Продолжал целовать алчно, прикусывая кожу. Говорил так низко, так сипло, что в самом деле на рык похоже было. Но ее настолько захлестнуло потребностью в нем, что боли не ощущала, или не было ничего такого. Лишь нужда до дрожи, до крика, до воя — необходимость еще ближе притиснуться к нему, самой до рта его достать, до пульса на шее. До резкого подбородка и угловатого кадыка. Все поцеловать хотела, пальцами провести. Самыми кончиками, чтобы едва пучками коснуться. Вспомнить его на ощупь так, как вечность не ощущала. Каждый шрам поцеловать, каждый рубец: еще багровые, диссонансом выделяющиеся на коже. И в то же время — сжать хотела. Обхватить, стиснуть!

Господи, прости! Ей Кузьму укусить хотелось. Еще сильнее, чем он ее кожу прикусывал и ртом терзал. До боли — и своей, и его.

Страсть, которой не знала за все это время, о которой старалась не вспоминать, захватила с головой. И Кузьму тоже. Он стащил ее кофту, распустил волосы, что еще днем Кристина скрутила в пучок. Засасывал, целовал ее шею, кожу на груди, прямо через кружево бюстгальтера, заставляя Кристину голову запрокидывать. Даже приподнял ее, продолжая в закрытую дверь упирать. А Кристина остановиться не могла, задыхалась, за его волосы цеплялась. Пыталась за этими лихорадочными, бешеными поцелуями, за диким сумасшествием сказать, чтобы не смел! Чтобы поставил ее на пол! Швам три недели, немногим больше. Что же творит, глупый! Мало ли!

Простонала ему в ухо.

Не понимала уже, что с ней творится: кричать хочет, а грудь болит, горло перехватывает от страсти, от желания к нему. Руки трясутся, как у заправского алкоголика. От этой необходимости. И только сипло шептать получается. Воздух глотать — и то больно. А все равно за него цепляется, рубашку расстегнуть старается — невыносимо! Жизненно необходимо ощутить его кожу своей. Снова ощутить то, что недавно у самих себя украли: кожу к коже, его жар к ее… Две пуговицы оторвались. Слишком сильно дергала. Резко, жадно, неуправляема сама собой.

Кузьма внял. Бог знает, каким чудом, но услышал, разобрался в этом хрипе. Опустил ее, но рук не разжал, объятий не ослабил.

И вдруг снова развернул ее, оторвав от опоры. В другую сторону потащил, на ходу расстегивая на ней джинсы. Кристина уже с его плеч сорочку стаскивала. Пытаясь ртом, губами коснуться каждого ребра. Прижалась к вытатуированной букве ее имени. И громко, надрывно застонала от всего, что на части рвало и тело, и душу. Пальцами по длинному шраму от швов пробежала.

Он замер. Запрокинул голову, шумно втягивая в себя воздух, так, что ноздри раздувались.

— Моя! Никогда не отпущу больше!

Похоже, и он говорить толком не мог. Хрипел каждое слово, словно легкими говорил, а не горлом.

Кристину забило крупной дрожью. В кожу Кузьмы ногтями впилась.

Безумие чистой воды! Знают же, что зря…

Замерли на секунду, впервые за это время оторвавшись один от другого. Задыхаются оба, воздух хватают распахнутыми ртами. И смотрят глаза в глаза. Так, словно и взглядами, как руками, ртами только что — друг за друга цепляются. Словно разговаривать пытаются без слов, глазами. Какие-то доводы привести, а уже никто разум слушать не готов.

И остановиться не смогут. Оба поняли, что все — возврата нет.

Не знают, что дальше будет. Понятия не имеют, что потом.

Но сейчас прекратить ни Кузьма, ни Кристина не в силах. Умереть легче. Действительно не выдержат больше друг без друга…

И сзади тот самый диван. Поняла это, только когда переступила с ноги на ногу, путаясь в джинсах, которые он с нее стягивать начал.

— Моя, мавка! Моя… — опять прошептал Кузьма…

— Не я от тебя отказывалась все эти годы, — выдохнула со своей болью.

Сказала так, словно в горле битое стекло. Каждое словно кровоточит. С ядом вырывается, который душу все равно разъедал.

А Кузьма всем телом вздрогнул. Но принял ее удар, взгляд не отвел, выдерживая этот упрек. Признавая вину. И не прерывая контакт глаз, ртом накрыл правую грудь, прикусывая через кружевную ткань.

Не удержалась — застонала, еще больше выгнувшись.

