— Оттуда нельзя уйти, малыш. Я сделал максимум из возможного, — наконец, сипло прошептал он. — Или вот так, как сегодня, можно. Надо было отпустить меня. Тебе бы стало легче…

Повернул голову так, чтобы касаться ее мокрых пальцев щекой.

Ее заколотило. Натуральным образом затрясло. Руки заходили ходуном, все тело начало трястись. Отскочила от кровати, комкая мокрое полотенце в руках, словно этим могла успокоиться, вернуться самообладание. Воздуха не было достаточно, хватала открытым ртом, а легкие будто отторгали его.

— Твою… налево, Кузьма! — ругнулась излюбленным выражением Руса, хоть и застыдилась. — Точно же! Елки-палки! Как же это я сама не додумалась?! Идиот! — не выдержала, с размаху запустила этим полотенцем в стену.

Ткань шлепнулась с глухим звуком. И как-то медленно, словно на покадровой прокрутке, упала на пол. Кузьма сосредоточенно смотрел на нее через прищур. Но Кристину уже это мало интересовало.

— Какого черта ты меня с моста тогда снимал, а?! Жил бы себе уже который год спокойно, и меня не мучил, и сам жизни бы радовался, да?! Так?! — Кристина заорала.

Кузьма же просто почернел лицом. Дыхание хрипом вырвалось из легких, словно у него спазмом горло свело.

— Мавка! — были бы силы, наверное, рявкнул бы он. Встряхнул бы ее.

А так — зашипел с убийственной яростью. Только ее уже не волновало.

Сама не поняла, когда все предохранители настолько сорвало. Снесло все. Ухватилась за спинку кровати в ногах, просто потому, что за что-то держаться надо было. От адреналина уже подбрасывало, слова с трудом выговаривала. Ей его поколотить хотелось.

А он смотрел так тяжело и напряженно, с болью, с яростью, но и с черной виной, которую признавал за собой. Дышал все еще с таким усилием, словно и он задыхался. Будто не лежал в кровати, а в гору дрался. Или она его каменной плитой придавила.

Сзади хлопнула дверь. Но Кристина едва успела повернуться, чтобы увидеть собранное лицо Богдана, который одним взглядом оценил обстановку и тут же ретировался обратно в коридор. Видимо, решил, что несмотря на громкость, реальных угроз жизни босса нет. А ей хотелось, очень хотелось надавать Кузьме самых настоящих оплеух.

Тем более в этот момент, когда он снова попытался сдвинуться в кровати: то ли сесть, то ли выпрямиться, приподняв изголовье. Зря она его пожалела и обезболивающего добавила.

Звуковой сигнал повышенного пульса надрывался. Да и ритм частил. Она точно обеспечила и ему всплеск адреналина.

— Иди сюда, мавка, — тихо велел он, протянув в ее сторону целую руку.

Раскомандовался. Как же!

— Не дергайся! — на той же высоте голоса, рявкнула Кристина. — Я тебе запрещаю! Я прибью тебя, Кузьма. Обещаю! Вот на ноги поставлю, а потом сама прибью! Думаешь, я не поняла, что ты вечером придумал, да?! Опять все сам решил? Подохнуть и меня «освободить»?! На меня и мое мнение — плевать! Не думаешь ты обо мне ни капли, что бы там ни говорил! Сколько ты меня еще по бетону своей воли раскатывать будешь, Кузьма?! За что, скажи, ради Бога?

На глаза навернулись слезы обиды и злости на самого родного и любимого. Ядовитые, выжигающие нутро, душащие изнутри.

— Кристина, иди сюда или я сейчас встану! — он действительно попытался приподняться, уперев целую руку в матрас.

— Встанет он. Сейчас! Ага, давай! Я на это посмотрю, — ни на грамм не успокоившись, Кристина скрестила дрожащие руки на груди. Задрала нос, чтобы слезы по щекам не катились. — Давай-давай, вот дренаж заденешь, сам на пол свалишься от боли. А я на это полюбуюсь…

— Кристина, — Кузьма сжал губы.

Было видно, что ему уже чертовски плохо, но он точно не собирался сдаваться и отступать.

— Маленькая, я же…

— Нет, Кузьма! — она даже руки вперед выставила, прервав его. Знала эту «волынку». — Не начинай! И не думай говорить, что ради меня все делал. Неправда это! Ты свои амбиции удовлетворял! Добивался того, чего ты хотел, пустив мое мнение, мои мечты и самих нас — в «расход»! — вновь ухватилась за кровать.

И, наверное, не поняв, дернула. Кузьма покачнулся, и вдруг побледнел так, что одного цвета с подушкой стал, скривился. Зажмурился, на лбу пот выступил. Сцепил зубы. Но у него все равно вырвался хриплый стон.

