— Мишель!

Но он даже не оглянулся и только ускорил шаг. Или ей это показалось? Может, он просто не услышал? Бывает так, задумается человек и не слышит, что вокруг него происходит… Вечером она позвонила ему из автомата. Трубку подняла его мама.

— Мишу? А Миша уже спит, — с наигранным недоумением сказала она, — и вообще, это невежливо, девушка, звонить в такое позднее время.

Ольга испуганно взглянула на часы. Было всего десять. Раньше Ольга всегда звонила Мишелю в такое время. У бабушки была квартира без телефона, поэтому сам он позвонить ей не мог, а они всегда с вечера договаривались о предстоящей встрече. Нет, не может он в такую рань спать. Он просто не хотел подходить к телефону. Значит, он всерьез решил пореже с ней встречаться… Ольге становилось дурно при мысли, что она не увидит его долгое время. Но почему? Почему он так боится этого дурацкого КГБ? Впрочем, разве она сама не боится? Разве не вспоминает тот хмурый дождливый день с содроганием? Ведь тогда впервые в жизни она почувствовала, что посягают на ее свободу…

Она помнила тот случай до мелочей. Одногруппники были удивлены: для чего это она вдруг понадобилась декану посреди семинара? Если это связано с предстоящей поездкой во Францию, то почему он снял с занятий только ее одну — ведь из их группы должны ехать четверо? Все посмотрели на Ольгу с уважением, как будто декан зашел за ней с букетом роз и сейчас поведет в самый дорогой ресторан.

Молча, без всяких объяснений он провел ее к себе в кабинет и буквально передал с рук на руки какому-то совершенно незнакомому мужчине средних лет. Потом Ольга даже не могла вспомнить, как выглядел этот мужчина, настолько у него была неприметная внешность. Человек в сером костюме — и все. Холодно оглядев Ольгу с ног до головы, он без всяких там «здравствуйте» и «извините» сказал:

— Слушайте меня внимательно, студентка Коломиец. Сейчас вы поедете со мной. Но сразу хочу предупредить вас: об этой поездке никто не должен знать. Все, о чем с вами будут беседовать, должно остаться в строжайшем секрете. Вы поняли меня?

Ольга поспешно кивнула. Страха не было. Она не чувствовала за собой никакой вины, чего же ей было бояться? Только почему-то ноги слушались с трудом, а по спине бегали мурашки. Ее так и подмывало спросить: а в чем, собственно говоря, дело? С какой стати ее срывают с занятий и куда-то увозят без всяких объяснений? Но — у этого человека было такое лицо, что все слова застревали в горле.

Ольга оглянулась на декана, но тот сразу же нахмурился и молча, одним лишь кивком головы, указал ей в сторону двери, куда уже направился суровый незнакомец.

«Как он только доверяет меня этому воротиле с лицом наемного убийцы? — подумала Ольга. — Он же несет за меня ответственность?»

Но и декану она не задала никаких вопросов, ограничившись долгим выразительным взглядом. Ольга знала за собой эту способность: взгляд ее огромных темно-карих глаз был порой красноречивее всяких слов. Она замечала, что люди часто теряются, если она вздумает от души на них посмотреть. Старичок-декан не выдержал и пяти секунд — отвернулся к окну. Ольга послушно побрела следом за своим конвоиром.

Они вышли из здания университета, и у крыльца Ольга сразу заметила роскошную черную машину. Мужчина открыл перед ней заднюю дверцу, а сам сел впереди, рядом с шофером. Всю дорогу никто не произнес ни слова. Лишь автомобильный приемник тихонько нашептывал слова модного итальянского шлягера: «Феличи-та… Феличи-та…» Машина свернула на главную улицу и двинулась по направлению к мосту. Как будто по заказу, небо сразу нахмурилось и пошел дождь. Ольга видела из окошка, как прохожие лихорадочно роются в сумках и достают зонты. Шофер включил «дворники», и они визгливо заскрипели по стеклу. Проехали мимо их с бабушкой дома и повернули на набережную. Вот они уже на мосту. За мостом — чужая, малознакомая часть города. Здесь машина принялась петлять по улицам (как будто они пытались запутать следы) и вдруг резко остановилась у какого-то двухэтажного дома. К этому времени дождь уже лил, как из ведра. Пробежав десять метров от машины до двери здания, Ольга словно побывала под душем. Ее длинные, темные с бронзой волосы слиплись в сосульки, лиловая футболка прилипла к спине. «Ну и видок у меня, должно быть, — подумала она. — Ладно, в конце концов, не на бал иду. А, собственно, куда я иду?»

