Ирина Мазаева - Тетрис с холостяками

В дверь постучали.

Эллочка, ни минуты не сомневаясь, что это пришла Маринка ее утешать, откликнулась:

– Входи, входи.

Но вошла не Маринка...

– Элла Геннадьевна, – с непроницаемым видом в дверь протиснулся один из двоих одинаковых мужиков в черных костюмах, – Элла Геннадьевна, Сергей Иванович приносит вам свои извинения и готов рассмотреть ваши претензии...

Кто такой Сергей Иванович, Эллочка не знала. И никакие претензии рассматривать с ним не собиралась. Раздавленная физически джипом и морально – позором, она взвыла:

– Оставьте же все наконец меня в покое!

Причем взвыла так яростно, что непрошеный гость вылетел из ее кабинета пулей и, что называется, со свистом. Эллочка в отчаянии схватилась за голову. И неожиданно почувствовала, что сжимает в руках какую-то бумажку. Эллочка воззрилась на нее как баран на новые ворота. Это был больничный лист из медсанчасти, который в последний момент ей всунула в руку докторша, а Эллочка по причине своих душевных терзаний не опознала сразу, как таковой.

– Господи, ты услышал мои молитвы! – воздела руки к потолку сроду не молившаяся Эллочка.

Собралась, заперла кабинет и была такова.

Итак, с божьей помощью Эллочка получила тайм-аут в виде больничного листа для приведения себя в надлежащую физическую и моральную форму. Сидела дома и носа на улицу не казала. Благо зачастили дожди.

Как ни странно, Эллочкой овладело некое подобие спокойствия. У нее было ощущение, что большим черным джипом ей вышибло из подреберья какой-то жизненно важный орган, ответственный за все человеческие чувства. Эллочка равнодушно признавала, что у нее отсохли все эмоции по поводу Профсоюзника, Данилки и остальных трех с половиной тысяч особей противоположного пола, работавших на заводе. «Любилку отбила», – констатировала в телефонном разговоре Маринка. «А была ли она – эта самая „любилка“?» – грустно подумала Эллочка, но вслух ничего не сказала. Ей не то чтобы полегчало, скорее, стало на все и на всех наплевать.

В своем новом странном состоянии Эллочка взялась наводить порядок в своей квартире. Она методично доставала с полки книжку за книжкой, медленно возила по ней влажной тряпкой, вглядывалась, как будто видела впервые, в оглавление, лениво листала страницы... Ставила на место и тянула следующую. Этой томительной процедуре уже подверглись в виде собрания сочинений Лев Тостой, Достоевский, Тургенев с Буниным. Эллочка взялась за трехтомник Цветаевой.

За этим занятием и застала ее в семь двадцать вечера третьего дня добровольного заточения Маринка.

– Ну ты, мать, даешь! – Маринка с размаху плюхнулась на кухонный стул и закинула ноги на стоящую рядом табуретку.

Эллочка лишь пожала плечами, разглядывая стол с парочкой салатиков из ближайшего супермаркета, копченой курицей и початой бутылкой коньяка из запасов Малькова.

– Ты что, отшила телохранителя Окунева? – сформулировала Маринка свою мысль точнее. – Окунев же совсем перепугался. Он думает, что ты его теперь засудишь. Это же он виноват – понтов вагон и маленькая тележка, гоняет на своем джипе и на дорогу не смотрит. Он думал, сунет тебе пару купюр по-тихому, ты и исчезнешь с его горизонта. А теперь на заводе шухер. Бегает его адвокат. Драгунову посадили всю прессу прочитывать – все боятся, что ты скандал в СМИ раздуешь.

– В каком смысле – Окунев испугался? – удивилась Эллочка, разливая коньяк. – Так это он меня задавил? – наконец дошло до нее. – То-то я думаю, рожа у мужика знакомая была...

– О боже! – всплеснула руками Маринка. – Так ты что – ничего не поняла? Конечно, Окунев. Тебе так несказанно повезло, Элка, ты даже не представляешь, как. Выборы ведь на носу. А он собирается баллотироваться в законодательное собрание. Если ты сейчас устроишь скандал в газетах, то это на его репутации очень плохо отразится. Тебе и карты в руки. Проси у него, что хочешь. Хоть отпуск и поездку на Багамы. Он сейчас на все будет согласен. Выпьем за блестящие перспективы!

Они, чокнувшись, выпили. Эллочка хотела было что-то сказать, но Маринка ее опередила.

– Сейчас мы все придумаем! Проси у него машину, а? Знаешь, как клево на машине. Врубаешь пятую передачу и летишь по трассе. С опущенным стеклом, чтобы ветер...

– И высовываешь гладковыбритые ноги в окно, – вспомнила Эллочка розово-кадиллачный стандарт.

