызвался помочь!

– Если он болен тем, о чем я думаю, то Маркус болен не меньше Сергея!

– Думаешь, в этом главная причина, Марго? – я непонимающе посмотрела на подругу и замолчала. Тогда Инна продолжала, – Вчера я видела, как вы обнимались. Ты говоришь, что Маркус позволил себе лишнего, потому что перебрал? Или ты растаяла, как только услышала его баллады про вампиров на немецком?

– Не понимаю, к чему ты клонишь? – мне не нравился тон Инны.

– Ты ведь сказала, что он не нужен тебе, потому что ты не нужна ему! Ты сказала, что вас, кроме дружбы, совсем ничего не связывает! А на деле, как оказалось, все гораздо сложнее будет!

– У нас были отношения с Маркусом, – поясняла я, встав с постели и натягивая штаны, – давно, если так можно их назвать. Потом мы поссорились, и, к несчастью для обоих, оказались здесь вдвоем. Инна. – я отвела взгляд, – Ты порой говоришь очень странные вещи.

– Какие для тебя странные, Марго?

Я не смогла найти нужных слов, чтобы помягче выразить мысль Маркуса по поводу Инны и ее склонности к девушкам, поэтому промолчала.

Выйдя на кухню, я столкнулась с Мариной. Хмурая, как туча она, только увидев меня, поспешила покинуть дом. Я, не успев сказать Марине даже «с добрым утром», лишь гневно развела руками.

Инна, выйдя вслед за мной, присела за стол и теперь наблюдала за тем, как я, поставив чайник, принялась готовить бутерброды.

– Гирш не любит тебя, Марго. – прямым текстом заявила она.

– С чего ты решила? – не отвлекаясь от своего занятия, спросила я.

– Он уже практически обручен с Валей.

– Что?! – мое спокойствие мигом улетучилось. – Как это понимать?

– Он не ночевал здесь, ведь так? – Инна кивком головы указала в сторону нашей комнаты. – Вчера у них с Валькой был питкяж. – заметив мое негодование, Инна пояснила. – Такой обычай, который заключается в том, что понравившаяся друг другу пара проводит ночь вместе. С того дня, вернее, ночи, пара считается помолвленной.