— Попробуем, — задумчиво пробормотал Андрей Степанович вслед сгорбленной худенькой спинке, — Попробуем снова.

И для Элины потекли бесконечные дни, заполненные хождением по коридору, из конца в конец и обратно, походами в столовую, процедурами и таблетками. Аминазин. Галоперидол. Феназепам. Курс капельниц, прочищающих печень. По началу, напичканная снотворными и транквилизаторами, девушка большую часть времени пребывала в каком-то полусонном состоянии. Эй очень качественно сняли депрессию — она не чувствовала ничего. Вообще ничего, ни радости, ни печали, ни любви, ни ненависти.


Господь все-таки не оставил Элину в самый страшный ее час, когда она уже ступила на край пропасти и уже занесла ногу над бездной. Господь привел ее на станцию метро «Пушкинская», откуда прибывшая по вызову сотрудников станции «скорая», увезла девушку в самую ближайшую клинику, знаменитую «Чеховку», больницу, в которую с улицы попасть было не так уж просто, тем более без документов и без денег. То ли санитары со «скорой» пожалели молодую и все еще довольно хорошенькую девушку, которая умирала у них на глазах, то ли им просто не хотелось везти ее за тридевять земель, куда-нибудь на окраину города, через светофоры и пробки. Они позвонили в «Чеховку». И там оказалось свободное место. Это было чудо, никак иначе это и не назовешь.

— Господь сотворил чудо, — тихо говорила Элине молоденькая сестра милосердия Рита, печальная девушка лет девятнадцати, с огромными удивительно выразительными карими глазами, одна из послушниц отца Серафима, настоятеля больничной церкви, — Зайди к нам в храм и поставь свечку, даже если ты не веришь… Послушай всенощную. Тебе станет легче…

Элина послушалась и однажды действительно сходила вместе с Ритой в больничную церковь «Всех скорбящих радостей», — едва дошла, наркологическое отделение больницы находилось в отдельном флигеле, довольно далеко от центрального корпуса, к которому был пристроен храм. Прихожанам больничной церкви к счастью не предписывалось слушать службу стоя, те кто мог — стояли, но большинство сидели на лавках и стульях, кого-то привозили в инвалидных креслах. Отец Серафим не мучил своих прихожан строгим каноном, служба была короткой и легкой, проповедь очень душевной. Элина честно поставила свечку и отсидела службу, но не поняла в происходящем совершенно ничего, и пыталась сосредоточиться, но ничего не получилось. Со времени своего появления в больнице она вообще все время была какой-то сонной и вялой, ей все было безразлично. Пока шла служба, Элина сидела, смотрела в пол, периодически проваливаясь в какое-то сонное полузабытье, когда голос священника превращался в совсем уже невнятное бормотание, и когда служба кончилась покинула церковь с облегчением.

— Нельзя поверить насильно, — сказала ей Рита, — Вера придет сама, вот увидишь… И тогда тебе будет странно, что когда-то ты жила без нее.

Элина согласилась. И даже обещала приходить на службу, — обещала, чтобы только отвязаться от Риты, зная, что не придет больше.

Ей вообще все настолько было безразлично, что ее даже не слишком ужасало, что за время беспамятства ей остригли волосы. Сколько Элина себя помнила — волосы у нее всегда были длинные… И такие красивые! Даже потом, когда они поредели, потускнели и стали ломкими из-за всей той химии, которую она вливала себе в вены… Все равно: длинные волосы — это так красиво! А теперь вокруг исхудалого, заострившегося лица пушились неровно обрезанные прядки: какие-то — длиннее, какие-то — короче. Вид был жуткий. А потом стало еще хуже, когда одна из санитарок по доброте душевной предложила подстричь Элину машинкой — чтобы ровно, чтобы волосы лучше росли — а Элина согласилась от апатии и безразличия ко всему, и оказалась остриженной почти налысо, а росли волосы теперь плохо, медленно. Но ей было наплевать на то, как она выглядит. Впервые в жизни — действительно наплевать.

Потом, когда доза лекарств была снижена, Элина немножко ожила и даже начала общаться с окружающими. В массе своей окружающие были представлены алкоголичками, наркоманок было всего две. Похожая на грузинку женщина-опиоманка и диковатая, шумная особа, уверявшая что несколько лет сидела на героине. Слишком шустрая она была для героиновой.

Опиоманку звали вполне по-русски — Лилей, она рассказывала, что лечится уже третий раз и все без толку.