Достаточно было секунды, чтобы ярость сменилась ужасом. Кристина в мгновение ока забыла обо всем и подлетела к нему, с колотящимся сердцем наблюдая за падением показателей артериального давления.

— Ляг! Немедленно! — надавила ему на лоб, заодно проверяя, нет ли лихорадки.

Он рухнул на подушку, шумно дыша сквозь зубы.

Быстро прошлась руками по плечам, проверяя повязки, отбросила одеяло, игнорируя попытки Кузьмы ухватить ее за руку.

— Что болит? Где? — все выглядело нормально.

И на бедре без проблем, казалось. А его колотило, хоть он и пытался этого не показывать.

— Нормально все, мавка, — прохрипел Кузьма. Цвет лица немного вернулся вроде. — Уже нормально. Холодно только. Дико. И словно все кишки наружу, — этот придурок попытался еще и криво улыбнуться.

Отчего она таки зарыдала в голос прямо над ним. Глянула сквозь эти слезы на содержимое полиэтиленовой емкости, присоединенной к дренажу. Кровотечения не открылось. Все казалось в норме. Но судя по клинике, он все-таки умудрился немного сместить трубку дренажа и та «проехалась» по внутренностям, раздражая чувствительные рецепторы в брюшной полости. Плюс слабость.

— Идиот! — всхлипнула, аккуратно вновь укутав его одеялом. — У тебя полметра трубки в животе, а ты дергаешься. Встать он собрался. Ха! Кровопотеря такая, что многим только этого хватило бы, чтоб подохнуть. Не говоря уже про все остальное. Растворы в тебя вливаю до сих пор. Но нет, упертый, дергаешься! — ворчала она, проверяя, удобно ли подушка лежит под его шеей. — Легче? — уже не вырывалась, когда он ухватился за ее ладонь.

Слабо, без былой цепкости. Даже не удерживая, а словно сам нуждался в поддержке. Только Кузьма такого не признает, не дождешься.

Опустилась на подлокотник в изголовье софы, которая так и стояла чуть ли не впритык к кровати. Наклонилась, прижавшись лбом к его лбу. Волосы так и остались скрученными в нелепый узел, как во время операции. Сейчас выбились из-под шапочки растрепанными прядями. Обо всем с ним забыла. Все неважно.

— Тебе еще матери звонить надо. И бодрым голосом желательно. Я ее с таким трудом успокоила. А ты тут трепыхаешься, — продолжала ворчать, целуя его лоб.

Что-то не понравилось. Встала, потянулась к тумбочке, взяла термометр, включила, сама засунула ему под мышку. Кузьма все это время держал ее ладонь, которую Кристина уже не забирала, и молчал. Даже глаза закрыл. Кристина понимала, что сил у него сейчас и так «кот наплакал», а он еще и дергается, пытается тут командовать.

— Мое же «прости» ничего не изменит, правда, малыш? — едва слышно, но упрямо пробормотал он, еле приоткрыв глаза.

Но цвет лица получше стал. Не серо-синюшный уже. И давление понемногу адекватным становилось.

— Слова вообще мало что меняют, Кузьма, — так же тихо выдохнула она, вновь сев на подлокотник. Иначе не доставала до его рук и головы. Кровать высокая. — Я вон, и на коленях перед тобой стояла, а толку? — хмыкнула.

Болезненные слова. Острые. Жалящие. Обоим от них больно. Обоих эти воспоминания травят, не позволяя и сейчас дышать свободно. Сколько всего на полу той квартиры для них осталось? Когда забыть сумеют? Или хоть отпустить на все четыре стороны…

Уже даже не злость бурлила. Обида осталась. Опустошенная, измученная, душащая. Но кричать — смысл какой, если чуть ему хуже — она рядом в могилу ложиться готова?

— Пить хочешь? — поинтересовалась, поглаживая мокрый и холодный лоб Кузьмы свободной рукой.

— А можно? — пытался следить за ней сквозь прищур, но то и дело отключался.

— Можно уже.

Забрала термометр, сигнализирующий писком об окончании измерения. Тридцать семь и один. Очень даже неплохо при его ситуации. Плеснула воды в стакан, который тут же стоял, на тумбочке. И осторожно прижала к его губам, поддерживая голову так, чтобы удобней было пить.

— Что тебе снилось, мавка? — прошептал Кузьма, сделав два-три глотка.

Обессиленно откинулся на подушку. Но старался смотреть на нее. Упрямец.

Кристина тяжело вздохнула, отставила стакан. Никогда это в слова не облекала. И сейчас не хотела.

— Что ты умер. Тогда, когда тебя Вадим притащил к нам домой с ножевым. Что я пропустила внутреннее кровотечение. Не спасла. Убила… — губы едва шевелились.

