А Элина только головой качала — нет, нет, все не так… Вовсе не была она «не от мира сего», когда бегала по московским магазинам за шмотками, когда тусовалась в клубах, когда влюбилась в Вадика Черкасова, когда мечтала захомутать Ольховского… Очень даже «от мира сего»! Совсем обычная была. Как все. И, когда мама ее от себя отпустила, она отпустила самую обычную девочку. Может быть, более глупую и инфантильную, чем другие… Но — обычную.

— Ты, случаем, не воцерковленная, а? Может, ты все это — для спасения души? — спросила Наташка как-то раз, явившись в утреннюю смену и узнав, что Элина всю ночь просидела у постели бившегося в ломке новенького, говорила с ним, увещевала, и смогла-таки уговорить потерпеть…

Смогла уговорить — но ценою жутких синяков, которые оставил он на ее тонкой руке, стискивая намертво, когда ему становилось особенно плохо.

— Нет, я не воцерковленная. Я даже в Бога не верю. Если бы Бог действительно был, как о нем говорят, он бы не допустил всего этого… Что в мире творится и творилось, — ответила Элина, морщась от боли: слишком у энергично втирала Наташка ей в руку гепариновую мазь.

— Сегодня не работай. Пусть Марья Ильинична потрудится. А то совсем рука распухнет. Так значит, не веришь? А чего ради тогда?

— Я была такой, как они. Даже хуже. Но я получила еще один шанс. А теперь я хочу дать шанс им. Хотя — нет, не в этом дело. Я умирала. Я едва не умерла. А потом — вернулась. И вдруг поняла, что жизнь стоит того, чтобы… жить. Жить, а не колоться. И даже такая жизнь, как у меня… Лучше полы мыть целый день, чем существовать от укола до укола, понимаешь?

— Да я-то понимаю…

— А я хочу, чтобы и они поняли. Понимаешь, Наташ, вернуть в этот мир нормальных людей… Хоть кого-то из тех, кого вырвал из мира наркотик… Для меня это — как отомстить наркотику. И вообще всему, что со мной плохого случилось.

— А может, тебе все-таки это на религиозную основу поставить? Сейчас модно все-таки…

— Без веры? Нет, лучше не надо. Это будет обман.

— Тогда на научную.

— А как?

— Учиться! На врача-нарколога. У тебя тяготение к этому… Так лучше своей профессией сделать. Не век же тебе полы мыть!

— Что ты… Мне в жизни не поступить.

— Чушь! Потрудишься — и поступишь. Сначала — в училище, потом — в институт. Надо Арванцова попросить, пусть рекомендацию тебе даст. И справку о том, что ты работала в медучреждении. Может, и книжки какие посоветует… Раз уж он такой хороший и так о тебе заботится.

— Хороший, — вздохнула Элина. — Но, мне как-то неловко утруждать его лишний раз. Он и так сделал для меня очень много. Вдруг у меня ничего не получится?

— Если ничего не предпринять, то разумеется — не получится! Иди к нему прямо сейчас…

— Нет, Наташ, я не могу!

— Вот дура-то! Ну, значит я сама пойду.

И Наташка сходила к Андрею Степановичу. Что уж она ему наговорила, Элина так и не узнала. Но, видимо, правильные слова нашла Наташка, потому что, после разговора с ней, Арванцов сам пришел к Элине.

— А ведь хорошая идея идти учиться. Ты действительно этого хочешь? Быть наркологом? Почему сама-то все мне не рассказала?

— Хочу. Но на самом деле не думаю, что смогу… учиться, — ответила Элина.

— Почему не сможешь? Сможешь. Мозги у тебя уцелели. Не растворились, как у других. Девка ты хорошая. Целеустремленная. Только вот, наверное, тебе все-таки лучше не на нарколога, а на психолога. Ну-ка, расскажи мне про свою методику, как это ты с помощью личного обаяния и благого примера больных наших к лечению склоняешь?

Элина рассказала. Долго, обстоятельно, не сбиваясь и не отвлекаясь на мелочи. Учеба во ВГИКе единственно чему ее научила, так это — хорошо говорить.

Арванцов слушал Элину, не перебивая. И, по мере того, как она рассказывала, смотрел на нее все более восхищенным взглядом.

— Молодец, правильно все делаешь! И ведь сама дошла до всего! В Америке, вон, врачи это как методику разрабатывали, работы писали, большими учеными стали, теперь гордятся на весь мир… А ты — девочка совсем, и образования специального нет, а до всего своим умом дошла!

Элина улыбнулась. Приятно было слышать похвалу от такого человека, как Андрей Степанович.