Кузьма оторвался. Прижался губами к ключице, заставив Кристину податься назад, через весь диван как-то дико выгнуться, упереться в стену головой. Поддерживает ее под спину руками, продолжает все тело поцелуями покрывать. И джинсы уже до щиколоток стянул жадными, горячими ладонями. Грубыми и жесткими от его алчности, от желания до каждого миллиметра кожи коснуться, до каждой клеточки, кажется, которое ощущается и без слов.

— Маленькая моя, мавка… — шепчет, втирая эти слова в ее кожу так, будто губами, ртом, своими зубами ей какие-то невидимые татуировки набивает. Словно заклятие какое-то накладывает на нее.

А Кристина не могла и не хотела сопротивляться. Пальцами в его вихры вцепилась, надавила на затылок, подставляя под его поцелуи свой живот.

— Нужен мне! — простонала так, будто больно ей было. И в самом деле ощущала ужасающую, разрывающую пустоту в теле, до боли. До муки. — Весь нужен, родной! — вцепилась в его плечи, потянула на себя.

Кузьма закричал. Хрипло, надсадно, низко. С бешенством и злостью. Лбом прижался к ее животу. Не от боли из-за царапающих ногтей Кристины. А от всего, что встало между ними за эти годы. От всех, кто между ними встал. У нее мороз по коже пошел, заставляя волоски на затылке дыбиться, несмотря на жар, который вены рвал, вырывался с каждым выдохом. Она это в Кузьме чувствовала так же, как в себе. Словно раньше: одни мысли, одни желания, сердца стучат в одном ритме…

И дикая, невыносимая боль, что сами себя всего этого так надолго лишили. Безумный, безотчетный страх, что могут умереть, а так и не ощутить больше друг друга. Не почувствовать вновь то, что никто не в состоянии дать ни ей, ни ему.

Кузьма запрокинул голову, ловя губами ее руки, ладони поцеловать пытался. И вновь на губы накинулся. А Кристина его брюки расстегивает, путаясь в ремне. Дергает, пытаясь еще больший доступ к телу получить, полнее его почувствовать, понимая, что с ума сойдет, если не ощутит его в себе. Сейчас, сию же минуту! Сколько ночей мучилась, прогоняя из тела это желание и потребность в самом любимом и дорогом! А все равно — не сумела. Заклейменная, что ли, им? Под кожей ее свои метки он расставил словно бы…

— Моя…

— Нужен мне… Родной! — закричала в голос, когда Кузьма припечатал ее к дивану, буквально вонзившись в тело одним рывком.

Про все забыла: про охрану, про причины, почему нельзя. Кристину словно током по каждой мышце пробило. Не могла замолчать, не могла прекратить к нему тянуться еще больше. Тяжело. Господи! Он другим стал. И ее тело изменилось, да только плевать! Все к черту. Одно целое с ним! Опять! И нет никаких мыслей, только безумное удовольствие, которое с болью спутать — проще простого. Потому что невыносимо такое наслаждение после того, как и прикоснуться друг к другу не могли толком.

Накрыл ее собой. Вдавил в диван. В рот впился своими губами, царапая щеки Кристины щетиной. А сам в ее бедра, в ее тело врывается. Такой большой, такой массивный. Ее весь!

— Мой! — уже она застонала, обхватывая его плечи руками. Ногами за бедра обняла. И заплакала, сама не понимая: хорошо или невыносимо. — Мой! Ненавижу! — выгнулась под ним, чтобы еще больше прижаться, всем телом соприкасаться. — Как ты мог отказаться от нас?! — укусила его за плечо, не в силах выносить тяжелые, бешеные удары его плоти, от которых нестерпимо хорошо. До дрожи, до крика.

И она стонала на каждый его выпад, на каждый толчок, на каждое погружение члена Кузьмы. В какой-то момент искренне поверив — что не выдержит: или умом двинется, или тело порвется от такого напора.

А все равно хорошо. Острое наслаждение, горькое. Как полынь с медом.

И его хриплые стоны на каждый ее крик, на каждый упрек, которые своим ртом глотал.

— Моя мавка! Моя только… — как заведенный повторял, хрипел в ее горло в такт с толчками. Словно других слов не помнил.

Его бедра сжимались, она своими ногами ощущала каждый рывок, напряжение всех его мышц. Словно он не только членом — всем телом своим в ее тело ворваться пытался. Снова сделать единым то, что сам когда-то и разорвал на половины, так и не сумевшие стать самостоятельными единицами.

— Ро-о-дной! — вдавила затылок в диван, распахнутым ртом в его грудь уткнулась, разрываемая на части оргазмом такой силы, что в глазах потемнело.

Накатило волной, сметая сознание. Все было: и фейерверки в потемневших глазах, и грохот в ушах! Родное тело стало непослушным и тяжелым, неуправляемым Кристиной.

