— Из какого города? — переспросил Касьян, в пылу разговора не расслышавший название.

Значит, Кирик знает, откуда она, а говорит «издалека»… Что-то он крутит-вертит. Но не надо его пугать. Если они заодно?

Касьян приостановил свой сыщицкий раж. Совсем рехнулся! С девчонкой скорей всего что-то случилось. Прибили…

— А денег у нее примерно сколько было? — спросил он.

Кирик ответил не сразу.

— Я не знаю… Думаю, не очень много, но и не мало — она на квартиру в Москве копила…

«Ее мог обобрать тот же Генка, просто из хамства, — подумал Касьян… — Хотя нет, на такое все же он не способен… был».

— Я тебе голову заморочил, но девчонка меня заинтриговала — лучшего слова не подберу. Если хочешь, могу помочь в ее розыске, — предложил Касьян.

Кирик, поколебавшись, отказался.

— Не буду на тебя навешивать, тебе, наверное, и так хватает…

— Да уж… — протянул Касьян, вставая. — Ребята меня настраивают, что Генкина смерть — насильственная… Я, правда, так не думаю.

Но тут что-то заставило его спросить:

— Кстати, а что сегодня говорили про Макарыча вашего, самогонщика? От чего он помер?

Кирик как-то слишком равнодушно ответил:

— Не знаю точно, кажется, задохнулся от дыма, сигарета упала на ватное одеяло, а он спал.

— Пьяный, поди, так ведь бывает?.. — уточнил как бы между прочим Касьян.

— Бывает, — откликнулся Кирик.

Они дружески распрощались, хотя каждый таил недоверие друг к другу.

Касьян шел по темным, пустым и холодным улицам, размышляя о своем визите. Теперь он был уверен, что Генкина смерть не просто сердечный приступ, а нечто другое. Да и Макарыч… Он ведь не пил?… Надо еще уточнить.

И девица исчезла… Не она ли, касатка, здесь главное действующее лицо? А Кирик, этот прекрасный парень, такой красивый и талантливый, похоже любит эту уродинку! Придумал о ней нечто невообразимое — это по триптиху видно. Она, конечно, личность неординарная, и надо эту личность разыскать. Жива она, скорее всего, и здорова. Прячется. От содеянного…

Касьян был уверен, что она обязательно придет к Кирику! Потому что тоже его любит.

Он остановился. Надо бы зайти к бомжам… Хотя на сегодня хватит. И в боевом настроении пустился в путь.

Кирик так радужно не думал о сыщике. Он понял, что тот заподозрил Сонечку. И сначала разозлился на него — девчонку, почти ребенка, в убийствах! Спланированных! Нет, полнейшая бредятина! Но чувствовал он себя скверно. Разбередил в нем что-то этот Касьян.

Кирик признался себе, что, задумываясь иногда над всеми этими случайностями, начинает тоже сомневаться: а не замешана ли здесь Сонечка? Она непредсказуемая, изломанная, страстная натура!.. Он же помнил ее историю с Максом. Она могла его убить! Не получилось — слабая ручка…

Кирик понял, может, одновременно с Касьяном, что Соня к нему обязательно придет. Прибежит! Будет рыдать и исповедоваться, если совершила… Если же нет… все равно придет, рано или поздно, но придет. И как ему защитить ее от этого Касьяна?

Он, Кирик, должен выслушать. А потом решать.


Назавтра Касьян отправился с намеченными визитами. Весь день ушел на них. Однако ничего интересного ему узнать не удалось. У Олега он пробыл вообще недолго. И хозяин был ему малосимпатичен, и он хозяину.

Пару раз Олег соврал, а может, и больше… Сказал, что принял Соню к себе по давней договоренности, а вовсе не с улицы она к нему прибежала, выгнанная Геннадием.

— Генка не способен был на такое, — сказал Олег, опустив глаза долу.

…Да, про мертвых либо хорошо, либо ничего… Олег рассказал и о своем звонке Кирику, довольно зло сообщив, что Кирилл первым девочку прогнал, это за ним водится: покрасил, как он говорит, портрет, и мотайся, модель, хоть среди зимы, хоть среди ночи. К нему натура не любит ходить.

— Эстет, модернист и сноб, — так напоследок охарактеризовал Кирика Олег. И еще сказал, что Касьян зря тратит свое золотое время на ерунду. Генка умер от сердечного приступа. Это сумасшедший Севка всех баламутит, носится с идеей убийства. Да кому Генка мешал? Кому он был нужен?..

Следующее посещение — бомжи.