— Каждый раз была уверена на все сто, что завяжу, — говорила она печально, — Выходила из больницы счастливая такая. А потом… Знаешь, правильно говорят, что после больницы надо либо в монастырь, либо в тюрьму, подальше от старого окружения. Видишь, как другие колются и удержаться не можешь. Думаешь — только один разик уколюсь, один-единственный, чтобы вспомнить. После долгого перерыва первый приход знаешь какой…

Лиля мечтательно улыбнулась, потом спохватилась:

— Вот видишь, еще и не вышла, а уже мечтаю. Я тут думаю, может и правда поехать в монастырь, куда-нибудь в Сибирь… подальше. Пожить там. Хочешь со мной?

Элина покачала головой.

— Не знаю. Я вообще не знаю, как жить дальше. У меня ничего нет, ни образования, ни профессии, ни друзей… Только мама. Но к маме я такая не поеду.

— Тебе точно в монастырь надо.

— Может быть…

— А то обязательно снова подсядешь. Помяни мое слово.

Элина снова покачала головой. Нет… Только не монастырь. Как можно жить в монастыре без веры в Бога? Можно обмануть окружающих, но себя не обманешь, и Его не обманешь тоже. А если не в монастырь — то куда? Где она сможет удержаться от искушения, которое и сейчас уже сосет под ложечкой? Нервная дрожь противно катится по истерзанным венам, и приходится сжимать зубы изо всех сил, чтобы не завыть от пустоты, серости и бессмысленности собственного существования. От того, что в мире никогда уже не будет красок, — никогда не будет красок таких ярких! От того, что в мире никогда уже не будет такой безумной радости, такого сумасшедшего восторга и пьянящего полета, никогда уже не будет ничего! Лучше уколоться — и умереть, лучше умереть в полете, чем доживать свой век так, как теперь…

Нельзя думать об этом, нельзя!

— У меня получится, Лиля, — говорила Элина, сжимая кулаки так, что белели костяшки пальцев, — Получится, я смогу. Смогу — сама.

Лиля только качала головой. Она не верила. Она знала цену таким вот обещаниям и клятвам. Потом она действительно уехала в монастырь и Элина так никогда и не узнала, получилось ли у нее выбраться на этот раз. А сама она в тот момент действительно искренне верила, что сможет справиться со своей болезнью, почему-то несмотря ни на что в ней все еще была жива уверенность в том, что она не такая как все, что она — особенная, и значит общепринятые правила, подтвержденные суровой статистикой, каким-то образом обойдут ее стороной.

Глава 2

То, что она особенная, Элина придумала не сама. Пока она была маленькой, пока не понимала еще что к чему, она совсем не стремилась к тому, чтобы как-то отличаться от других. Может быть, просто потому, что чутьем понимала: проще, спокойнее и уютнее быть — как все. Но мама была умной женщиной, она безумно любила свое дорогое единственное чадо, и она понимала — быть как все в этом городе было бы слишком ужасно. Поэтому едва ли не с самого рождения, мама не уставала повторять Элине: ты не такая, как все. Ты самая-самая, ты особенная. У тебя будет прекрасная, богатая событиями жизнь. И пройдет она далеко-далеко от этого грязного городишки, похожего на заброшенный отстойник! Так будет! Так обязательно будет! — говорила мама.

Так случается довольно часто, когда свои не реализовавшиеся планы родители пытаются навязать детям. Я не смог, а вот ты должен… Но мало кто занимался этим целеустремленнее, чем Екатерина Алексеевна, Линочкина мама. Мало кто добился в этом столь потрясающих результатов.

— Кем ты хочешь быть? — спросила мама Линочку.

— Певицей, — сказала маленькая Линочка, потому что как раз в тот момент по телевизору показывали концерт.

— Хорошо, — сказала мама и отдала дочку в музыкальную школу.

Нет, это не значило, что Екатерина Алексеевна всю жизнь хотела стать певицей. Вовсе нет! Она вообще так и не решила для себя, в чем ее призвание до тех самых пор, пока не пришла пора выбирать профессию. Она пошла учиться в техникум на бухгалтера, не потому, что это ей нравилось, просто из возможных вариантов учитель-врач-бухгалтер другой альтернативы для нее не было. То, что она не смогла — из страха, из лености, по глупости, — все это должно было получиться у ее дочки, и это на самом деле выходило за рамки выбора профессии.