– Какие ноги?!

– Гладковыбритые. Эту ногу я побрила, а эту намазала «фэри».

– Что ты меня с мысли сбиваешь! – обиделась Маринка. – Я ей дело говорю, как Окунева на бабки развести, а она мне какой-то бред несет.

– Не хочу я Окунева на деньги разводить, – грустно сказала Эллочка и задумчиво отщипнула кусок копченой курицы.

– Правильно, – обрадовалась Маринка, – мыслишь верно. Пусть он Драгунову на пенсию спровадит. Ей ведь уже за полтинник. А тебя возьмет к себе в пресс-службу. Это и статус, и оклад. И Профсоюзник безраздельно твой. Видела я, как Драгунова после работы увозит его в неопределенном направлении. Старая уже, а все туда же – мужикам глазки строит. И когда только снюхаться успели?

– Марина, ау! Ты меня не слушаешь. Ничего я не хочу от Окунева. Ни денег, ни должности. Не собираюсь я ему карьеру портить. Мне ничего не нужно. И, послушай меня, – глазки у Эллочки заблестели, щечки раскраснелись, – есть ведь еще на свете такие понятия, как благородство, достоинство, гордость. Ты что, не понимаешь? Да, я нищая исполняющая обязанности редактора в маленькой газетке, одинокая и неприметная женщина под тридцать со всеми вытекающими из этого последствиями. Но у меня есть своя гордость, и я не пойду унижаться к какому-то богатому выскочке ради жалкой подачки.

– Ну... – воинственно протянула Маринка, набирая в легкие воздух, чтобы пойти в атаку.

Но на сей раз Эллочка не дала ей высказаться:

– Пусть я не приспособленная к жизни. А ты? Ты младше меня на каких-то пять лет, а такое ощущение, что у нас разница в целое поколение. Меня уже тошнит от твоего стремления ко всему приспосабливаться, использовать все и всех в личных целях. Много ты поиспользовала Данилку? Долго он тебя выдержал? Ты думаешь, кому-то нравится, чтобы его использовали?

– А Данилка ко мне вернулся! – обиженно вставила Маринка, и Эллочка едва сдержалась, чтобы не ляпнуть, почему.

– Но если ты будешь продолжать в том же духе, то он снова уйдет, – сказала она и смутилась, решив, что перебрала со своей атакой на подругу.

– А я-то думала, ты мне подруга... А ты меня, оказывается, осуждаешь! Сама меня слушает, моими советами пользуется и меня же осуждает. Какая благородная натура!

– Прости, Мариночка, – тут же пошла на попятную Эллочка. – Я совсем не хотела тебя обидеть. Но я, правда, не хочу ничего у него брать. Не нужно мне ничего. Может, я уволюсь, может, останусь в газете, и Драгунова найдет редактора, а я снова буду корреспондентом. Но, по крайней мере, я сама себя уважать буду.

Маринка озадаченно почесала голову. И решила перевести разговор на другую тему.

– Знаешь последнюю новость? Кривцов наш в истовом желании перебдеть заказал отделу компьютеризации отследить всех итээровцев, кто и сколько времени проводит в Интернете и, главное, на каких сайтах. Думал, он поймает половину завода на тайной переписке с зарубежными заводами по производству бумагоделательного или нефтехимического оборудования. А выяснилось, что львиная доля инженеров и технологов висит часами на порносайтах. Причем, знаешь, кто лидирует?

– Пупкин?! – ахнула Эллочка, вспомнив темноту фотолаборатории.

– Почему Пупкин? Твой Бубнов. Всех переплюнул.

Минут двадцать на весь дом смеялась Эллочка счастливым смехом свободного человека.

А по Интернету галопом скакали деревянные лошадки с профсоюзными билетами.

– А почему ты решила, что Пупкин? – удивилась Маринка.

– Ах, – закатила глазки Эллочка, – я же тебе не рассказывала... – И срочно поведала, как она узнала страшную тайну Пупкина.

Теперь двадцать минут хохотала Маринка.

– Ну, Элка, ты даешь! Это в ту пятницу было? Я же тоже была в фотолаборатории. Я тебя искала, и мне сказали, что ты к Пупкину пошла. Тебя не застала, а «страшную тайну» видела. Не Бубнов это. Слишком много ты про него думаешь.

– А кто?!

– Кто? Сам Пупкин. Он сам себя фотографирует. Потом ретуширует. И не голый он на фотографиях, просто с обнаженным торсом. Ты удрала, а я с ним мило побеседовала. Он мне показывал свои фотографии двадцатилетней давности. А наш Пупкин, оказывается, еще тот красавчик был! Бедный, до сих пор смириться не может, что ему уже не двадцать. И не смейся, как еще мы свою старость переживать будем. А ты – боеголовки! Стареть человеку страшно.