Позвонив и не дождавшись никого, Касьян отошел, но тут дверь внезапно распахнулась и на площадку вышел господин неопределенного возраста и социального статуса.

Касьян попросил «хозяйку» квартиры, Зофью. Бомж забеспокоился, глазки его заметались.

— А вы, простите, откуда?

Касьян решил идти в открытую:

— Из милиции.

Бомж еле удержался на ногах, глазенки его закатились, еще минута, и он бы упал в обморок.

Касьян стал успокаивать «господина». Ему, дескать, надо задать пару вопросов об одной их знакомой. Всего лишь. До бомжа с трудом, но все же дошло, что пришли не за ним. Еле переведя дух, он предложил пройти.

Касьян шел тем же коридором, каким брела когда-то Сонечка, и приходил в тот же ужас от вида квартиры, которая стала еще чернее и страшнее.

Когда они достигли жилища Зофьи, ужас смешался с отвращением, хотя Касьян перевидал всякого.

На тахте среди рванья лежала скорчившаяся парочка. В их открытых глазах застыла мольба.

Касьян обругал себя: идти в такое место, не прихватив бутылку! Ведь сейчас у них ничего не выбьешь!

Он повернулся к бомжу:

— Сбегай, друг, купи пару водки и чего-нибудь…

Федя (это был он) опять был в недоумении: мент на водку дает?..

А милиционер после ухода Феди приказал:

— Поднимайтесь, сейчас водка будет, чего валяться, как в трезвяке.

И вышел в соседнюю комнату покурить.

Федя слетал мухой. Расселись за столом. После третьей глаза у хозяев заблестели, приняв осмысленное выражение. Касьян стал расспрашивать о Соне.

Зофья оказалась наблюдательной. Привела девчонку с вокзала. С какого, думаете, поезда? С ростовского, он как раз только пришел. У Соньки была куча денег. Ничего про себя не рассказала, а на улицу выходить боялась.

— Почему ты так решила? — быстро спросил Касьян.

Та Сонька убежала из дому, в чем была, потому как у нее с собой был только пакет, и деньги она доставала прямо из него, никаких кошельков. И пакет этот таскала с собой даже в ванную и туалет. Не иначе, что-то сотворила! Рожа у нее — в темноте встретишь, упадешь со страху…

Тут Зофья, уже перебравшая меру, начала поносить Соньку, которая и жлобиха, и грабительница, а может, убивица…

Собравшись уходить, Касьян заметил, как ему усиленно мигает бомж Федя. Он вроде бы и пил поменьше, и глаза у него были пока ясные.

Они вышли в комнату с раскладушкой. Федя почти со слезами пояснил, что Сонечка здесь спала, бедняжечка, он ей койку уступил. Федя считал себя интеллигентным человеком и гордился этим. Он рассказал, что у Сонечки были доллары, и немало, потому что она как-то подарила ему пятьдесят баксов.

Дальше Федя рассказал, как сосватал ее художникам, а пришел один Кирилл… Но от Кирилла Соня ушла и больше не пришла.

Федя к ним заходил, ему показалось, они живут… Федя замялся… ну, как бы семьей. Она у него, у Кирилла, жила долго. И иногда даже Феде давала деньги… А Кирилл не дает. Он вообще людям не сочувствует и никого не уважает. Когда Федя попросил его показать портрет Сони — ее уже не было: то ли он ее выгнал, то ли она сама ушла, — так Кирилл сказал: еще чего! И закрыл перед ним дверь.

И вообще, Федя думает, что смерть Макарыча — хороший был дед, сам не пил, а всегда угощал и в долг давал, — на руку Кириллу. Он Макарыча не терпел, говорил, что он вонь и пьянь разводит.

Касьян прервал его:

— А ты знал, у кого эта Соня еще жила?

— Слышал… — ответил Федя с какой-то опаской, — у какого-то миллионера-художника, Макарыч шепнул, Маринова что ли…

— Что ты еще слышал?

Федя заметался, но все-таки выложил, что устроил ее к нему Макарыч.

Касьян оставил Феде визитку, сказав, что если девица появится, немедленно сообщить ему. Ей же ничего не говорить об этом. Вообще последить за квартирой Кирилла. Кто приходит, когда уходит… Федю ждет вознаграждение, потому что это — работа.

Тот влетел на крыльях в свою конуру, лихорадочно соображая, как ему лучше выполнить эту «работу»… Он решил сидеть в маленьком дворике напротив, скажет, что врачи велели ему дышать воздухом, у него сердечные приступы, а он человек бедный, может позволить себе лишь такой курорт.

