Ирина Мазаева - Тетрис с холостяками

Все началось с того, что как-то с утра в ее кабинет влетела Маринка, вся на эмоциях, и, сбиваясь, выложила:

– Наши получили крупный заказ на химоборудование! Для белорусского комбината. А белорусский комбинат наполовину американцы выкупили, своих управленцев посадили, алкоголиков разогнали, зарплату в десять раз повысили – и люди работают. Там с деньгами все нормально, платить будут вовремя. Наши должны им сделать восемь емкостей-колонн. Огро-омных. Стоит такая дура – тридцать метров высотой и больше, представляешь?

Эллочка не представляла.

– Это очень выгодный заказ. Договор подписали. В баню их, американцев, сводили в русскую, водки налили – и все в порядке. Уже кучу денег авансом получили. Все с утра пьют. Жаль, конечно, что передел собственности идет по полной программе – не нам уже эти денежки достанутся.

– Кому не нам-то? Ты что, акционеркой, что ли, была?

– Да не я, а отец мой. Заставили его все-таки продать акции Окуневу. Он до последнего сопротивлялся, а они так документы подделали, будто по его вине в Архангельск на ЦБК бракованные барабаны ушли, а архангельцы эти знаешь какой нам иск вкатили – виноватым до смерти не рассчитаться. Вот ему и пришлось.

Маринка с Эллочкой вздохнули одновременно: так хочется, чтобы все в жизни было по справедливости и без Окуневых... Но про странный, запоздавший какой-то передел собственности Эллочка тут же забыла, ухватившись за новую тему для газеты.

Оказалось, что Драгунова с Козловцевым уже вовсю носились по заводу то с полупьяными белорусскими американцами, то с телевидением, то с прессой. Тогда Эллочка взяла все в свои руки (точнее – Пупкина под мышку) и стала бегать за Мальковым, чтобы получить информацию и попросить о встрече с заказчиками, чтобы Пупкин сделал снимок. К обеду Мальков сдался.

Американские заказчики оказались просто специально обученными белорусами. И фамилии у них были самые что ни на есть неамериканские: Поползенок и Поносенок. Как Водкин, Стопкин и Огурцов в двадцать втором цехе. Так белорусские фамилии еще и склоняются! Эллочка представила себе будущий материал: «По словам главного специалиста Поносенка, этот заказ...» Пупкин, впрочем, лишенный чувства юмора и исполненный профессионализма, уже встал в стойку. «Фас!» – скомандовала Эллочка, и он начал щелкать.

Фотографии эти взмыленный Пупкин принес ей только под вечер.

На фотографиях лица Поносенка и Поползенка отражали понимание всей важности момента. У начальника отдела внешнеэкономических связей Белоножко и главного «химика» Малькова были туповато-солидные рожи. На столе красовался весь ассортимент соседнего ликеро-водочного завода.

Почуяв это, позвонил протрезвевший к вечеру Белоножко:

– Элла Геннадьевна, м-м... – он явно смущался. – Могу я увидеть сегодняшние фотографии с заказчиками?..

Эллочка сухо сказала в трубку:

– Завтра я положу вам их в буфер в электронном виде. Всего хорошего.

Эллочка начинала чувствовать свою силу.

Эллочка добилась уважения начальства.

Эллочка купила себе дорогую ручку с золотым пером. Эллочка видела редактором себя, себя, родную, себя, любимую, в новом суперсовременном кресле, как у Драгуновой, командующую двумя корреспондентами и фотографом.

И только Козловцев был бельмом на глазу новой Эллочкиной жизни, ложкой дегтя в ее личной огромной бочке меда. Эллочка сумела адаптироваться к его ругани, упрекам, но от этого редактор начал злиться еще больше. Уже через месяц совместной работы ему удалось спихнуть на бедную Эллочку свои прямые обязанности, он заставлял ее одну писать целый номер – все четыре полосы. Под предлогом «в типографию» он постоянно отлучался куда-то по своим личным делам, в остальное же время шпионил за Эллочкой. Он проверял, куда Эллочка пошла, выяснял у начальников цехов, как долго она была на производстве, звонил людям, с которыми у Эллочки была назначена встреча, там ли она...

Эллочка сидела и тупо смотрела в монитор на раскрасневшиеся физиономии американских белорусов. Понятно, что в таком виде фотографии в номер пойти не могли. Эллочка открыла «Фотошоп» и лениво замазала водочные бутылки на столе, залепила их папками с предыдущих фотографий. Потом сделала копию, вставила в нее букет ромашек из Маринкиного фотоальбома и, хихикая, отослала Белоножко.