— Значит так, — сказал доктор, поразмыслив, — Я постараюсь устроить тебя в медицинское училище. Если получится, прямо сейчас — со второго семестра и без вступительных экзаменов. Один мой однокашник недавно назначен ректором в одно из них, надеюсь, не откажет. Воспользуюсь старой дружбой в корыстных целях, — Андрей Степанович улыбнулся и подмигнул оторопевшей девушке, — Но смотри, Элина, я за тебя поручусь, за то что учиться будешь хорошо, занятия пропускать не будешь, ты должна мое доверие оправдать. Общежитие…

Арванцов нахмурился и покачал головой.

— А вот в общежитие тебе нельзя…

Несколько мгновений он думал о чем-то, а потом поднялся из-за стола и отправился куда-то, бросив Элине напоследок:

— Жди здесь.

Уже потом Элина узнала, что Андрей Степанович снова ходил к главврачу, Дмитрию Дмитриевичу Николаеву, и просил для Элины возможность и дальше жить и работать в больнице, одновременно посещая занятия в училище. Николаев и теперь дал свое согласие.

— Конечно, пусть учится, — сказал он, — Иначе все вообще теряет смысл. А ты молодец, глядишь и в самом деле тебе удастся ее вытащить. Можешь гордиться.

— Пока рано еще, — улыбнулся Арванцов, — Вот когда она в институт поступит… А еще лучше — когда закончит…

— Ну, ты замахнулся! Еще скажи, когда она внуков будет нянчить…

— До этого я не доживу, — отмахнулся Арванцов. — Нереальных планов мы не ставим и в необозримое будущее не заглядываем.

Андрей Степанович вернулся к Элине довольным и тут же сел за телефон.

— Везет тебе, девушка, — сказал он, — Останешься при больнице жить и работать будешь… Пока еще уборщицей, а потом, когда училище закончишь, оформлю тебя медсестрой. И тогда с училищем-то, да с опытом работы, в институт поступишь, как миленькая, запросто.

— Ой, Андрей Степанович… — пробормотала Элина. прижимая руки к груди, — Как вы… Я… Даже не знаю как благодарить вас! Вы столько…

Доктор снял телефонную трубку и приложил палец к губам.

— Потом благодарить будешь, — проговорил он, набирая номер, — Не откладывая дело в долгий ящик, я сейчас Гаспаряну позвоню и договорюсь о твоей учебе. Тихо сиди и не мешай.

В голове у Элины все спуталось, сердце колотилось как сумасшедшее и руки дрожали. Она чувствовала, как сейчас в этот самый момент жизнь ее делает очередной резкий поворот, только теперь — первый раз в ее жизни! — не в сторону грязной помойки, а к чему-то светлому, надежному, правильному. Она смотрела на говорящего по телефону Андрея Степановича и ей хотелось плакать. Ей казалось безумно странным, почему так много делает для нее чужой и почти незнакомый человек. Не друг, ни брат, ни возлюбленный, — просто врач. Возможно ли такое? И как же так получилось, что люди, которых она любила, которым отдавала всю себя, за которых умереть была готова, неизменно втаптывали ее в грязь, пользовались и выбрасывали? Она так плохо умела выбирать себе друзей? Или не там искала? Должно быть, и правда не там… И не тех…

— Ну, Элина, готова к светлому будущему? — спросил Андрей Степанович, кладя трубку, — Нечего тогда и тянуть! Завтра поедешь к Гаспаряну. Антон Ашотович его зовут.

— Ой, прямо завтра?!

— Боишься, что ли? Ну Шульпякову с собой возьми, в качестве моральной поддержки. И еще… — Андрей Степанович накрыл ладонью ее сжатую в кулачок руку и посмотрел в глаза долго и проникновенно, — Ты теперь моя должница, согласна?

Элина удивленно кивнула.

— Так вот, если хочешь отблагодарить меня, садись и пиши письмо матери. Расскажешь все. Нельзя тянуть с этим бесконечно. Время пришло. Теперь уже совершенно точно пришло.

Элина опустила голову и покачала головой.

— Нет… Не могу я… не могу…

— Да почему? Боишься, ругать будет? Ну и что? Поругает и простит. На то и мать.

— Не понимаете вы, не будет она меня ругать… Она просто… Умрет — и все. Когда узнает, что со мной случилось.

— Я думаю, она уже знает.

— Откуда?! Вы ей писали?!

— Нет, конечно! Не писал! На кой черт мне в ваши отношения ввязываться! А знает — потому что мать всегда знает… Чувствует! Переживает! Но боится проверить свои подозрения. Вы же несколько лет не виделись! Когда ты приезжала к родителям в последний раз?