Федя взял табуретку и уселся во дворике. Около него тут же стал гужеваться народ. Выпив «партейного», «сексот» поручил слежку знакомым, пообещав хорошую бутыль от мента.

Услышав потом немало интересного, Федя не знал, что делать: то ли звонить Касьяну и рассказывать все байки местных алкашей, то ли повременить.

Пока он не звонил, сомневался…


А Касьян прибыл к «великому» Марьянову. Представился тот как Иоанн Михайлович, сказав, что можно просто Иван (на самом деле Марьянов и был Иваном, но со временем и «величием» стал Иоанном).

Мастерская Истинно Великого Художника, каким он себя считал, была в два этажа, со стеклянной высоченной стеной. Стены были завешаны собственными габаритными произведениями в роскошных рамах. Портреты красивейших женщин и знаменитейших людей. Детей, старух, уродов и прочих на его полотнах не было.

Среди прочих красовался автопортрет самого Иоанна с опущенным долу взглядом — он был похож на художника Кипренского.

Касьян понял, что номер пустой, потому что если Сонечка и была здесь, Марьянов не стал бы «красить» ее портрет.

Весьма изысканный, но весь как бы траченный молью, Марьянов, одетый в бархатный домашний пиджак на шнурках (кажется, в давние времена такие пиджаки называли шлафроками, а витые петли — бранденбурами…), вызывал стойкое неприятие.

Был он чуточку намакияжен, видимо, в корсете, потому что при стройной фигуре у него двоился подбородок, а щеки висели, как у бульдога. Вероятно, из любителей молодых и прекрасных… Мальчиков ли, девочек — все едино.

Марьянов довольно долго вспоминал Сонечку, а потом с удивлением воззрился на Касьяна.

— А в чем, собственно, дело? Она что-нибудь натворила? — И сам же ответил: — Немудрено. С такой внешностью обычно попадают в нехорошие истории…

Удивившись в свою очередь, Касьян спросил, почему Иоанн так думает…

Марьянов, которому, видимо, понравилось, что сыщик правильно усвоил его имя, стал более благосклонным.

— Видите ли, у меня своя теория, но я не буду сейчас особо распространяться, а только скажу, что уродство — отметина. Бойтесь такого человека! — И замолчал, ожидая реакции собеседника.

Касьян не стал с ним спорить и приводить исторические примеры, а заметил лишь, что Соня ничего не натворила, скорее что-то случилось с ней, потому что она исчезла.

А сам подумал, что ведь не знает, какие за ней дела…

— Исчезла она? — изумился Марьянов. — А при чем здесь я?

Он обратил на Касьяна возмущенный взгляд блекло-голубых глаз.

— Вы последний, кто видел ее, — слукавил сыщик.

— Я? Вот история! Не надо было мне вообще соглашаться… — рассердился Иоанн Марьянов.

Касьян поспешил успокоить его:

— Что вы, Иоанн! Я никоим образом не соотношу вас… — он нарочно не продолжил, так было учтивее и мягче, — мне нужны мелкие подробности, мельчайшие, может, они натолкнут меня на верный путь. Поэтому, если возможно, расскажите все с самого начала: откуда, как вы о ней услышали, кто ее рекомендовал, как она пришла…


У Марьянова было еще одно хобби или, как он считал, еще один талант — рассказчика. Когда он принимался нудно повествовать о своей жизни, у слушателей сводило скулы от скуки. Но Касьяну этот «дар» был на руку.

Марьянов, уютно устроившись в кресле, выставив на столик небольшую бутылочку экзотического напитка, начал свой рассказ издалека.

— Вы, возможно, слышали о таком художнике — Кирике Успенском?

Марьянов посмотрел на Касьяна: ему явно не хотелось, чтобы тот знал этого, по всей видимости, неприятного человека и, конечно, бездарного художника.

Касьян секунду подумал и пожал плечами с несколько пренебрежительным видом, чем порадовал Иоанна, и тот продолжил:

— Так вот, этот весьма заносчивый и малоодаренный господин вдруг стал притчей во языцех. Он, видите ли, создал шедевр, как он сам определил. Нашел какую-то невероятную натуру, нечто уникальное, и сделал триптих, назвав его именем этой натуры — «Сонечка». Забавно, не так ли?

Марьянов посмотрел на Касьяна, тот усмехнулся, и успокоенный Великий Художник продолжил, следя за модуляциями своего голоса:

— Так вот, мне, конечно, было немного любопытно, что этот Успенский там накрасил — это его выражение. Он, знаете ли, как бы вам сказать поизящнее… немного шиз…