Зина посмотрела на него внимательно:

— Простите меня, Касьян, я действительно так далека от вашей сферы. Видимо, все, что вы сказали, верно. У этой девочки есть родители?..

— Она не москвичка и живет здесь на птичьих правах, — устало произнес Касьян, не хотелось ему сейчас разговаривать на эту тему, но неудобно отмалчиваться, раз сам начал. — Ни дома, ни семьи… Да и денег негусто, наверное…

Но не будем о грустном. Я не люблю говорить о своей работе. Вы на меня расслабляюще действуете. Не забыли, что я в вас влюблен?

Зина опять как-то опечалилась.

— Вы все превращаете в шутку. А вдруг я в вас влюблена и таким образом вам на это намекаю? Но теперь-то я уж точно знаю — вы ко мне абсолютно равнодушны! Вот почему? Понять не могу. Давно вам следует в меня влюбиться, хотя бы чуточку…

— Уже. И не чуточку. — Касьян пытался найти в душе волнение, смущение, радость встречи, желание побродить по городу вдвоем… Ничего такого не замечалось.

Зина опять внимательно взглянула на Касьяна.

— Оставим эту дурацкую тему. Из вас актер никудышный, вы и бизнесмена играли никудышно. Поговорим о погоде и природе, и я, наверное, удалюсь почивать. У меня завтра сложный день.

Касьян испугался, что она уйдет, а ему еще хотелось кое-что выяснить. Она связана с художниками… Вдруг отыщется след Сонечки?..

— Нет, — произнес он решительно, — будем говорить о вашей красоте!

Зина рассмеялась:

— Наконец-то я подвигла вас!

— Я видел сегодня ваш портрет, — сообщил Касьян. — Чудо, как вы там хороши! Но в жизни лучше…

— Мой портрет? Где же? — удивилась девушка.

Что, у нее так много портретов?.. Она многим позирует? А почему нет? Художников знает, красавица…

— Ребус-шарада. Угадайте, у кого я видел ваш портрет. Приз — бутылка шампани.

— Наверное, у «великого» Марьянова! — как-то вяло произнесла Зина.

— Вам Марьянов не нравится. А он от вас без ума.

— Не нравится, — подтвердила Зина серьезно, — ни как художник, ни как человек. Он пристал ко мне на просмотре — ему Разаков билет пригласительный послал. И я, чтобы отвязаться, согласилась позировать, но сама портрет еще не видела. Он сказал, что пригласит меня очень скоро, заканчивает…

Сейчас самое время спросить ее…

— Скажите, а Кирика Успенского вы знаете?

Зина наморщила лоб:

— Кирик, Кирик… Что-то знакомое… А, вспомнила! Меня с ним знакомили как-то на выставке… Такой мрачный высокомерный тип.

Меня он позировать не приглашал. Да я, наверное, к нему не пошла бы… И я не в его вкусе…

— Зря вы так о нем, Зиночка! — возразил Касьян. — Он интересный малый. С причудами, да… Но художник отменный. Я у него был.

— Вы что-то увлеклись художниками. Захотелось свою персону увековечить? — посмеялась Зина, вроде бы заканчивая этим разговор.

Но Касьян решил не замечать.

— Вы помните, на поминках Геннадия Пирогова мы с вами встретились у маленькой скульптуры девочки… Уродливое личико неандерталки и прелестная фигурка Аленушки на камне?..

Зина сосредоточенно вспоминала, вдруг лицо ее просветлело:

— Вспомнила! Такая маленькая уродинка! Бедняжка, неужели она на самом деле такая или это художественный вымысел?..

— К сожалению, это не вымысел. Такая девочка на самом деле… — Касьян замялся, не зная, как сказать: была? есть? — существует, — сказал он наконец.

— Вы ее видели? — с живым интересом спросила Зина. — Расскажите…

— Ну как сказать видел… В какой-то мере да. На портрете. Вернее, в незаконченном триптихе, который назван по ее имени: «Сонечка».

— Ну и как все это выглядит, интересно? Как у Пирогова примерно?

Касьян кивнул. Он заметил, что Зину задевает равнодушие Успенского и злит внимание Марьянова. Ей хочется царить везде, и пусть она не притворяется безразличной!

Он решил помолчать, ожидая ее реакции. И Зина не заставила ждать.

— Ну что вы молчите? Мне говорили, что Успенский совершенный шиз и «красит» — слово-то какое придумал! — только уродов, больных и стариков. И еще, говорят, жуткие натюрморты — хвост селедки, бутылка водки, обгрызанный кусок хлеба, крошки, мухи! Фу!

«…А вдруг Кирик нравится Зине? И потому она с таким ожесточением его поносит, — подумал Касьян, — верить ей на слово, что она едва его знает, нельзя, девчонка непростая, покрутилась уже по всяким злачным местам… Ну-ка, я ее еще кольну!»