— Перед третьим курсом… Это было… Это было… Два с половиной года назад! — ужаснулась Элина: она и не думала, что столько времени прошло. — Но я писала ей регулярно!

— И регулярно врала…

— Я не хотела ее расстраивать!

— Угу. Не хотела расстраивать. И при этом прилагала все усилия, лишь бы не встречаться с родителями. Твоя мать должна уже давно подозревать… Но в силу малодушия и вполне естественной человеческой слабости, она наверняка все это время надеялась, что во-первых — все не так страшно, как ей кажется, а во-вторых — она вообще ошибается и все в порядке. А проверять боялась, чтобы не подтвердить свои подозрения. Ты же будущий психолог, ты должна понимать… Естественные человеческие чувства.

— Да… Я понимаю… Но как я теперь напишу? Мама, я тебе все это время врала! Я никогда не снималась в кино! Я ушла с третьего курса! Я почти год сожительствовала с преподавателем! Потом — несколько месяцев с бандитом! Потом — жила у наркоманов! Потом — кололась! А теперь живу в больнице! Нищая уборщица, даже собственной одежды нет! — разрыдалась Элина.

— Ну, как раз одежда в наше время — не проблема. — спокойно ответил Евгений Степанович. — Добуду тебе… То, что присылает буржуйская Армия Спасения для наших бездомных. Сэконд хэнд, конечно, но носить можно.

— Спасибо, — всхлипнула Элина, не эстетично вытирая нос рукавом.

— А матери ты все-таки напиши…

Элина обещала, но еще неделю не могла решиться.

А на следующий день она поехала в училище вместе с Наташей Шульпяковой. Та привезла ей из дома свои джинсы, свитер, куртку и ботинки. Все это было Элине великовато и коротковато, но выбирать было не из чего. На улице было холодно, ветрено и уныло, и на Элину с новой силой навалилась почти уже загнанная в угол и, казалось, уже неопасная депрессия. И не хотелось уже ничего, — ни учиться, ни работать, вообще жить расхотелось. Была бы она одна, наверное, вернулась бы в больницу, заперлась в своей каморке и залезла под одеяло. Или того хуже — сбежала бы. Чего проще, сесть в метро и доехать до Подбелки, где живет Муха, или на Сухаревскую, к старому Димкиному приятелю Толстому, тот даст адреса, где можно вписаться и может быть, даже угостит дозой… Элина думала так, а сама шла, держась за Наташину руку, шла и шла вперед, как автомат. Сбежать… Вот сейчас вырвать ладонь из Наташиной руки и — сбежать. Деньги на метро есть, а дальше — уже ничего не важно… Наташа говорила что-то без умолку, рассказывала о чем-то, наверное видела, что подруге не по себе и пыталась отвлечь ее. Может быть, не так-то просто будет вырваться от Наташи? Может быть, она каждый момент сейчас готова стиснуть пальцы и держать ее изо всех сил?

— Наташка, — пробормотала Элина, чувствуя как в горле закипают слезы, — Наташка…

— Что? — насторожилась Шульпякова.

— Хорошо, что ты пошла со мной… Ты настоящий друг, Наташка.

— Еще бы, — Наташа улыбнулась и подтолкнула ее к дверям метро, — Билет тебе куплю, через турникет проведу и на эскалаторе за ручку подержу.

Элина кисло улыбнулась.

Антон Ашотович Гаспараян встретил ее весьма приветливо и велел ей приходить учиться после новогодних каникул.

— Догонять много придется, но, думаю — справишься. На первом курсе ничего сложного нет. А сейчас возьми в библиотеке учебники, я тебе сейчас записку напишу, тебе дадут их под мою ответственность, и дома почитай. Вспомни школьный курс биологии, математики.

Элина вооружилась книгами и вечерами после работы засела за чтение. Конечно, она все забыла! Читала учебники за 10 и 11 класс средней школы, и было ей страшно — как сможет она учиться, если совершенно ничего не помнит? Впору было бросить все и отказаться от намерения поступить в училище, но стыдно было перед Андреем Степановичем. И Элина читала. Читала снова и снова по несколько раз одно и тоже, — потом пересказывала Наташе.

В начале декабря у Наташиного сынули был день рождения. Они с мужем целую пленку отщелкали и Наташа притащила фотографии показать. И Элина едва не разрыдалась от зависти. На фотографиях была семья! Наташа с мужем и сыном. Наташины мама, папа и тетя. Наташин двоюродный брат с женой и двумя дочками. Мама и бабушка Наташиного мужа. И толстая бело-рыжая морская свинка спокойно устроилась на столе, между чашек с чаем и тарелок с тортом. И что-то ела, зажатое в крохотных лапках.