— Но вроде бы сам Макарыч не пил? Генка мне о нем рассказывал… — возразил Касьян.

Сева махнул рукой и присоединился к разговору о последних работах какого-то Марьянова, который обнаглел и уже строит себе мастерскую в Подмосковье…

Честно говоря, Касьян пришел сюда не для того, чтобы помянуть Генку (он часто вспоминал его и так), ему хотелось ощутить атмосферу и познакомиться с Кириллом, с которым у Генки были непростые отношения…

По сыщицкому делу он пришел — убедил-таки его Сева присмотреться попристальнее к смерти Генки. А теперь Сева даже отвечать ленится…

Бабье они прямо какое-то, уже про Генку забыли, про хозяина тоже, тот стоит у эркера и смотрит на всех непонятным взглядом, будто раздумывает: выгнать их сию минуту или повременить…


Скоро все стали разбредаться. Оставалось несколько человек.

И Касьян решился. Он подошел к Кириллу, который с явным облегчением провожал гостей, и попросил:

— Я на короткое время задержусь у вас, когда все уйдут?..

Касьяну показалось, что в глазах хозяина мелькнул не страх, нет, — какая-то безнадежность… Странно.

…Ладно, разберемся, подумал Касьян.

Наконец и последний, самый пьяный гость ушел.

Кирилл вернулся в мастерскую и с тем же безнадежным и усталым видом опустился на стул рядом с Касьяном.

Тот посочувствовал:

— Вам самому убирать придется?..

Кирилл пожал плечами: «Я привык».

— Вы живете один?.. — спросил Касьян и, чтобы это не выглядело допросом, обозрел мастерскую, как бы прикидывая, сколько тут уборки.

— Спрашивайте, что вас интересует, без обиняков. Да, я здесь живу один, — ответил хозяин.

— У меня пока нет никаких вопросов, — сказал Касьян как можно мягче, — мне бы хотелось посмотреть ваши картины… Я столько о них слышал от своих друзей, — он назвал умершего Генку, перечислил еще несколько имен.

При имени Генки, поминки которого здесь только что справили, в глазах Кирилла загорелся недобрый огонек… Надо же! До сих пор на Генку злится, хотя тот уже ушел в мир иной.

— Зачем? Нового у меня ничего нет, а старое я не показываю, извините уж, — отговорился художник. — Это пройденное, частью ошибочное — школа.

Вот так, дружок-сыщик, лихой дали тебе отлуп. И не заставишь ведь… Касьян вспомнил о триптихе, из-за которого…

А, была не была!.. Он и сам не мог понять, чего он так привязался к художнику?..

— Кирилл… — начал Касьян.

— Простите, мое истинное имя — Кирик, — раздраженно перебил его. — Даже значат они разное: Кирилл — солнце в персидском, а Кирик — вестник в греческом. Мне надоело, что приятели-художники никак не могут запомнить моего имени! — Все это он высказал с большой горячностью. Собеседник понимающе кивнул.

— Мне это знакомо. Когда я называю свое имя вместе с отчеством — Гордианович, — обычно, за редким исключением, переспрашивают, а однажды одна дама даже назвала моих родителей чокнутыми, но потом все же извинилась.

Касьян болтал, видя, как смягчается выражение лица Кирика.

— Кирик, как говорится, под хороший разговор, покажите мне ваш триптих! — решился сыщик.

Кирик сразу стал суше:

— Кто вам про него сказал?

— Чесслово, не помню… По-моему, все говорят. Я ведь дружу с художниками… Любопытство гложет, — без запинки ответил гость.

Кирик колебался.

— Он не закончен, нет третьей части… И, возможно, ее не будет… Впрочем, пожалуйста.

Он отвернул от стены три большие полотна в подрамниках. Один холст был чистый…

— А высказываться можно? — как бы с опаской спросил Касьян.

— Можно, вполне. Даже, может быть, нужно… — ответил Кирик просто.


Касьян уставился на первую картинку, перевел взгляд на вторую и внимательно оглядел пустой холст.

Кирик вышел, видимо, не желая наблюдать это разглядывание. На картинках (терминология Кирика) была она! Та уродинка, маленький слепок которой он взял из наследия Генки. Но тут была феерия.

На первом она стояла обнаженная на переливающемся заднике. Прекрасное, золотистым светом озаренное тело, идеальная фигура (подправлял, наверное, подумал Касьян, такого раскоса быть не может), уродливое личико и головка с редкими серыми прядками (а на лобке волосы вились и золотились).