Линочка должна была покинуть этот город! Покинуть навсегда! Уехать, и не куда-нибудь там, а непременно в Москву, и в Москве… На самом деле, не имело никакого значения, кем она станет там. Но! Просто так мечтать уехать жить в столицу было занятием глупым и совершенно бесплодным. Оно так и осталось бы мечтой, как у большинства жителей городка, как и у самой Екатерины Алексеевны — цель должна быть ясной и конкретной. Хочешь стать певицей? Ты должна поступить в музыкальное училище. Самое лучшее училище — в Москве. Поэтому ты должна учиться в Москве. Для того, чтобы поступить в музыкальное училище в Москве, ты должна много заниматься, ты не должна общаться со всякой швалью! Ты должна быть особенной.

По правде говоря, Линочка не особенно любила заниматься музыкой, ни игра на фортепиано, ни занятия по вокалу не приводили ее в безумный восторг, и в конце концов она заявила матери, что не хочет поступать в музыкальное училище, и что скорее она чувствует в себе призвание быть актрисой. Мама не возражала. Она вооружилась справочником ВУЗов и пометила галочками учебные заведения, преподающие актерское мастерство.

Линочка помимо музыкальной школы стала ходить еще и на танцы.

— Ты у меня просто красавица, — сказала мама, — Тебе надо научиться хорошо двигаться, быть пластичной. Ты затмишь всех конкурсанток (она так и сказала — конкурсанток!) и обязательно поступишь. Господи, да приемная комиссия с ума сойдет, когда тебя увидит. Кому еще быть актрисой, как не тебе!

Линочка в самом деле была очень хорошенькой. С совершенно кукольным личиком: огромными голубыми глазами, точеным носиком, нежным изгибом губ, и трогательными ямочками на щеках, ее длинные пушистые волосы были изумительного золотого цвета, а ресницы напротив — темными и густыми.

Когда она — еще крошка — выходила гулять за ручку с бабушкой, все соседки умилялись, сюсюкали, конфетки совали. Какая хорошенькая! Какая милая девочка! Умница! Красавица! Чудо расчудесное!

Милые бабушки превратились в злобных фурий несколько лет спустя, когда провожали колючими взглядами «милую девочку», которая каждый раз улыбалась и вежливо здоровалась с ними.

— О! Пошла-пошла! Королевна!

Элина давно уже не плакала из-за таких пустяков, но иногда ей хотелось остановиться и спросить: «За что? Ну что я вам сделала?!» Но не остановилась ни разу, пролетала мимо, в подъезд. В колючие, злые глаза смотреть было страшно. А потом уже вовсе стало страшно выходить из дому без мамы. Линочка действительна стала слишком красивой девочкой, чтобы без опаски ходить по своему родному городу…

Когда Элина рассказывала своим ВГИКовским друзьям о жизни дома, они не верили ей. Они считали, что она преувеличивает ужасы и кошмары, среди которых вынуждена была жить. Только ребята, которые, как и она приехали из глубинки, хмурились и помалкивали. Даже если им самим и не пришлось пережить то же самое, они то знали, что это возможно. Да еще как!

Пытаться быть не таким как все — тяжело всегда и везде. Но бывают места, где это просто опасно… Конечно, по большому счету, в Линочке было не так уж много особенного. Не одна она была красивой девочкой в городке. Но ей нужно было такой назваться, и, самое главное, поверить в это, чтобы выжить, уцелеть и — в конечном итоге — вырваться. Особенной была Линочкина мама, которая поставила себе цель и добилась ее исполнения не смотря ни на что!

Выбраться из своего захолустья к большой мир мечта каждого в маленьком городке… Это даже не просто мечта… Это Мечта с большой буквы, это манна небесная, это — Чудо. Очень немногим даруется это Чудо. И надо быть для этого в самом деле особенным — ну хотя бы особенно везучим. Многие девушки и надеются исключительно на везение, на принца, который случайно проезжая через их городишко, вдруг остановит свой белый «Мерседес»… ну ладно, ладно, сойдет и навороченный «джип», увидит ее — грубо разукрашенную, в коротенькой юбчонке, красоту неземную и увезет с собой, причем исключительно с целью немедленной женитьбы.

— Слава Богу, девочки, если вы не сопьетесь, соберете в кучку последние мозгишки и поступите таки в местную путягу! Выучитесь на швей-мотористок и пойдете работать на фабрику! — говорила мама, — Слава Богу, если найдете более-менее приличного парня — только не из тех, с которыми по подвалам обжимались — такого, который пить будет не все время, а только периодически — запоями!