Сплетни доходили и до Арванцова и до Элины. Андрей Степанович на них никак реагировал, Элина же очень обижалась на намеки и на то, что ее уверениям в совершенном отсутствии вообще каких-либо отношений с зав. отделением никто не верил. Элина обижалась, но где-то в глубине души ей самой нравилось думать о том, что Арванцову она не безразлична, пусть даже он и не смотрит в ее сторону… Теперь, кстати, становилось понятно, почему не смотрит…

Элина мало общалась с персоналом больницы, к ней относились настороженно и немного с предубеждением, то ли это был какой-то тихий заговор против предполагаемого разврата в отделении, то ли просто потому, что Элина все еще оставалась для всех пациенткой, бывшей наркоманкой, личностью ненадежной и социально опасной. Думать об этом, переживать и пытаться как-то изменить ситуацию Элина не собиралась, дружба медсестер и нянечек была ей не очень-то и нужна, и без этого она была счастлива, как, наверное, могла быть счастлива когда-то в прошлой жизни, если бы ей предложили главную роль в фильме. У нее была крыша над головой, кормежка и даже зарплата. Первая в ее жизни зарплата! И у нее снова была возможность писать маме о том, что у нее все хорошо, все прекрасно, все просто расчудесно. Так, на самом деле, и было. Впервые в жизни — все так и было!

Вообще — все в ее нынешней жизни было бы хорошо, если бы не стыд перед родителями, которых она так подвела, которым она уже наврала с три короба и продолжала врать в письмах… А что ей было делать? То есть, можно было бы признаться и начать жизнь с чистого листа, как ей советовал когда-то Арванцов… Он говорил — ей станет легче. Даже наверняка ей стало бы легче! Но вот только не хватало моральных сил сделать первый шаг и написать родителям правду. Часто, лежа в постели без сна, Элина вспоминала маму и вела нескончаемые разговоры с ней: «Мама, мамочка, если бы я была неблагодарной свиньей, я бы наверное обвиняла тебя в том, что со мной произошло. Я сказала бы, что ты излишне активно занялась моей судьбой… Это было бы несправедливо. Потому что на самом деле во всем виновата я сама. Потому что мне было удобно слушаться тебя. Потому что я ничего не хотела и не хотела хотеть! Я получила по заслугам… Прости меня мамочка, ты совершила подвиг, а я не оправдала твоих надежд, я предала тебя… И всю твою жизнь, которую ты отдала мне».

Время шло. Элина мыла полы, читала книги, на душе у нее было уютно и светло. Так хорошо… Элине казалось, что никогда в жизни ей не было еще так хорошо… «Почему бы это? — думала она, — Неужели я нашла свое место в жизни? Эта больница… эти полы… эта хлорка… Неужели это то, что мне нужно? То, что мне было нужно всегда? Нет… Это бред…»

Это бред. И все-таки — ей не хотелось даже думать о том, что она уже вполне здорова и может вернуться в большой мир, и каким-то образом, наконец, начать устраивать свою жизнь. Мысль о том, чтобы распрощаться с больницей, приводила ее в ужас, заставляла испуганно сжиматься сердце. Как будто за воротами больницы ее терпеливо поджидало зубастое чудовище, готовое схватить ее и пожрать сразу же, как только она переступит через магическую черту. Должно быть, это было что-то вроде фобии… Мирофобии? Впрочем, нет, это по научному называется «социофобией». Большой и шумный мир с его якобы неограниченными возможностями и есть зубастое чудовище, которое едва не пожрало маленькую глупенькую девочку Элину. И непременно пожрет, стоит ей только вернуться в него.

Но, слава Богу, ее пока никто не гнал. Да и чего ее гнать? Где еще они найдут такую покорную и аккуратную санитарку? День за днем она мыла коридоры и туалеты, палаты и процедурные, снова и снова выжимала тряпку и накидывала ее на «ленивку», и старательно возила по полу. По коридору плыл запах хлорки. Несмотря на то, что от него все время хотелось кашлять, и руки, кажется, пропитались им уже до костей, Элине нравился этот запах. О нет, никаких приятных ощущений и странных галлюцинаций она не испытывала! Просто она знала, что там, где пахнет хлоркой, нет никакой гадости и грязи, все микробы погибают смертью храбрых и царит чистота. Покоем и безопасностью пахнет хлорка.