…Странный портрет, подумал Касьян, привлекает и отталкивает. И заставляет задуматься…

На второй картинке фигура девушки была задрапирована серым полупрозрачным шелком, сквозь который лишь угадывалось тело, затененное складками ткани и лишь кое-где проглядывающее сверкающим золотом кожи… Хотелось сорвать эту тряпку!

Касьян снова перевел взгляд на первую часть. Вот что делает одежда с человеком! Покров лишает его целостности… Пожалуй, посмотрев на эти картинки, за такой женщиной можно пойти на край света… Дух! Вот что главное здесь. Он витает над двумя картинами и даже над пустой третьей!..

Гениальный триптих. По крайней мере, так решил Касьян. Видимо, так же думали и другие, если о незаконченном триптихе столько говорят… Неужели они с Генкой из-за нее разошлись?.. А он-то думал, из-за красотки…

Касьяну захотелось узнать об этой девчонке все. Расспросить Кирика?.. Но ведь не скажет ничего дельного… Генку уже не спросишь. Олега? Да, надо съездить к нему и разыскать эту рок-уродину. И уж из нее вытрясти все. А вдруг она замешана?.. И Генкина смерть в какой-то степени насильственная? Накликала беду, ведьмочка…

Чем дольше смотрел Касьян на триптих, тем опаснее казалась ему неведомая натура. На третьем, пустом полотне он увидел надпись внизу: «Сонечка. Триптих». Значит, Сонечка…

Уменьшительное, как у ребенка, несовременное имя… Хотя Софья, София — матерь премудрая. Вовсе это не детские дела…


Вошел Кирик. Напряженный, он пытался скрыть это под усмешкой. Бравадой занимаешься, как маленький, подумал Касьян, крепко тебя задело…

— Знаешь, Кирик, ошалел я от твоей Сонечки… — он заметил, что лицо художника передернулось. Значит, начал Касьян верно, нашел тропинку… — Если бы красавица была там, наверное бы не подействовало… Где ты такое чудо откопал?..

— Мне повезло. Случайность, чистая случайность… — признался тот. — А с такой натурой только ленивый не сделает шедевр, ну не шедевр, но нечто близкое.

Касьян решил его добить.

— Не поверишь, но у меня есть скульптурка твоей Сонечки. Я ее купил после смерти Геннадия. Прекрасная тоже вещь.

Глаза разволновавшегося Кирика стали злыми. Он хотел сказать что-то резкое, но сдержался, бросив:

— Натура — все. Художник — это лишь следствие…

Что этим он хочет сказать, что Генка — бездарь, а он сам? Как, интересно, он себя оценивает? Он же сказал: шедевр не шедевр, но нечто близкое…

— Кирик, послушай. — Касьян удобнее устроился в кресле, решив не уходить отсюда, пока что-нибудь не узнает или пока не прогонят. — Давай чуток выпьем за твою… — он хотел сказать «Сонечку», но в последний момент запнулся, — за твою картину и натуру… Мне хочется посидеть у тебя, не возражаешь? Я не на всю ночь, можешь меня прогнать, если надоем.

— В качестве кого ты хочешь посидеть? Как сыщик? Тогда я тебе мало интересен… — Кирику этот парень, сначала вызвавший симпатию, надоел. Но не выгонять же его сразу после его заявления… — А если просто посидеть, расслабиться, пожалуйста, только я и в этом не мастак.

— И то, и другое. Мне у тебя интересно, и меня очень заинтриговала личность, — Касьян кивнул на «Сонечку». — Тебя же она заинтересовала? Ну вот… И меня тоже, только с точки зрения человеческой натуры. Она, конечно, неординарная девчонка?..

— Да, — коротко откликнулся Кирик, — и это меня больше всего мучает… — Художник замолчал, притих и Касьян — нельзя его спугнуть, кажется, ему хочется выговориться…

— Я нашел ее в нашем бомжатнике через одного не слишком чистоплотного человека — в смысле денег, хотя вполне интеллигентного. А в этом бомжатнике жуть… Привел ее сюда, поселил, на сколько она захочет… Стал писать. Девочка издалека приехала — как все приезжие за сладкой жизнью… Хотя ей-то сладкая жизнь не светила. Ну, вначале она стеснялась, не знала, как себя держать, ей шестнадцать лет всего. Мы с ней дружили — никаких отношений, кроме дружбы, уж поверь мне, — Кирик взглянул на Касьяна. — И вдруг она ушла, — вздохнул художник, заканчивая рассказ.

…Вот-те раз, огорчился Касьян, подумав, что теперь придется задавать вопросы… Девчонка, наверное, ждала не дружбы…

— А куда она ушла-то? Ты что, не знаешь? — вроде бы удивился Касьян.