— Мне он шизоидом не показался. Просто иной художник, иной человек. Сделал потрясающий триптих. Клянусь, я был потрясен. Я оказался у него случайно: поминки Геннадия были у него в мастерской. Кирик меня заинтересовал, а потом заинтриговала эта уродливая девочка… Ведь я по ее следу иду… Вернее, шел, потому что след вдруг обрывается… С художниками она, по всей видимости, завязала. Не очень ласково они с ней обошлись. И у вашего Марьянова побывала, но он ее не оценил и фактически прогнал…

— Как и ваш Кирик… — вдруг произнесла Зина.

— Что-о? — Касьян не поверил своим ушам. — Вы знали ее? Знаете, где она?

— В том-то и дело, что не знаю. А встретила я ее у этого нашего Дома, она читала вывеску… Это уже было после того, как мы с вами видели фигурку. Я вдруг поняла, что откуда-то знаю эту уродинку… — Зина волновалась, глотнув шампанского, закурила. Касьян внимательно наблюдал за ней. — Я спросила, не хочет ли она войти сюда? Она ответила, что стоит просто так — значило это одно: она не желала со мной разговаривать. И вдруг, Касьян, это было как озарение! Я поняла, что она похожа на ту статуэтку, которую мы с вами видели… Я сказала ей об этом. Она как-то совсем отстранилась… Вид у нее был нехорош. Одета кое-как, лицо немытое… В общем, я сказала ей, что у меня есть отдельный номер, подруга уехала… Что она сможет у меня переночевать, если ей негде. И знаете, она согласилась! Видимо, совсем в безвыходном положении была… И рассказала мне свою историю… — Зина отпила еще шампанского.

— Она откуда-то с юга, не сказала откуда, побоялась… Влюбилась в красивого мальчика, без ответа естественно, он ее как-то оскорбил, и она пырнула его ножом. И убежала в Москву, все бегут в Москву… А здесь бомжи, всякий ужас и случайная встреча с художником — она его называла Кирилл, кстати, я не знала, что Успенского зовут Кирик… Он писал с нее триптих и когда закончил, просто ее выгнал. А по поводу скульптуры она сказала, что жила два дня у этого художника и ушла от него сама… Он к ней приставал.

Мы с ней проговорили всю ночь… Я пообещала ничего никому не рассказывать. Она и вправду очень страшненькая, уродец истинно. Я хотела утром повести ее к нам, попросить Разакова взять ее, ну хоть платья по шкафам убирать… Да мало ли что! Я заснула под утро, а она ушла…

— Здорово вы меня, Зиночка, провели в начале нашего разговора… — сказал недовольно Касьян, он и в самом деле был недоволен: эта Зина, оказывается, совсем не проста.

— Виновата, — сказала Зина покаянно, — но я обещала ей молчать, а тут вы… И решилась рассказать вам только потому, что вы ее ищете… Знаете, Касьян, — Зина посмотрела на него своими прекрасными, непонятного цвета глазами, положив руку на его пальцы, — я так хочу, чтобы вы ее нашли!.. Я вдруг почувствовала за нее какую-то странную ответственность… Ведь если бы я не заснула еще пару часов, я бы ее не отпустила и не надо было бы сегодня ее искать… — Опустив голову, Зина чуть не плакала.

Касьяну и жаль ее стало, и досада его разобрала. Отомстила Касьяну, что ни он, ни Успенский не оценили ее красоту, нарочно рассказала историю после того, как он тут изливался… А я, мол, все это и без вас знаю! И даже больше! Нате вам! И Касьян уже совсем по-другому смотрел на Зину.

…Прекрасные глаза! Дурень! Да обыкновенные они у нее! Цвет необычный, макияж ловко наложен, ну и черты лица правильные… Таких девчонок по Москве столько шастает! Только вот не всем везет. А Зинуля эта пробойная — как она Разакова уцепила!

— Не могу вам обещать на сто процентов, но если я заведусь — а я, кажется, завелся, — то землю вскопаю, а найду: живую или нет.

— Это я вас завела? — Кокетка уже перестала огорчаться и выглядела как свежая роза.

— Может быть, и вы… — Касьян решил ее из виду не упускать.

Зиночка сказала, что пойдет к себе, — она утомилась.

Только она ушла, как Касьян услышал ломкий юношеский голос:

— Можно мне к вам присесть?

Перед ним стоял паренек, тот самый, порезанный. Он вначале как-то заинтересовал Касьяна, но потом Касьян потерял его из виду, да и бывал здесь редко… А стоило, оказалось, бывать почаще.

— Присаживайся, — приветливо пригласил Касьян.

Парень, усевшись напротив, мрачно сообщил:

— Меня зовут Максим, Макс.

— Касьян Гордианович.