Эллочка расчувствовалась.

– Мариночка, – она быстро разлила коньяк, прижала к себе Маринку, – обещай мне, что мы никогда не будем старыми...

За полночь, после того как подруги успели сбегать еще за одной бутылочкой коньячка и благословенно ее прикончить, Маринка ушла, и Эллочка тут же выкинула из головы все сказанное ею: Окунева, предстоящие выборы и возможность «развести его на бабки».

Но не тут-то было. На следующий же день, с утра пораньше, Эллочкин мобильный телефон зазвонил и призывно завибрировал. На дисплее высветился незнакомый номер, и Эллочка сонно-недовольным голосом отозвалась:

– Алло...

– Здравствуйте. Элла Геннадьевна?

– Здравствуйте, да.

– Вас беспокоит секретарь Сергея Ивановича Окунева Марианна Ильинична. Соединяю вас с Сергеем Ивановичем.

Эллочка едва успела прийти в себя, как в трубке раздался вкрадчивый бархатный баритон:

– Как ваше здоровье, Элла Геннадьевна? Я знаю, что вы на больничном, но вы не могли бы приехать на завод и уделить мне несколько минут? Я пришлю за вами служебную «Волгу».

Эллочка растерялась. Но тут же привычка беспрекословно слушаться начальство, тем более столь высокого уровня, тут же взяла верх, и она испуганно пролепетала:

– Да-да, конечно.

– Машина заедет за вами в одиннадцать. Всего хорошего.

Эллочка сидела на кухне, в халате и с чашкой крепкого кофе на столе. «И что же теперь делать?» – думала Эллочка. Сам факт личного звонка Окунева потряс ее до глубины души. И сам голос Сергея Ивановича почему-то показался ей необыкновенно красивым и проникновенным...

Но Эллочка моментально взяла себя в руки. То, что она не сможет повторить свой вчерашний вдохновенный монолог хозяину завода, было очевидно. Не идти же к нему с бутылкой коньяка и копченой курицей? А что она сможет сказать? Эллочка не придумала ничего лучше, как позвонить в его приемную и через секретаря отказаться от встречи.

И Эллочка стала жить дальше. Вытирать с книжек пыль, мыть полы, переставлять мебель... А чем еще может заниматься на больничном одинокая женщина, которой неожиданно все в жизни осточертело?

Стабильность стабильностью, а для поддержания жизненного тонуса каждой полноценной женщине нужно менять прическу и полностью весь гардероб, переклеивать обои и передвигать мебель. Благо бок уже не болел и коленки зажили. И на фитнес-клуб денег не было по вышеперечисленным причинам, а оставаться в форме хотелось. И не ради мужиков.

Эллочка с помощью мужичков из фирмы «Муж на час» поклеила специальные обои под покраску и – самолично! – выкрасила стены в своей единственной комнатке в разные цвета: желтый и голубой. Желтый – цвет солнца и оптимистов, цвет радости и хорошего пищеварения. А голубой – цвет умиротворения и покоя, цвет, успокаивающий одиноких женщин и психопатов. Навесила над кроватью балдахин и купила фонтанчик. Иными словами, навела полный фэн-шуй.

Такой же полный фэн-шуй царил в ее сердце.

Фэн-шуй фэн-шуем, а идти на завод Эллочке пришлось. По крайней мере, хотя бы для того, чтобы закрыть больничный.

– Здесь больно? А здесь? – вяло допытывалась докторша в белом халате, снова тыкая Эллочку под ребра и выкручивая ей ноги в коленках.

Эллочка отнекивалась: больно уже не было. И не только коленкам и ребрам.

– Ничего страшного и не было, – резюмировала доктор, – до свадьбы окончательно заживет.

И Эллочка даже не вздохнула.

Здоровая и относительно бодрая Эллочка вышла из корпуса механосборочного цеха, где на первом этаже располагалась медсанчасть. Окинула взглядом уже давно не то что знакомую, но и почти родную территорию предприятия от механосборки через центральную аллею до главной проходной. Кругом стараниями отдела озеленения цвели цветы. Буйно и радостно.

Эллочка медленно прошлась по аллее. А решать все-таки что-то нужно было...

Ах, как не хотелось Эллочке, всегда тяготеющей к стабильности во всем, увольняться! С такого уже привычного и насиженного места с приятной, по сравнению с учительской, заработной платой, с такой нехлопотной должности. Как же не хотелось ей снова пускаться в коварные волны свободного плавания поиска новой работы! Но и в то же время не хотелось снова видеть всех этих людей: Бубнова, Пупкина, Драгунову... Весы в Эллочкиной голове качались, качались, и все никак не получалось одной чаше перевесить другую.