Этого Ольга до сих пор не знала. Мужчина все так же молча шагал впереди нее по коридору мимо бесконечного ряда мрачных дверей. Все они были без табличек. Пахло сыростью и даже плесенью. Наконец они вошли в одну из дверей и оказались в небольшом кабинете, где сидели еще двое мужчин. Один из них был полностью лысый, другой — такой же серый и неприметный, как Ольгин конвоир. Она чуть ли не с радостью уставилась на блестящую под лампочкой лысину, как будто это было солнышко среди туч.

С Ольгой поздоровались. Вежливо усадили на стул перед одним из столов. Конвоир, так и не удостоив ее больше ни единым словом, удалился. После этого заговорил лысый.

— Насколько я понял, вас предупредили, что все, о чем мы собираемся с вами беседовать, должно остаться в тайне. Теперь вам нужно подписать соответствующий документ и можно начинать разговор. Вот здесь, пожалуйста, подпишите, — он протянул Ольге какой-то бланк с напечатанным текстом.

Ольгу вдруг охватило такое волнение, что буквы начали таять у нее перед глазами. Однако ей совершенно не хотелось обнаруживать перед ними свой страх, поэтому она спокойно вывела внизу свою подпись и отложила листок в сторону. После этого безумного поступка ей, как ни странно, полегчало. С достоинством подняв подбородок, Ольга посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

— Я вас слушаю.

Этот лысый оказался крепким парнем — ему удалось выдержать ее взгляд как минимум полминуты.

— Не буду отнимать время ни у себя, ни у вас. Первый вопрос… Предупреждаю — отвечать честно. Нам все известно и без вас.

«Зачем же тогда спрашивать?» — подумала Ольга.

— Давайте вопрос.

— Вам знакома студентка немецкого отделения Лилия Штраль?

— Конечно.

— А где вы с ней познакомились?

— Вместе сдавали зачет. У меня был «хвост» по болезни и у нее тоже.

— И насколько тесно вы с ней общались?

— Довольно тесно. Вместе готовились. Она давала мне литературу.

— Вам приходилось бывать у нее дома?

Да уж, Ольге приходилось бывать у нее дома. И даже не одной. В последний раз она «затащила» туда Мишеля… Теперь ей стало все ясно. Они задумали не отпустить ее в Париж!

— Вы не ответили на мой вопрос. Не бойтесь, отвечайте. Все равно нам известно, что вы были у нее в гостях. Мы даже знаем, какого числа.

«Господи, да откуда вы все знаете?» — подумала Ольга и растерянно провела пальцами по мокрым волосам.

— Мы готовились у нее дома к зачету.

— Так, хорошо. Скажите, а не вела ли она при вас каких-нибудь… странных для вас разговоров?

Вот так история! Что же ей теперь делать? Как честный свидетель — а именно таковым она сейчас является — она была обязана рассказать ему о «странностях» Лилии, которых та нисколько от нее не скрывала. Лилия была фашисткой. Вернее, неофашисткой. Она открыто восторгалась всем немецким — немецкими овчарками, немецкими куклами, немецким отделением их факультета, студенткой которого была, а больше всего — своей немецкой фамилией.

— Штраль по-немецки — «луч»! — радостно сообщала всем она. — Значит, я — луч!

Умом Лилия не отличалась, зато не было в ней и злобы. Познакомившись с ней, Ольга долго удивлялась, как такая добрая и отзывчивая девушка могла попасть под влияние столь отвратительной компании. Вся ее кухня была обклеена гнуснейшими картинками, изображающими Лилию и ее друзей (о них она тоже рассказывала с восторгом) в немецко-фашистской униформе. Разумеется, Ольга видела эти шедевры, как же иначе, если ей приходилось бывать у нее дома? Она видела и более обстоятельное художество, которое украшало целую стену личной комнаты Лилии. На панно романтическая девушка изобразила кирпичную стену какого-то готического замка с полукруглыми окнами. В принципе, ничего особенного в этой картинке не было. Обычный девчоночий бред. Но этой дуре зачем-то еще понадобилось писать на своей двери готическим шрифтом: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Она сама с гордостью перевела эту фразу с немецкого. Насколько известно, именно эту фразу из Данте написали фашисты на воротах одного из своих концлагерей. Ольга так и не поняла — что имела в виду Лилия, начертав подобное на двери в свою спальню.