А Козловцев безжалостно наступал на горло Эллочкиной песне. И еще он ненавидел Маринку. Все Эллочкино время, Эллочкины таланты, Эллочкины наряды принадлежали только Козловцеву. Видя кругом приятных молодых людей без обручальных колец, она была вынуждена львиную долю своего времени проводить с человеком, который методично доказывал ей ее несостоятельность. Эллочка осатанела.

– Прошу, – широким жестом профсоюзный лидер открыл перед Эллочкой заднюю дверцу служебной «Волги».

Иногда, как ангел-спаситель, в кабинет впархивал Бубнов. Раскланявшись с Козловцевым, прилагался к Эллочкиной ручке и, не выпуская, умыкал ее куда-нибудь на районную профсоюзную планерку. Как ему удавалось убеждать редактора, что присутствие на нем корреспондента газеты «Корпоративная правда» обязательно, Эллочка не знала. Да она и не задумывалась об этом. Зато именно так Эллочка и представляла свое спасение в этой жизни: принц на белом коне, умчавший ее прочь от всех проблем...

Эллочка занесла ножку в открытую дверцу:

– А давайте возьмем Пупкина с собой, – спохватилась она.

– Нет, не возьмем мы Пупкина, – с каким-то непонятным Эллочке намеком промурлыкал Бубнов. Уселся впереди, и они поехали. – Как жизнь? Хорошая работа у журналистов – любой вопрос можно задавать кому угодно, а не мучиться от любопытства, не так ли?

Непонятно было, к чему это он, но Эллочкиным мыслям это оказалось созвучно.

– Да-да, – задумчиво сказала она, – можно зайти в отдел кадров и все про всех узнать, взять личное дело под предлогом, что собираюсь писать...

Бубнов довольно потер руки: видимо, Эллочка попалась на какую-то его удочку.

– Только вот про меня вам не узнать ничего.

– А с чего вы взяли, что я что-то хочу про вас узнать? – очнулась Эллочка, но тут же повелась: – А почему это?

– А потому, что у профкома свой отдел кадров, своя бухгалтерия, своя служебная машина, которую вместе с кабинетом по закону ему обязано выделять предприятие, и свой счет в банке!

– Да?

– Да!

«Интересно, женат он или нет», – лениво подумала Эллочка...

Провести полдня, болтая с Бубновым на заднем ряду огромного зала районного комитета профсоюзов, это, конечно, было хорошо. Но возвращаться на рабочее место все же приходилось. Каждый раз Эллочка шла к себе в кабинет, как на баррикады, – так ей хотелось высказать Козловцеву все, что она о нем думает. Но тот, как правило, предусмотрительно в кабинете отсутствовал.

Тем не менее развязка уже была неотвратима.

Эту неотвратимость событий чувствуют все. Даже если они не читали Юнга и не помнят своих тревожных пророческих снов. Эту неотвратимость чувствовал Раскольников, пришивая под мышку пальто петельку для топора. А Эллочка, как уже упоминалось, Достоевского уважала.

Это случилось в среду. Выдав очередную порцию уничижительных замечаний в адрес корреспондента, Козловцев подцепил со стола какие-то бумажки и гордо удалился, бросив свое извечное: «Я в типографию». И это оказалось той последней каплей, соломинкой, грозившей переломить натруженную Эллочкину уверенность в себе. А этого она позволить не могла.

Эллочка вдруг почувствовала себя полным ничтожеством. А это – очень, очень неприятное ощущение. Вот так, реакция была запущена, чека выдернута – Эллочка жаждала крови.

Так или иначе, все мы агрессивны. Вопрос в том, куда направлять агрессию: на себя или во внешний мир. Эллочка в этом смысле была более рациональной: во всех своих неудачах она всегда находила, кого обвинить, а это для личного физического и психического здоровья выгоднее. Поэтому долгие депрессии, мысли о суициде, чувство вины и комплекс неполноценности ей были мало знакомы. Слишком уж любила себя Эллочка, пестовала, холила и тетешкала свои таланты, достоинства, положительные эмоции и прочее и была в этом права, очень даже права.

Эллочка легко кидалась из одной крайности в другую, но при этом последняя соломинка не ломала ей спину, а поднимала на подвиги, на баррикады. Кроме того, Эллочка была уверена, что, во-первых, Козловцев мешает общему делу, мешает газете стать интересной, живой, злободневной, по-настоящему нужной людям, а, во-вторых, Ирина Александровна всецело на ее стороне и тоже, может, не столь явно, но недолюбливает редактора. Праведный гнев захлестнул Эллочку, и, сама не зная как, она очутилась в кабинете Драгуновой.

