Сейчас она спала на его коленях, а Кузьма не мог пальцы свои от кожи Кристины оторвать, от ее волос, от плеч. Столько лет сам себе руки связывал, не позволял пересечь черту, которую установил сам же, понимая, что не имеет права любимую такому риску подвергать. Так долго изнутри себя ломал, находясь всегда рядом, на расстоянии вытянутой руки, но «чтоб пальцы немного не дотягивались…» Лишь бы успеть подхватить и собой прикрыть, если надо будет, но ее не мучить, мелькая в поле зрения. Даже тогда, когда Кристина не хотела его видеть. Самого себя слепым делал, закрывая глаза и не позволяя разуму анализировать, с кем она и кто возле женщины, за которую он себе горло разодрать готов, только бы спрятать, уберечь от любой угрозы. Все отодвигал в сторону, чтобы быть хоть как-то рядом…

Кристина заворочалась, натягивая пряди, которые он накрутил на свои ладони. Нахмурилась. И вдруг ее лицо поменялось так, словно мавка испытывала мучительную, разрушающую боль. Сжалась всем телом, задевая шрам на его бедре, но Кузьма просто забил на простреливающую боль. Давно научился, втягивая воздух через зубы мелкими порциями, отрешаться от болевых раздражителей. Моментально понял, что с ней. Прижал к себе, притиснул голову Кристины к своему телу так, что она лицом ему в живот уткнулась, ее плечи сжал.

Кузьма наклонился, согнулся в три погибели, отослав в тот самый ад тянущую боль в шраме на брюшной стенке. Хорошо все-таки, что Карецкому когда-то пальцы не переломал. А остальное перетерпится. Телесная боль проходит…

— Спи, мавка. Просто спи. Я рядом. Спасла ты меня. Все время спасаешь, — едва слышно прошептал на ухо, буквально заглатывая в себя аромат ее волос. — Тихо, все…

Наверное, ей сложно было еще поверить. Все равно глаза открыла. Посмотрела на него «плавающим» взглядом без фокуса. Закусила губу и таки всхлипнула, вцепившись пальцами в ткань свитера, который он натянул, собираясь с ней. Еще больше сама вжалась в его живот лицом, вдохнула так же глубоко, как он ее запахом дышал. Будто поперхнулась вздохом. Но Кузьма-то знал — слезы душила. Ухватил ее, поднял на себя больше, прижал к груди голову Кристины.

Сколько ей еще так просыпаться? Сколько видеть тот ужас, который он любимой никогда, и в самом греб*нном кошмаре оставлять не собирался?

Кристина выдохнула и будто бы притихла. Снова отключилась, засыпая. Только он ощущал, как сильно ее пальцы сжимают его плечи. И видел, как крепко она стиснула в кулак правую руку, где на безымянном пальце так и осталось кольцо. Не захотела снимать. А он даже не заводил о подобном разговор. Сколько ночей он смотрел на это кольцо, оставленное в коробке, думая о том, как все могло сложиться в тот день, не полезь к нему Клоун с тупым наездом и претензиями? Кузьме казалось, что тысячи…

А эта ночь — тихая. Редкая. Сладкая от того, что она в его руках. За все эти годы — ни одной такой не было. Всегда с кровавой солью вины и пепельной горечью в горле от понимания отсутствия иного пути.

Разве что несколько ночей, когда Кристина однажды заболела. Так тяжело, что ее Карецкий, тогда еще даже не зав. хирургией, в отделение положил, не разрешив оставаться дома. Она еще даже с тем «ничтожеством» не встречалась. А ему не позвонила. Не написала. Ничего не знал, пока мать вечером не набрала.

До сих пор помнил, какой ужас испытывал, несясь в эту проклятую больницу! И в голову не приходило, насколько ей тяжело должно было быть, чтобы Руслан домой не отпустил или сама Кристина не устроила демарш.

Она его не прогоняла. Действительно, настолько паршиво себя ощущала, что вцепилась в Кузьму сразу, как только он в палату зашел. Все время под капельницей. И он рядом. Почти тайком. Хотя Карецкий знал, но тоже ни слова не сказал, еще и следил, чтобы никто по ночам даже не рыпался к ним.

Четыре ночи с ней просидел. Спал, обнимая так же, как сейчас. Не в силах разжать руки и пересесть на стул. Про все забыл, ни в чем себе и ей не отказывал. Все его малышке можно было, любой каприз, лишь бы бледность прошла и в глазах опять огонек появился. Только бы боролась с непонятной для него хворью, что и встать не могла, по палате водило, словно путала пол с потолком. Ходила, переставляя ладони по стенам, не могла без опоры. И ничего толком ему об этой болезни не объясняла. «Неврология»… Кузьме этот термин ни черта не говорил, кроме того, что довели Кристину. И он поболее всех, наверное. И страх ее в глазах — Кузьме по сердцу ножом, еще и солью на эти надрезы из-за того, что в ответ на все вопросы лишь губы поджимала. А он метался, как бешеный зверь, не понимая — что делать? Как ей помочь? Сколько денег привезти, достать и кому дать, лишь бы полегчало?