Арванцов наблюдал за Элиной издалека, и ему нравилось то, что он видел. Несмотря на весь свой незавидный статус, девушка держалась хорошо, не срывалась в депрессию, не пыталась удрать, хотя возможность такая у нее теперь была, покорно и даже, казалось, с радостью выполняла тяжелую и грязную работу. Нянечки в отделении, видя ее безотказность, обленились окончательно, и помыкали ей как хотели, а Андрей Степанович очень долго не вмешивался в такой расклад из страха возобновления утихших вроде бы сплетен, если вдруг решится показать какое-то «особое отношение» к бывшей пациентке, и оправдывая себя тем, что трудотерапия, лучшее лекарство для социальной адаптации наркоманов. Это принципиальное отсутствие «особого отношения» пока выходило Элине боком, оборачивалась каким-то рабским существованием. В конце концов, устыдившись собственной трусости, Арванцов разогнал постоянно распивающих чаи санитарок, пригрозив увольнением, если заметит еще хоть раз, что они грузят на Александрову всю свою работу. Вместе с тем, он вдруг перестал избегать общения с девушкой. Пару раз приглашал ее в свой кабинет, и однажды даже зашел в ее каморку, — расспрашивал о самочувствии и предложил приносить ей из дома хорошие книги, увидев растрепанные «иронические детективы» и «любовные романы» у нее на тумбочке. Элина была шокирована так внезапно обрушившимся на нее его вниманием, была немногословна и довольно замкнута.

Младший персонал отделения, по видимому, был шокирован тоже. Через несколько дней после того, как Арванцов наорал на санитарок, кто-то позвонил ему домой и попытался раскрыть глаза его жене на двойную жизнь супруга. Вика, в голове которой в это время выстраивались сложные математические формулы, выслушала пикантную историю нетерпеливо постукивая тапочкой, а потом скучным голосом попросила доброжелательницу больше не звонить ей и не отвлекать от написания диссертации.

— Очень умной хочешь быть, — прошипели из трубки, — Дождешься, что из-за диссертаций своих мужика потеряешь.

— Вот если дойду до того, что буду ревновать его к пациенткам, точно потеряю, — ответила Вика, — А о девушке этой я все знаю. Различные методики лечения наркомании мы с мужем всегда подробно обсуждаем.

— Вот дура заумная, — несколько нелогично завершила свой разговор доброжелательница, обиделась и больше действительно не звонила.

А Вика вечером за чаем попросила мужа быть осторожнее и обратить внимание на коллег, которые, возможно, под него копают, с целью получить его место зав. отделением.

— Это не коллеги, это кто-то из сестер, — поморщился Арванцов, — Я им нагоняй устроил, так кто-то решил отомстить.

На том разговор об Элине Александровой в их семье был закончен и больше не возобновлялся, чему Андрей Степанович был очень рад. Тот факт, что умница Вика не обратила никакого внимания на эту историю, заставил Арванцова вернулся к мысли о том, что Элина действительно его пациентка, которой ему надлежит заниматься, раз уж он взял на себя эту обязанность, а не вести себя так, как будто он действительно не имеет к ней совершенно никакого отношения. С тех пор они с Элиной стали общаться чаще и дольше. В конце концов девушка научилась ему доверять и как-то раз во время очередного ночного дежурства Арванцова, рассказала ему всю свою жизнь. От отъезда в Москву и до самого… до самого конца…


В тот вечер, который должен был стать в ее жизни последним — перед запланированным самоубийством — Элина погуляла так, что мало не показалось ни ей, ни кому другому. Было весело… Оч-чень весело… Какие-то ребята радостно приняли ее в свою компанию, угощали коктейлями, и всячески опекали — не давали в обиду никому постороннему, и сами вели себя очень корректно… По крайней мере танцевал с ней и тискал ее только один из них.

Когда она проснулась, то не сразу смогла разлепить глаза. Голова кружилась, подташнивало и одновременно было весело, потому что хмель еще не прошел. Элина ощутила себя на мягких простынях и совершенно обнаженной.

«О-па!» — подумала она и заставила-таки себя открыть глаза. Нужно же было увидеть, где она находится!

Сначала Элина увидела себя. Растрепанная, с размазавшейся косметикой, слегка опухшая и сильно обалдевшая, она смотрела на себя — отражающуюся в зеркальном потолке. Нормально!

Элина повернула голову и увидела возле себя мирно спящего и похрапывающего во сне мужчину, вполне молодого, мордастого, стриженного ежиком. Мужчина лежал в позе морской звезды, широко раскинув руки и ноги — благо кровать позволяла. Элина глянула на него и предпочла закрыть глаза. «Интересно, кто это?» — подумала она, но как не напрягала память, никак не вспомнила. А и ладно! Элина повернулась на бок, укуталась в одеяло и снова уснула.