— Охотно верю, что вам трудно решиться. Получится, что вы ее «закладываете», так?

Ольга промолчала.

— Еще раз повторяю: нам все известно. Но мы хотели бы услышать это конкретно из ваших уст.

Ольга снова подняла на него взгляд и пробормотала:

— Если вы про эти глупые детские картинки, так я ей сразу сказала: выкинь ты эту дурь из головы.

— Какие именно картинки? — включился в разговор второй, неприметный.

— Вы же сами знаете! — не выдержала Ольга.

— Ну вот что, студентка Коломиец, — лицо лысого посерьезнело и от этого стало серым, даже лысина слегка поблекла. — Мы действительно все знаем, и не только про картинки в квартире Штраль, но и про вас. И, поверьте, для нас не составит никакого труда убедить вашего декана в том, что таким, как вы, не место на факультете…

Внутри у нее все похолодело. Оказывается, под вопросом была не только поездка во Францию, но и учеба в университете. Но в чем же она провинилась? В том, что не в срок сдала прошлую сессию? Но разве она одна такая? Неужели за это могут выгнать? Теперь уже Ольга сама боялась смотреть лысому в глаза. Сбоку его еще поддерживал второй — она оказалась под перекрестным огнем. Крепко отвешивая каждое слово, лысый спросил:

— Где вы были двадцатого апреля?

Похоже, он собирался убить ее этим вопросом наповал. Но вместо этого на лице Ольги отобразилась такая радость, что неприметный даже опешил. Еще бы, у нее было алиби!

— Двадцатого апреля я отмечала свой день рождения.

Лысый заглянул в какие-то бумаги.

— Но вы родились двадцать первого, — невозмутимо сказал он.

— А я отмечала день рождения два раза: один раз — с сокурсниками, а второй раз — дома.

— Допустим. А знали ли вы, что в этот же день в кафе «Фламинго» ваша подруга Лилия…

— Она мне вовсе не подруга.

— Хорошо, знали ли вы, что ваша знакомая Лилия справляла со своими друзьями день рождения Адольфа Гитлера?

— Нет, не знала!

«Господи, как же легко говорить правду», — подумала она.

— Когда вы виделись с ней последний раз?

— Восьмого марта. Я ходила вместе с ней в это кафе отмечать праздник, а потом ночевала у нее на квартире.

— Больше с вами никого не было?

«Неужели они знают про Мишеля?» — пронеслось в голове у Ольги. В тот вечер им было негде встречаться, потому что приехала хозяйка дома, который он снимал. Почему-то ей непременно хотелось встретиться с ним восьмого марта — и не просто встретиться. Лилия тогда уступила им крохотную комнатку, одну из трех. В двух других они продолжали веселиться с друзьями. Перед этим она завела Ольгу на кухню и вытаращила на нее свои «арийские» голубые глаза:

— Слушай, подруга, ты кого мне привела? Он же жид.

— Ты хочешь сказать — еврей? Ты-то откуда это знаешь?

— У меня на них глаз наметанный.

— Но даже если так, что с того? Он ничем не подчеркивает свою национальность. Я вообще всегда думала, что он русский.

— Русский! Ты на его глаза посмотри! А фамилия у него какая?

— Левин.

— То-то и оно.

— А что? Обыкновенная фамилия. Господи, да какая разница? Я тоже на четверть еврейка, просто непохожа.

— Просто… меня уже заклевали все из-за него. Зачем позвала, зачем пустила? Не принято у нас с ними знаться.

— Мы можем уйти, — обиженно сказала Ольга, хотя уходить ей совершенно не хотелось, да и ехать домой в такое время было не на чем.

— Да нет, что ты. Проходите в комнату, только запритесь изнутри.

Ольге не за что было злиться на Лилию Штраль. Но ей было ясно одно: они что-то знают про Мишеля. С другой стороны, не могут же они знать все? Она вдруг вспомнила фразу из какого-то известного фильма: «На понт берешь, мусор?» Нет, ее им на понт не взять.

— Я была одна.

— И что же вы делали в кафе? — лысый снова смягчился и заблестел своей лысиной.

Уф, кажется, пронесло.

— Веселилась, танцевала.

— А потом?

— Потом поехала вместе со всеми к ней домой.

— А до того?

— Танцевала.

— А вы не слышали, что выкрикивали собравшиеся в кафе молодые люди?