Японский бог! Пытать готов был, чтобы рассказала.

— А ты мне все говоришь? — в ответ огрызалась мавка.

И Кузьма затыкался. Потому что нечего возразить. Существовало столько всего, о чем никогда не говорил, и не расскажет в жизни. Даже теперь. И они оба об этом знали. Хоть и уберечь хотел незнанием, а все равно… Ее это всегда обижало и задевало. Только Кузьма все равно не рассказывал. Хотел, чтобы Кристина только лучшее видела, результат уже всего, не представляя, чего ему достичь этого стоило. Какой ценой…

Вот и она, видимо, решила тогда показать ему, каково это — не понимать, чем ты можешь поддержать или помочь самому родному и близкому. Даже не представлять, чем все обернуться может в любую минуту…

А потом снова ушел. По новой разрезая обоим все вены. Не мог остаться. Как бы ни хотел, как бы себя ни проклинал. Опять в полушаге, а не имеет права приблизиться. Только бы не понял никто, не узнал про нее.

Словно нутром наружу вывернули и кишками по ветру. Нихр**а не приятно, кажется, что тело не выдержит очередной порции этой греб*нной боли. Еще и по Кристине топчется. А варианты отсутствуют. Его крепко тогда взяли в оборот. Да и он уже не особо отлынивал. Появилась цель: если так, если влез — то хоть уже достичь по максимуму там, где оказался. Сильным стать, чтобы никто рыпаться не решался. А это не за просто так дается.

Тогда она его прокляла. Не словами. Никогда Кристина не говорила такого вслух. Крестик его не снимала, продолжая носить. Да и вообще, может, это он сам себе придумал. И сам же себя и проклял, видя безграничную обиду и боль в обожаемых зеленых глазах.

Только разговаривать с ним перестала совершенно. Ни звонков, ни сообщений. На семейные праздники перестала приходить, если был хоть какой-то шанс, что он там появится. Ни слышать, ни видеть его не хотела. А через два месяца начала встречаться с тем «недоразумением», замуж вышла меньше чем через полгода.

Лучшая же защита для Кристины, если здраво рассудить, а Кузьма… Думал, рехнется тогда. Сам понимал все, сам ее к подобному подталкивал, а все равно — как серпом половину черепа снесло, зацепив и сердце в придачу.

Права она была. И Кузьма ей подобное сам велел сделать. Только легче от таких доводов не становилось. Мозг взрывался. От того, что она с другим делила то, что лишь ему, Кузьме, принадлежало: свои дни и ночи, свои мысли и мечты, что кто-то другой просто тихое дыхание Кристины ночью слушал, забирая его, Кузьмы, право — мозг разрушало клетку за клеткой. И по х**у, что своими руками то право отдал, болело из-за этого не слабее — сильнее. Думал, с Карецким притерпелся бы. А с этим… Бред. Никого рядом с ней физически выносить не мог. И все равно терпел.

И ревновал. Бесновался с такой силой, что бешеным становился, без ограничителей. Решался на такие схемы и дела, на которые раньше поостерегся бы даже с поддержкой выходить. А тут — везло. Видно, судьба — хитрая дама: или в одном, или в другом только счастье дает. И раз любовь у него забрали, если сам отдал — теперь везло в том, с чем раньше никак толком не складывалось. Не просто деньги зарабатывал, влияние наращивать начинал. С ним советоваться и уважать стали, учитывать интересы.

Бабы… Были женщины, про которых так часто Кристина пыталась острить, словно бы он не видел, что и ей тут каждое слово — как лезвием по горлу. Только… Может, если бы он уже «свою» не любил, не представлял, каково это — обнимать и любовью заниматься с той, кого дороже нет во всем мире, ради которой на что угодно пойдешь, чье простое касание руки к волосам заводит сильнее миньета, — и кайфовал бы. А так… Были девки, не монахом жил. И удовольствие получал физически. Тело работало. Только все это суррогат и подделка. И кайф — вообще не тот. Какая-то моральная мастурбация, ей-Богу. Ему Кристина когда разрешила просто обнять себя через несколько лет, на том же проклятом мосту, который знаковым в их жизнях стал, после загула «недоразумения», испытал больше удовольствия, чем от всех тех девок.