Ирина Александровна Драгунова была ровно в два раза старше Эллочки. Это была женщина представительная, высокая, если не сказать красивая, то – эффектная. Не современная тощая и нервная бизнес-леди, пытающаяся играть по мужским правилам и наравне с мужчинами, а эдакая бизнес-мать, если так можно выразиться, со спокойным, но твердым голосом, которая, когда надо, сможет отчитать, потребовать, когда надо, успокоить, посоветовать, помочь. На заводе Драгунову ценили, и жила она, как у Христа за пазухой.

Драгунова была помощником генерального директора по связям с общественностью. Подчинялась она только генеральному, а указывать и давать поручения могла кому угодно. Даже его замам. Это первый плюс. А второй – небольшой круг забот: время от времени тиснуть статейку, восхваляющую предприятие, в крупную газету, да позвать на завод, когда есть что показать, местные телекомпании. Да вот газетку еще курировала, то есть мягко внушала Козловцеву, о чем писать, а о чем и помолчать следует. Все остальное время Драгунова с чувством исполненного долга гоняла чаи с секретарями генерального и его замов. Драгунова была человеком хорошим и подолгу вела с каждым задушевные беседы. Когда к ней влетела Эллочка, Ирина Александровна, на удивление, оказалась одна.

– Ах, Ирина Александровна! – начала Эллочка и ахала-охала примерно минут пять.

Все понимающая Ирина Александровна успела подогреть чай и разлить его по стильным чашкам французского сервиза.

И Эллочка, не особо выбирая слова, но честно глядя в глаза начальству, заложила редактора по всем пунктам: уходит по личных делам, уклоняется от выполнения обязанностей... Не то чтобы Эллочка специально за этим прибежала... Просто так вышло. В конце Эллочка присовокупила свои переживания по поводу газеты, поратовала, умничка, за общее дело и расплакалась совершенно искренне, по-детски, чего бизнес-мать Драгунова уж совсем не смогла вынести...

А между тем уже вовсю звенел капелями апрель. Эллочка наконец почувствовала, что наступила весна. Март, с увольнением, проводами коллег, объяснениями с родителями, хлопотами, передрягами, не дал ощущения весны, пробуждения, свободы, и вот только сейчас, в конце апреля, Эллочка начала приходить в себя. Сердцу ее, как всегда весной, страстно захотелось любви. Большой, неземной, главное – взаимной. С романтическими прогулками под луной. Чтобы удрать куда-нибудь на Багамы, к морю, пальмам, ходить там нагишом...

Нагишом. Эллочка часто разглядывала себя в зеркале. То, что она там видела, ей не нравилось.

– Откормилась за зиму, – озвучила Маринка Эллочкины немые вздохи, – пойди на шейпинг запишись. Мэнс сана ин корпорэ сано! В здоровом теле – здоровый дух.

Ходить на шейпинг – это было из ряда подвигов, но Эллочка послушно записалась. Брала теперь три раза в неделю себя в руки и шагала в фитнес-клуб прыгать, дрыгать ногами, крутить задом и выжимать вес на тренажерах.

Что поделать, вся наша жизнь – борьба с ленью. Хочется, как хочется быть стройной, красивой, с крепкими красивыми мышцами вместо жиров и целлюлита! И чтобы спина от компьютера вечерами не болела, и чтобы на пятый этаж подниматься бодро, не задыхаясь. Как ясна и притягательна эта цель – здоровое красивое тело, и как же лень что-либо делать для ее достижения. Как же лень, оказывается, шевелиться, двигаться, заставлять себя наклоняться, отжиматься и прыгать. Бросить все к черту, лечь на диван с глянцевым журнальчиком и ждать своего принца, который обязан полюбить тебя такой, какая ты есть, с лишними килограммами, авитаминозом, вялую и немощную в двадцать восемь лет, кандидатку в старушки.

Но Эллочка брала себя в руки и шла в фитнес-клуб. Эллочка ведь была умной и все понимала. Ну или почти все. Ну или хотя бы то, что двадцать восемь – это уже не семнадцать, а бабий век короток и его надо всеми силами продлевать. И в этом фитнес-клубе Эллочкино тело оживало, понемногу просыпалось, скрипело, но гнулось, растягивалось и выгибалось. Среди жировых отложений на бедрах неожиданно начали прорисовываться мышцы, а весы в коридоре заводской медсанчасти стабильно показывали убывание веса. Эллочке стало приятно смотреть на себя в зеркало.