— Заканчивайте одеваться, Николай Артемович, и вернемся в кабинет. Анализы, конечно, еще не все готовы, обсудим кардиограмму. Да и, раз уж вы не завтракали, еще и на УЗИ вас отведу, — уставилась на бумажную ленту, делая вид, что полностью поглощена записью.

— Все так страшно, Кристина Александровна? — хмыкнул Кузьма, глядя на нее исподлобья, пока застегивал запонки на манжетах.

Пристально смотрел, изучая.

Ей оставалось надеяться, что Марина Семеновна очень внимательно смотрит в монитор и не видит, что и Кристина никак не может заставить себя отвести взгляд.

— Ну что вы, Николай Артемович, — смешок вышел саркастичным. Наверное, из-за усилий, с которыми она держала улыбку на лице. — Просто раз уж вы попали ко мне в руки, не могу этим не воспользоваться по полной. Не можем же мы допустить, чтобы наш благодетель был плохо обследован.

Улыбка получалась только кривой. И потемневший взгляд Кузьмы, стоящего напротив, хоть их и разделяла кушетка, выдавал усилия, с которыми он удерживался в этом вежливо-веселом общении благодетеля и лечащего врача.

— Это вам еще повезло, что Руслана Альбертовича на месте нет, уехал в здравотдел, — хмыкнула Кристина, вновь уставившись в кардиограмму. — Он бы вас еще и на рентген затащил… Кстати, — даже прищурилась, глядя на него в упор. Словно у самой — то самое «рентгеновское» зрение. — А когда мы флюорографию делали?

Кузьма расплылся в улыбке и так заломил бровь, будто бы говорил: «что, опять меня раздеваться хочешь заставить?» Слишком хорошо она знала этого мужчину, чтобы не понять этих взглядов и намеков.

— В мае, Кристина Александровна, — с иронией, которая очень хорошо слышалась в голосе, ответил Кузьма.

Встряхнул пиджак и каким-то уверенным, четким движением надел тот. У него всегда так выходило с одеждой: словно это была часть его кожи. Что бы Кузьма ни носил — старую футболку с потертыми джинсами или такие вот костюмы, стоимостью в несколько тысяч евро.

— Хорошо, тогда рентген нам не нужен. Вернемся в кабинет, потом решим, — прикинула она, стараясь вспомнить, кто сегодня на ультразвуковой диагностике.

Развернулась и вышла в коридор, зная, что Кузьма идет следом.

— Ты с таким видом смотришь в эту бумажку, словно меня завтра хоронить можно, — хмыкнул он над ее ухом, догнав за два шага. — Что такое, малыш?

Кристина оторвалась от записи, но на него не глянула, здоровалась по дороге с сотрудниками, которых не видела, пропустив сегодня пятиминутку.

— Твое сердце здорово, оно точно не станет причиной твоих похорон в ближайшем времени, — спокойно ответила она на его подначку, сохраняя невозмутимый вид для всех окружающих. — Хорошо, что ты бросил курить.

— Я тебе всегда доверял, — Кузьма пожал плечами, пусть она и видела, как он к ней присматривается.

Доверял… А вот слышать был готов далеко не так часто, чем иногда убивал просто.

Кристина остановилась на ступеньку выше Кузьмы. Обернулась и посмотрела ему глаза в глаза. Можно было воспользоваться лифтом, но она нуждалась в движении, чтобы не сорваться рядом с ним. Он это видел и понимал. Сам находился в таком же состоянии. Это уже Кристина видела невооруженным взглядом. Впрочем, знала она и то, что для остальных это было не столь очевидно. Просто они очень хорошо умели понимать друг друга. Читали с полувзгляда, с полуслова, кончиками пальцев по коже — могли мысли и не высказанные слова другого прочесть. Потому что у них за плечами — целая жизнь вдвоем. Пусть большую часть ее они и прожили якобы порознь…

***

Когда она впервые увидела Кузьму, Кристине было почти шесть лет. Ее отец умер пять месяцев назад. И вот, наконец, комбинат, на котором работала ее мать, да и отец до своей смерти от несчастного случая, нашел возможность выделить для своей сотрудницы комнату в общежитии, учитывая стесненные обстоятельства семьи. Мама говорила, что это — хорошо. Лучшее, что случилось за эти месяцы. Потому как теперь они смогут не ютиться в небольшой комнате, которую снимали за деньги, а перебраться в такую же небольшую комнатушку, зато бесплатно, только оплачивая коммунальные счета. Кристина впервые с похорон отца увидела, как мать начала улыбаться. И сама от этого ощутила облегчение, пусть и не знала, как это описать словами. Но мир снова стал радостней и веселей. И даже то, что их новая комната в чем-то была меньше прошлой — не расстроило Кристи.