— Мне сказали, что вы сыщик, — пробормотал Максим.

«…Та-ак. Кто же это меня подставляет? И Зина знает, и этот мальчонка. Неужели Ирина? То-то она не показывается!»

— А в чем дело?

Но Максим оказался настырным.

— Так вы сыщик? Или лапшу мне на уши Витек навешал?

— Успокойся. Сыщик. Ближе к делу.

— У меня к вам разговор… Не знаю, заявление или как?.. — Парень беспомощно посмотрел на Касьяна. И не мрачный он, а, скорее, углубленный в себя…

— Разберемся, — ответил Касьян, — давай суть.

И Макс рассказал свою историю. Закончил он тем, что приехал сюда не убивать Соньку, а найти и подать на нее в суд, пусть ее накажут. Потому что он ничего плохого ей не делал. Ну, противна она ему была, и все…

А Касьяна Гордеевича (так он называл Касьяна) Макс просит помочь разыскать эту Соньку, потому что он не нашел никаких следов… У него есть доллары, и он заплатит, сколько надо.

…Час от часу не легче! Теперь этот сопляк его нанимает искать знаменитую уже уродинку! Что делать? В рожу ему въехать? Жалко дурачка… А девочка-то Сонечка — прямо сгусток криминала! Касьян сам ее будет искать, безо всяких просьб. Той Сонечку жаль, этот жаждет мести…

— Ты вот что, Максим, — сказал Касьян доверительно, — прекрати свои бессмысленные поиски, я уже занимаюсь этим, — не смог отказать себе явиться в роли Шерлока. Сыграло.

Парень уставился на Касьяна, как на привидение:

— Вы ее уже ищете? — прошептал почему-то он.

Касьян подумал, что завтра с утра позвонит в Склиф Сане Мигранову, патологоанатому, и расспросит о последних его «работах».

Но Макс не отставал.

— Она еще чего-то натворила?.. — снова зашептал он.

— Ну, не совсем… Слушай, а у нее какой-нибудь сестры не было?… Двоюродной?.. Старше ее? Младше?

Макс задумался. Он был уверен, что тогда были две девицы… Одна — красавица, другая — Сонька… Он не мог отделаться от этого двойственного чувства. Однако не стал морочить сыщику голову.

— Нет. Они вдвоем с матерью… Больше никого.

— А скажи, Макс, честно, ведь ты эту Соню не только не любил, но и обижал? — Касьян внимательно посмотрел на парня. Тот, насупившись, молчал.

— Ты подумал сейчас, что я ее собираюсь оправдывать? Нет, дружок. Ее вина — это ее вина. Но твоя, к сожалению, тоже есть. Так что давай честно. Вранья я вообще не терплю, а уж в деле и подавно. Или я ухожу, и тогда не взыщи, лично для тебя я ничего не сделаю и ты ничего не узнаешь. Понял?

Касьян говорил так резко потому, что парень явно выгородил себя — эдакая невинная овечка!

Макс помолчал, подулся, но, видимо, понял, что надо говорить все или почти все.

— Я запрещал Гульке с ней дружить, — выдавил он из себя наконец.

— А что тебя конкретно не устраивало в этой дружбе? — допытывался Касьян. Парень что-то переставал ему нравиться. — Соня пила? Наркотики? Вела себя непристойно? Хамка, дура, недоразвитая, воровка?

Макс молчал, еще больше насупившись. Касьяна уже раздражал этот красивый самовлюбленный и недобрый парень.

Касьян закурил и разлил по рюмкам остатки коньяка.

— Не желаешь? — спросил он. — Хорошо расслабляет. Тебе это сейчас необходимо, вон как напрягся! — Касьян слегка хохотнул.

— Зачем вы надо мной издеваетесь? — Макс почти плакал. — Я что, виноват, да? Она меня порезала, а я виноват?..

Касьян успокаивающе поднял руку:

— Спокойнее, что ты распетушился? Кто тебя винит? Я? Нисколько. Но мне надо знать все подробности, которые ты утаиваешь. Мне нужен четкий и ясный ответ: чем не устраивала тебя Соня в качестве подруги твоей сестры. Раз. И два: было ли у этой Сони хотя бы одно из тех качеств, что я перечислил.

— Этого ничего не было… — через силу ответил Макс. — Но она была противная, как вам объяснить? Вы ее не видели! — вдруг словно вздернулся Макс. — Она такая… И глаза у нее всегда злые, и Гульку она прямо подмяла, та ей в рот смотрела! А теперь написала, что не может дома жить и не будет… Гулька, дура, плачет, страдает по ней!.. Сонька… — Макс задумался, — она какая-то чудная была… Что-то в ней сидело… Ну, я не могу объяснить! Я не хотел, чтобы они дружили! Вы не знаете мою сестру, Гульку! Если бы знали, поняли бы!.. — почти крикнул он.