Да и не искал такого уже, времени на остальное не хватало, если честно, делами так плотно занялся, что голову иногда в гору поднять было некогда. Остальное — по случаю.


От воспоминаний в горле кислотой повело. Обнял ее сейчас сильнее, понимая, что Кристина не спит уже. Просто лежит тихо в его объятиях. Затаилась, словно и она боится спугнуть эту тишину и почти невыносимое счастье от обычного присутствия рядом. От того, что могут быть так близко, так тесно…

Опустил глаза, поймав ее взгляд. Тягучий и тяжелый. С опаской. И она о тех ночах своей болезни вспомнила? Боится, что все равно уйдет?

— Не уйду, красавица моя, — выдохнул ей в кожу, продолжая крепко сжимать в объятиях. — Не бойся.

— Клянешься? — прижала руку с кольцом к своей груди, а он оторвать взгляд от камней не может. До последнего момента помнит, как выбирал это украшение, с какими мыслями и удовольствием. С уверенностью…

— Клянусь, мавка! — горячо, уверенно.

Ухватил этот сомкнутый кулак и поцеловал пальцы Кристины.

— Почему именно сейчас? Что изменилось? — видно было, что ей дико хочется поверить.

Но и страх не хочет уходить из души. Слишком долго маялись, слишком много мытарств выпало им на долю.

— Потому что сейчас — я тебя защитить смогу, красавица моя, — выдохнул ей в ладонь, объясняя то, чего раньше ни объяснить, ни сделать не мог.

Кристина как-то болезненно улыбнулась. Забралась ему второй рукой под свитер, накрыв теплыми пальцами шрам.

— Ты себя защитить не сумел родной, — все с той же боязнью. — Только я не отказываюсь. За себя не боюсь. Все, больше не уйду никогда, не послушаю и если гнать будешь…

— Не буду, — прервал ее Кузьма, прижав к груди так, что Кристина лицом в его свитер уткнулась. Начал покачиваться, словно ее укачивал.

— Ты нашел того, кто стрелял? — спросила о том, что ее эти недели все время волновало. Постоянно его вопросами засыпала, пока выхаживала после операции.

— Нашел, — Кузьма откинулся на спинку дивана, уперся затылком.

Найти исполнителя — не проблема вообще. Его парни выловили стрелка еще на третий день. Того Вадим тоже тогда подстрелил, а не так и просто затаиться с ранением, когда спущено с цепей очень много «собак», и все рыщут… Кузьма просто Кристине об этом не рассказывал. Не надо оно ей. Да и не хотелось, чтобы о нем узнавала то, чем Кузьма не бравировал. Чем не гордился. Только не выжить иначе в его мире. И не стать тем, кем он сумел…

Все так нелепо сложилось: когда грузчиком был, о чем Кристина только вчера вспоминала, никогда ведь не стыдился и не скрывал того, чем зарабатывает. Результатом доволен не был, это да. Но все ей рассказывал. А потом… Не совестно, нет. Только и рассказывать ей — не хотелось. Не надо оно малышке. Отгородить бы ее от всего. Отстранить. От этого — тем более. Потому и не рассказывал о других деталях, которыми все для этого стрелка обернулось. Не с его подачи. Со стороны тех, кто нанял исполнителя. А вот с ними, с теми, кто платил — дела сложнее обстояли. Их к ногтю прижать будет не так и просто. И все же — сейчас обладал силой и властью для того, чтобы оказать достойное сопротивление. За спиной Кузьмы поддержка Премьера и всех тех крупных группировок, которые и привели в Парламент и на ту позицию в их мире, на которой Кузьма находился. Хорошо умел проблемы решать, учитывал интересы многих. Это ценили.

Но и без врагов никуда, закон жизни, ех***ый бабай. Всегда будут те, чьи хвосты прищемишь, поднимаясь на свою вершину. И он не один десяток «хвостов» прищемил. Попытались свести с ним счеты. Долго разговоры вели, переманивали и уламывали, варианты предлагали. А тут уже прямолинейно решили разобраться, не сумев уговорить. Топорная робота по факту. Но и в его лагере просчет есть, если сумели аж так близко подобраться и расстрелять. У Кузьмы ни одного сомнения не было, что если бы не Кристина и Карецкий — подох бы. Никто другой его не вытащил бы. А значит, те, кто хотел убрать его — хорошо подготовились. Но и он последние дни не только после ран восстанавливался.

И та встреча, за которую впору и ему, атеисту, в церковь идти и свечку ставить — что так обернулось все с Кристиной, подтолкнув и сокрушив все доводы и оговорки ревностью и нуждой — не только о парламентских голосованиях была. Кузьма и свои вопросы решал, проверяя лояльность и выясняя нюансы. Закидывая удочки и нащупывая, на кого еще опереться может.