Кирик заметался, это чувствовалось, но все же ответил:

— К твоему приятелю, Геннадию… Через нашего соседа Макарыча… Тот деньги с Геннадия содрал. А Генка у меня случайно увидел Соню, с ума стал сходить — дай натуру! Но я его хорошо знал и не хотел, чтобы она к нему в руки попала. Растлит и опоганит.

…Так-так-так! Вот и Генка проясняется, правда, это мнение довольно неординарного человека.

Для Касьяна покойный был отличным парнем, другом с щедрой душой. А как у Генки складывались отношения с женщинами, он знать не хотел.

— И долго она пробыла там? — спросил Касьян.

— Не очень. Кажется, он прогнал ее под пьянь… — неохотно проговорил Кирик.

— Ну хорошо, — продолжал удивляться Касьян, — если ты хорошо к ней относился, что же не пошел за ней к Геннадию? Не приволок за руку обратно? Поссорились?.. — догадался он.

— Да нет… — вяло произнес Кирик. — Она человек с большим темпераментом… Натура взрывчатая, страстная… А я… Ко мне пришла моя старинная любовь, ныне просто знакомая. Зашла случайно, сто лет не была, утащила в кафе, потом мы поехали к ней, она мне всю ночь жаловалась на своего любовника… Чушь, в общем… Девочке я не позвонил, как обещал… Она ушла в тот же вечер. — Кирилл помолчал. — Тогда я понял, что если пойду за ней, то возьму на себя ответственность! Но я не могу! Понимаешь? Не имею права! — вскричал Кирик, зло глядя на Касьяна.

— Не кричи, я понял, — попытался успокоить его тот. — Ну а потом? Ты больше ее не видел?..

Кирик покачал головой и, помолчав, признался:

— Я ездил к ней. Она побывала у Олега. Тот мне позвонил и сказал, что Соня — не его натура и не хочу ли я с ней переговорить… Он не такой подонок, как Генаша, девчонку на мороз не выгонит. Я поехал к Олегу, не сразу, правда, раздумывал. Дело не в том, что она моя модель. Не знаю, поймешь ли… Она — модель одноразовая, понимаешь?

Ее можно покрасить один раз, на шедевр, но больше — никогда… Она должна работать в Школе живописи учебной моделью. Потом… через несколько лет, можно снова начать ее бум, понимаешь? — Касьян кивал, боясь прервать. — Я и поехал к Олегу, чтобы забрать ее. Но ее уже не было. Я на него кинулся с кулаками, а зря. Олег сказал, что Соня ушла с утра — а было часа четыре — и он, воспользовавшись ее отсутствием, позвонил мне, потому что она почти не выходила из дома и это его раздражало. Он хотел рассказать мне о ее сексуальных возможностях, но мне это было неприятно и отвратительна его ухмылка… Я все-таки дал ему в рожу и ушел. А назавтра пошел к нашему самогонщику и своднику Макарычу. И он мне за деньги сообщил, как он перепродал Соню Марьянову, но и у того ее сейчас нет. Она ему совсем не понравилась, сказал мне Макарыч, он любит красивеньких и высоких… Все-таки я позвонил Марьянову, и тот подтвердил, что Сони у него нет, и еще начал меня расспрашивать, как это я умудряюсь делать картинки из таких уродин? Мне очень хотелось ему въехать… На сегодняшний день я не знаю, где она и что с ней. Считай, с зимы почти год… В бомжатнике ее нет. Скоро всех нас выселят. Я — ладно, у меня дом есть, а бомжам куда деваться?.. Пес Макарыч, конечно, знал, где она, но не говорил.

— Не могла же она просто так пропасть?.. — размышлял Касьян. — У нее никого нет, как я понял? Художников ты спрашивал?

Кирик кивнул.

— Ее нет у художников, поверь мне. И в Школе нет. Я думаю, она пошла на панель… Меня смутил намек Олега, что она гиперсексуальна. Прямой путь на панель…

— А ты не проигрывал вариант возвращения домой? Так бывает. Раз здесь полный провал.

— Нет, — отрезал Кирик, — домой она не поедет, не тот характер. Она здесь под забором подохнет, а не поедет.

— А почему ты не подал на розыск?

— Потому, что даже фамилии ее не знаю… Я ведь и паспорта ее не видел.

— Так, может, она какая-нибудь преступница? Ее разыскивают? А ты с ней тут носился. Она, возможно, что-то почувствовала, кого-то увидела — откуда тебе известно? И смоталась!

— Но ведь ее выгнали! — с болью вскричал Кирик. — Какая она преступница? Домашний ребенок, измученный, изувеченный своей некрасивостью. Она и из города своего бежала по этой причине.