Наверное, дети в принципе не умеют долго сосредотачиваться на плохом. И получив крохотную надежду благодаря маминой улыбке, Кристина воспряла духом. До сих пор она помнила, как ее сразила кухня в той квартире…

Была зима, воскресенье, когда они перебирались. Стоял морозный день, у Кристины замерзли щеки и руки, и нос щипало от тепла нового дома. А она оторопела и не могла отвести глаз от залитого солнцем небольшого помещения. Такого же простого, как и все в этой квартире: со столом, парой стульев да нехитрыми тумбочками. С книжной полкой, прибитой на стене вместо шкафа для посуды. Там вперемешку стояли чашки и банка с вилками-ложками, лежали коробки спичек и свечи. Кроме этого на кухне имелась газовая плита и небольшой холодильник. И все это, совершенно все, было залито теплым солнечным светом, который проникал в каждый уголок через огромное окно, оклеенное бумагой в клеточку, явно нарезанной из тетрадных листов.

Кристину просто тянуло в эту кухню почему-то. Да никто и не мешал ей идти туда: мать была занята, управляя нанятыми за пару бутылок водки «помощниками», заносившими в комнату диван-малютку и кровать с панцирной сеткой. «Тетя Маша», как ей назвалась их новая соседка, очень добрая по виду и улыбке женщина такого же возраста, как и ее собственная мать, помогала что-то расставлять и отодвигать, вводя маму по ходу процесса в курс дела и знакомя с квартирой. К тому же, они по работе были уже знакомы. А Кристину даже с радостью отослали на ту самую кухню, чтобы под ногами не мешалась. И она забралась на табуретку, стоящую у самого окна, кое-как сама сняла неудобную и тяжелую коричневую шубку, в которой ощущала себя медвежонком. Сбросила ту прям на пол, прижалась к теплой батарее руками и уставилась с пятого этажа во двор. В первый раз ей было страшно: раньше они жили на первом этаже и с такой высоты Кристина еще никогда не смотрела вниз. Когда видно все-все: закоулки, и гаражи, и павильоны садика, забор которого ограничивал двор дома, и уходящую вниз широкую асфальтовую дорогу, куда-то заворачивающую мимо других, старых и таинственных двухэтажных домов, над которыми высилось это общежитие.

Строго говоря, это общежитие не было таковым изначально. Его именовали «малосемейкой» и Кристина тогда слабо понимала, что именно это значило: то ли семей там мало, то ли они маленькие, эти семьи? Но спрашивать не решалась, да и никто не торопился ей ничего объяснять. Зачем оно ребенку надо?

В этом доме имелись одно-и двухкомнатные квартиры: в первых жили «счастливчики». Это когда семье доставалась целая квартира. Маленькая, но только для них, с собственной ванной-туалетом и даже кухней. «Хоромы», как говорили остальные. Давал комбинат такие квартиры особо ценным сотрудникам, наверное. В любом случае, Кристину с мамой поселили в другой. Там, где две комнаты: одна комната чуть больше, и вторая — чуть меньшего размера. В каждой жило по семье. Совмещенные ванна и туалет, а также кухня — делились на эти семейства. Собственно, их тоже считали «счастливчиками», потому как на эту двухкомнатную квартиру их было теперь всего четверо: Кристина с мамой и тетя Маша с сыном. Кто-то, кто распределял это жилье от комбината, решил превратить данную квартиру в пристанище матерей-одиночек.

Но это все в тот момент волновало Кристину очень мало. Она оторваться не могла от двора, который был так хорошо виден через это огромное окно. И с упоением следила за тем, как в этом дворе носятся другие дети, кидая друг в друга снежки или слетая на санках с небольшой горки около одного из старых домов.

— Что, новые владения изучаешь? — с веселой улыбкой поинтересовалась тетя Маша, зайдя в тот момент на кухню, чтобы чайник поставить на плиту. — Голодная?

Кристина растерялась, не совсем зная, что от нее хотят услышать, да и не очень поняв первый вопрос. Но честно кивнула, потому что голодной была. А тетя Маша только шире улыбнулась и подошла к столу, выглянула в окно.

— О, вон мой оболтус носится, — так же весело махнула рукой куда-то в сторону детворы, бегающей друг за другом во дворе. — Опять придет мокрый и до костей замерзший. Познакомитесь.

Кристина глянула во двор, но так и не поняла, кто из мальчишек — сын соседки. А спросить постеснялась.