Вновь проснулась она поздно и в куда более мерзком настроении. Ей было ужасно плохо, желудок грозился вывернуться наизнанку, все тело ломило и дико болела голова.

— Ой, как плохо… — побормотала Элина и услышала прямо над ухом.

— На-ка, выпей.

Она с трудом разлепила веки и увидела рядом с собой этого… Мордастого. Элина приняла из его рук стаканчик с чем-то шипучим, выпила залпом, и с удовольствием. Однако не полегчало совсем.

— Ой, мамочки, как же мне плохо! — простонала Элина, снова падая на подушку и закрывая глаза.

Сильнее, чем дурнота, ее мучил стыд. Стыдно быть голой и в таком непотребном виде перед незнакомым совершенно человеком!

— С непривычки, что ли?

Элина почувствовала, как кровь приливает к щекам.

— А ты что думаешь, я так каждый день? — злобно спросила она.

— Да ничего я не думаю, — буркнул мордастый.

Черт! Как же его зовут?..

Элина резко встала, чуть не упала — так закружилось голова, схватила с пола рубашку, принадлежащую судя по всему мордастому, и накинула на голое тело. Рубашка провоняла табачищем, потом и спиртом, Элину едва не вывернуло прямо на пушистый коврик, но выбирать было не из чего, пришлось топать в ванную в этой рубашке. Она не решилась взглянуть на себя в зеркало, пустила горячую воду, плюхнула в нее нечто, в чем опознала пену для ванной и с неизъяснимым удовольствием погрузилась в воду. Ванна, в отличие от шипучего питья, помогла хорошо. Элина провалялась в воде больше часа и вышла значительно посвежевшая и похорошевшая. Теперь она решилась взглянуть на себя в зеркало, осталась — как это ни странно — вполне довольна своим внешним видом, и сразу почувствовала себя увереннее. Завернувшись в полотенце и презрительно пнув с порога вонючую рубашку хозяина дома, Элина вышла из ванной и прошествовала в комнату.

— Где моя одежда? — спросила она у мордастого.

Тот посмотрел на нее, вкусно скользнул долгим взглядом по ее нежно розовым, распаренным в горячей воде плечам, по изгибу, скрытого полотенцем бедра, по почти полностью открытым стройным ножкам, и круглая физиономия его расползалась в довольной улыбке.

— Ты красивая девка, Наташа. Очень красивая. А без косметики еще лучше.

Элина нахмурилась.

— Почему Наташа?

Мордатый засмеялся.

— Сама так назвалась. Как тебя на самом деле зовут?

— Элина…

— Ага. Элина это лучше, чем Наташа.

— Почему?

Мордатый пожал мясистым плечом.

— Ну необычнее, что ли… Элина, — протянул он, — Эля… Лина…

— Знаешь что, — Элина прошествовала к кровати, обошла ее кругом и даже заглянула под нее, — Отдай мое платье!

— Оно в машине осталось.

— Что-о? — Элина схватилась за голову, — Мамочки, что же я вытворяла?! Нет! Это, наверное, не я! Это происходит с кем-то другим! Я сплю и мне снится кошмар!

На глазах ее выступили слезы.

— Слушай… Будь человеком, принеси платье, а? Мне домой надо… Пожалуйста!

— Домой? — удивился мордатый, — Ты тут говорила, что деваться тебе некуда, тоже наврала?

Элина бессильно плюхнулась на кровать. Она готова была самой себе надавать пощечин, да так, чтобы искры из глаз посыпались. Что еще она наболтала этому типу? Всю свою жизнь рассказала?!

— Может и про Ольховского ты все придумала, а? — грозно спросил мордатый, — Оклеветала честного человека? Просила убить его… Что, просто так?

— Убить?!

Элина почувствовала, как зашевелились волосы у нее на голове.

— Ну да, — с удовольствием повторил мордатый, — Убей, его, Витек, говорила ты. И словами нехорошими старичка называла. Соблазнил, типа, и бросил, падло… На произвол судьбы.

— Господи, я ничего не помню! — воскликнула Элина, — Чем ты меня напоил?!

— Ничем особенным… Я же не знал, что ты непривычная.

— А если бы знал?!

— Если бы знал, — сказал Витек весомо (хорошо хоть имя его теперь известно!), — Не позволил бы тебе столько пить. А то ты все — хочу еще, хочу еще! А мне что, жалко?.. Мне для тебя вообще ничего не жалко…