Но он побледнел еще больше, показалось. И снова сжал свои зубы так, что она услышала их скрип.

— Маленькая моя… Любимая, — выражение лица, словно снова боль дикая накатила на него.

И такое мучительное напряжение в глазах. Только ей и от своих эмоций чересчур больно.

Отвернулась. Он руку слабо сжал.

— Ты же всегда все делаешь. Сверх человеческих возможностей. Кристина! Посмотри на меня, — попросил, когда она не повернулась.

Не хотела. Секунды три сопротивлялась. Но все же сдалась.

— Часто снится? — словно сам теперь все додумывал и мысли ее в голове слоями поднимал, спросил Кузьма, сосредоточенно вглядываясь в глаза Кристины.

— Мавка? — потребовал ответа шепотом, когда она молча сжимала губы, шумно дыша из-за вновь подкативших слез.

— Какая тебе разница? — огрызнулась, выплеснув, показав свою боль и обиду.

Кузьма зажмурился от ее тона. Так давно не видела его настолько несдержанным и открытым! Видно, сил на притворство уже не осталось.

— Огромная… — хрипло выдохнул. — Любимая моя…

— Не говори так, Кузьма! — не кричала, умолять начала. Не хватало сил сдерживаться и самой. — Не мучь! Не представляешь, как это больно! — задохнулась, прикусила губу.

И вдруг само прорвалось. Понеслось из нее потоком:

— Каждую ночь раньше! Каждую! Даже на лекциях, если отключалась. Едва глаза закрывала. А тебя даже рядом не было, гад, чтобы я могла убедить себя, что все нормально! Я три месяца не спала перед тем проклятым мостом! Мне прыгнуть в воду — уже просто облегчением казалось. Все в голове спуталось: явь, сон. Тебя нет… Себя теряла, — опять упрек, снова обвинение.

И боль. Господи! Откуда в ней столько боли?! Где вмещается?! Сколько она ее в себе носит?

А Кузьма не прерывает. Только черным взглядом смотрит, все сильнее сжимает челюсти.

— Ты знаешь, каково это — спать с кем-то лишь для того, чтобы меня было кому разбудить, когда ты мертвый приснишься?! — бросила в лицо то, что травило душу больше всего. — Соглашаться на компромиссы, отдаваться физически потому, что это рядом чье-то присутствие гарантирует?! И не говорить, почему воешь каждую ночь. Представляешь, как это, Кузьма?! — не голос — наждак.

Слова горло царапают.

Слезы вновь затуманили взгляд. Его черты расплывались. В ушах стучит пульс. Словно часовой механизм в голове тикает. Как бомба.

А он ее руку держит. И Кристина не забирает.

— Хотя Рус и так понимал, кажется. Потом перестал спрашивать. Мать дольше пытала. С Романом проще было, я от самого его присутствия рядом просыпалась. Если коснется случайно. Чужое, не мое совсем… Но хоть от кошмаров избавляет… И тебе назло! Чтобы было, как ты сказал. Хотел, чтобы у меня в доме мужик был, на которого рассчитывать вроде можно? Всегда рядом, в мелочах положиться можно — получи! Чтобы видел: что ни тебе, ни мне от этого не легче! Чтобы ревновал и мучился, как я мучилась!

Впервые в жизни это голосом произнесла. На него смотреть не могла сейчас. Самой больно так, что сил нет. Снова выть диким зверем хочется. От обиды. И от отвращения к себе самой. От гнева на него.

— Сколько, мавка? — хрипло и опустошенно повторил он свой вопрос. — Сколько тебе это снится, любимая?

Наверное, не назови он ее снова так, сдержалась бы. А так…

Опять закричала. Просто, без слов. Грудью, горлом, выплескивая это из себя. Выдернула свою руку у него. Встала, отошла к стене. Обхватила себя руками, не сразу поняв, что начала раскачиваться.

— Постоянно, Кузьма! Слышишь?! Постоянно! Последние года два-три пореже, когда сказал, что вышел из дела. Когда снова обманул, а я так хотела тебе верить. Сегодня… — посмотрела на него снизу вверх сквозь слезы. — Я почти каждую ночь умирала вместе с тобой. Каждую ночь за эти годы! А ты мне говоришь: отпустила бы — полегчало?!

Не знала: на него смотрит, как на сумасшедшего, или сама давно разума лишилась? А внутри — даже не боль уже. Пустота. Выговорилась. Выпустила из себя это все впервые за долгие годы. В небольшое пространство этой палаты выплеснула, на него свалив все. И что дальше делать — не знала.

Уставилась в монитор, отсчитывающий показатели его жизнедеятельности, потому что в лицо смотреть — сил нет. Но и в этих скачущих цифрах всю боль Кузьмы видела. Все опустошающее признание им своей вины. Ненависти к самому себе.