Тетя Маша в это время взяла из хлебницы, стоящей на подоконнике, какую-то булку, достала из холодильника масло, завернутое в бумагу. И, разрезав булку пополам, щедро не намазала даже, а настругала масло на сдобу. Соединила снова половинки.

— Держи, поешь, пока мы все расставим. Скоро чай будет, — вручив булку Кристине, тетя Маша заглянула в заварочный чайничек, стоящий на старенькой, обитой клеенкой тумбочке около раковины.

Кристина же пока с удовольствием откусила угощение, хоть булка и показалась ей громадной, еще и присыпанная чем-то сверху, какой-то сладкой желто-белой крошкой. Очень вкусной, хоть Кристина и не могла разобрать, из чего та сделана.

— Вкусно? — улыбнулась тетя Маша ее аппетиту. — Мой Кузя тоже эти булки любит. Даже больше, чем с вареньем. Ума не приложу, чем они так детей привлекают. Ладно, кушай. Позовешь, когда вода закипит, — махнув рукой на чайник, стоящий на конфорке, новая соседка снова вышла в коридор.

А Кристина с упоением поглощала угощение, ощущая себя очень счастливой, несмотря на новое место и кучу незнакомых людей вокруг. Ей было тепло и хорошо, мама рядом и даже улыбалась сегодня. Да и тетя Маша показалась ей доброй. И булка — очень вкусная. Кристина очень любила сливочное масло, иногда ей просто хотелось взять и отломить себе кусок, без всякого хлеба, но мама не разрешала. А тетя Маша так щедро ее угостила, что Кристина губами брала маслянистые пластинки и с восторгом ощущала, как те тают на ее языке, продолжая разглядывать двор.

С сыном тети Маши, Кузьмой, которому тогда было одиннадцать, Кристина познакомилась буквально через час. Когда мальчишка — мокрый, как и предсказывала тетя Маша, весь в снегу, казалось, насквозь забившем его штаны, рукавицы и шапку, а также ботинки и носки — ввалился в квартиру.

— Мам! Я пришел! — едва открыв двери, которые еще и не успели закрыться, крикнул он, влетая в квартиру.

«Помощники» уже ушли к тому времени, получив свои бутылки и двадцать рублей. В коридоре стояли только какие-то мелочи: упакованные стопками книги, одежда, связанная в узел в старой льняной скатерти. Через этот узел мальчишка и перецепился с порога, упав со всем своим снегом на их вещи. Вышло так весело, что Кристина, выглянувшая из-за двери их новой комнаты, искренне рассмеялась. Не радуясь его падению, просто забавно. И выскочила в коридор, с интересом набрав в руки снега, который упал с шапки мальчика и не успел еще растаять, очутившись на полу, покрытом разноцветными квадратами линолеума.

Впрочем, мальчишка на ее смех не обиделся вроде. Он тоже улыбнулся. Подскочил с вещей еще до того, как тетя Маша и ее собственная мать очутились в коридоре, стянул шапку с головы, и тряхнул, посыпая пол и Кристину новой порцией обледеневшей снежной крошки. И с интересом уставился на саму Кристю, похоже, забыв, что что-то еще собирался говорить матери.

— Нагулялся, голодный? — тут же начала выяснять тетя Маша, выбежав из своей комнаты. — Быстро снимай все мокрое с себя, Кузьма! — чуть более строго велела она, но было видно, что это несерьезно. Не сердится на сына.

— Голодный, — согласился мальчишка, не ответив на первую часть. И все еще изучал новую соседку.

А вот его мать не пропустила, что вопрос про гуляние остался открытым.

— Э, нет, парень, — с улыбкой протянула тетя Маша. — У нас уговор был: гуляешь два часа, а потом домой и уроки. Завтра в школу же, а ты и не садился еще! — помогая сыну снять мокрые вещи, напомнила соседка. — Это — тетя Тамара и Кристина, жить будут с нами, — познакомила она сына. — Не заставишь за учебу сесть, — повернувшись к ее матери, немного возмущенно и даже устало рассказывала тетя Маша. — Управы на него никакой нет, с тех пор, как отец ушел. Носился бы целыми днями по дворам, да в футбол бы гонял в спортзале — единственное, ради чего с удовольствием в школу ходит. А так, едва на тройки вытягивает. И не дурак, все учителя говорят, что мозги на месте. Но упрямый, как осел. И учиться не хочет ни в какую, — делилась соседка с матерью Кристины своими бедами.

— М-а-а-м! — возмущенным тоном, словно он тут старший, попытался одернуть Кузьма жалобы матери, но на него никто не обратил внимания.