Ни с кем не могла такого испытать. Невозможно просто. Никогда с тех пор, как он ушел.

Затрясло Кристину всю, заколотило под ним. А Кузьма от этого совершенно обезумел, ощутив ее оргазм. Еще сильнее, еще резче и мощнее стал погружаться. Еще глубже. И уже его трясло.

— Мавка! — с хриплым криком вонзился вдруг так неумолимо, что она не вытерпит, показалось.

Еще до конца в себя не пришла. Все тело пылает, кожа горит, кровь словно густой стала, едва-едва по мышцам патокой растекается. А ощутила, как кончает в нее, изливаясь горячим и влажным семенем — и вновь не выдержала. Кончила от этого с ним вместе. Уже даже не кричала. Из горла вырывался беспрерывный хрип-стон.

Кузьма сжал ее руками, не давая сделать вдох. Пальцы в ее волосах. Ее ладони на его спине, скользят по влажной от испарины коже. Его тело такая же дрожь разобрала. Словно у обоих дикий озноб. А на самом деле — горят. Даже сейчас — сердца грохочут. В ушах кровь шумит. И дыхание обоих такое громкое, что ничего больше не слышат. Да и не хотят, не нужны им иные звуки.

Пусть весь мир до пепла сгорит. Только бы им так и лежать одним целым.

Несколько секунд потребовалось Кузьме, чтобы хоть немного в себя прийти, видимо. Не разжимая своих рук, перекатился на бок. Ее на себя уложил, заметив, что вдохнуть не может под ним. Но не вырывается. Плевать! Можно и умереть, когда настолько счастлива…

— Мавка моя…

Куда нежнее и мягче прошелся по ее векам, по трепещущим ресницам. Словно извиняясь, сожалея об этом неистовстве, которое самого разума лишило. Совсем ласково к губам прижался.

— Ты как, любимая? Маленькая моя… Прости, что накинулся, будто дикий…

Не могла еще говорить.

Пульс утихал. А все равно в одном ритме. Воздух словно слаще стал. И тишина какая-то обоих укутала. Умиротворение, когда не пошевелиться, даже если очень нужно.

Кристина помотала головой — не получались слова внятно. Губы обветрились за несколько минут от того, как кричала, что закусывала их, от дыхания, когда кислорода мало.

— Ты как, родной? — даже не пытаясь выбраться из его рук, уткнулась куда-то в район плеча. Носом в кожу его, чтобы запахом Кузьмы дышать, его сердце слушать.

Господи! Совсем недавно ему с кровати помогала подниматься, а тут так накрыло обоих… Хоть бы не аукнулось.

Он рассмеялся почему-то. Невесело. Но все равно — обоим легче стало. Словно оба признали — что неизбежно было. И подсознательно понимали — шли к этому каждую минуту последних недель. Потому что так и не перестали быть единым целым.

— Теперь точно не подохну. Не сейчас. Уже на небесах, кажется, — в ее волосы уткнулся лицом.

А потом вдруг ухватил в жменю эти все пряди на затылке и заставил Кристину запрокинуть голову.

— Мавка моя, просто, чтобы момент прояснить: я здесь сидел. И здесь ел, — повернул ее лицо так, чтобы она на небольшом столике у дивана еще один столовый прибор увидела. — Не было девок никаких.

И бокал с вином, которое почти и не тронули. Взгляд Кристины метнулся к основному столу, словно удостоверяясь, что и там ничего не изменилось. Трое. Их здесь трое было. Неужели и правда встреча? А она такой скандал ему закатила… Хотя не могла сказать, что сейчас жалеет о том, во что это все выплеснулось. До сих пор поверить не могла, что не бредит и в сознании. Что не снится ей это — его тело, к которому притиснута; его рука, скользящая по спине, ласкающая Кристину; пальцы Кузьмы, накручивающие ее волосы. И стук его сердца под ее щекой.

— Но женщина все равно была? — хрипло уточнила она.

Кузьма рассмеялся веселее.

— Была. По делу. Ее, конечно, время от времени по-всякому называют, упрекая в том, о чем и ты подумала. Но это скорее от зависти. Не у каждого нашего депутата хватка и такие стальные я**а, как у этой главы партии, хоть и не особо большой в нашем созыве.

Настал ее черед улыбаться. Поняла, о ком он.

— Встреча, значит, — вздохнула.

— Встреча, — подтвердил он. — С лидерами других фракций и партнерами по коалиции. Через две недели пленарные дни начинаются. Надо договариваться о голосованиях и законопроектах уже сейчас.

— Лучше бы выяснил, кто на тебя покушался, — проворчала Кристина, еще не готовая все претензии по ревности снять.