Это была еще одна причина, по которой она никак не могла забыть того, что случилось на балу у Эшландов. Ведь он прекрасно понимал, что должен чувствовать человек, когда его пытаются использовать в чьих-то эгоистических целях. Неужели он был настолько пресыщен и равнодушен, что его нисколько не беспокоило, что он ранил чьи-то чувства… Но в таком случае, почему он так заботился о ней, потратил на нее столько времени и сил? Загадка. Правда, его заботливость оказалась очень недолговечной. Очень скоро он вновь превратился в высокомерного грубияна. Но ведь в ту страшную ночь она неожиданно для себя узнала и другого герцога Ремингтона… доброго и очень нежного. Тогда он действительно напоминал героя ее грез – каким он виделся ей доих злосчастной встречи на балу. Такого Ремингтона она бы полюбила… О Боже! О чем она только думает? Вот уж действительно – фантазерка! Да всякий нормальный человек точно так же отнесся бы к ней, увидев ее ночью на улице… Это всего лишь говорит о его способности к состраданию и отнюдь не значит, что ему нужно ее расположение или любовь. Он ведь ясно дал понять, что не ждет от нее ничего, кроме ничего не значащей светской болтовни. Впрочем, и это ему вряд ли нужно.

– Пожалуй, надену сегодня розовое платье, Элис.

– Очень мудрый выбор, миледи. – Служанка достала из огромного гардероба платье и тщательно разгладила несколько случайных складочек. – Высокий ворот закроет эти ужасные синяки на шее. Как они, очень болят?

– Не очень, хотя вид, конечно, у меня просто кошмарный.

Элис жалостливо покачала головой:

– Бедняжка. Вам следовало еще денек полежать в постели.

– Но я уже вполне сносно себя чувствую. Мне проще спуститься в столовую, чем просить их, чтобы подали мне еду сюда.

– Кажется, у них с этим очень строго, – сказала Элис. – Я не хотела вам вчера этого говорить, вы и так были очень расстроены, но только повар поначалу ни в какую не хотел подавать вам еду на подносе сюда, в комнату. Он смотрел на меня так, словно я попросила его подать Францию на блюде. Я объяснила этому олуху, что вы слишком слабы, чтобы вставать с постели, и еще я ему напомнила, что у вас больное горло и вы не можете глотать те огромные куски мяса, что он собирался приготовить.

Лили не стала говорить ей, что повар просто, по-видимому, следовал указаниям хозяина, который сказал ему, что она будет обедать в столовой

– Я думала, что повар – женщина. А точнее – жена Диксби.

– Ах нет, миледи. Диксби нагло соврал вам. Повар – огромный верзила, совсем лысый и с серьгой в одном ухе. – Она состроила гримасу. – Он откликается на кличку Бык.

Лили удивленно подняла брови, затем нахмурилась. Ее попросту одурачили! Значит, Диксби все выдумал про жену, это просто был повод, чтобы остановиться возле дома Ремингтона. Если бы не этот рыжий разбойник, она никогда бы не оказалась в теперешней нелепой ситуации.

– Довольно неаппетитное имя для повара, как ты думаешь? Кстати, я слышала, это у многих поваров просто бешеный нрав. А каков норов у этого Быка?

– Такой и есть. Бешеный, как у всех быков.

Пока Элис причесывала ее, Лили строила планы мести. Сразу после ленча она решила нанести визит «жене» Диксби.

Мысли о предстоящей встрече с герцогом окончательно лишили ее присутствия духа. В первый раз ей предстояло разделить с ним трапезу. Она все надеялась, что он и сегодня уйдет с утра из дому, но, напрасно. По сведениям Элис, которая каким-то образом была в курсе всех домашних дел, герцог провел утро в своей библиотеке, откуда до сих пор не выходил. Лили предпочла бы остаться в своей комнате и продолжить работу, а не спускаться вниз на ленч. Она все утро занималась изучением старого пергамента – она захватила с собой несколько штук. Древний свиток привлекал ее гораздо больше, чем встреча с угрюмым хозяином, вынужденным мириться с присутствием нежеланной гостьи.

– Миледи, прошу вас, сядьте прямо, чтобы я могла как следует заколоть ваши локоны.

Лили нетерпеливо отмахнулась.

– Только не подкалывай их на затылке, Элис. От этих несносных шпилек у меня так болит голова!

– Но мы ведь в городе, а не в загородном поместье, – напомнила ей Элис. – Большинство джентльменов предпочитают, когда леди причесаны подобающим образом.

Элис была права, но Лили совсем не хотела, чтобы герцог Ремингтон вообразил, будто она изо всех сил старается произвести на него впечатление.

– Просто завяжи их сзади лентой, – нетерпеливо приказала она.

Лили появилась в дверном проеме огромного обеденного зала точно в час тридцать. К сожалению, ее надежды поесть в одиночестве не оправдались – в конце длинного стола восседал герцог. Итак, ей не повезло – почти целый час придется терпеть его опасное общество. Она дала себе слово не терять головы. Ремингтон каким-то непостижимым образом умел заставить ее забыть обо всем – о гордости, о долге. Но больше она ничего подобного не допустит.

Ее веселенькой расцветки платье совершенно не гармонировало с темно-бордовыми тонами этого обеденного зала, с темной мебелью из красного дерева. Его торжественному великолепию больше подходило мрачноватое одеяние герцога, выдержанное, как обычно, в серых и черных тонах.

При виде девушки он почтительно поднялся.

– Добрый день. Лили. Не составите ли мне компанию? – Это приветствие прозвучало скорее формально, чем искренне. Это впечатление усилилось, когда он с хмурой миной указал ей на место рядом с собой. Девушка прилежно старалась не смотреть на него. В жизни он всегда оказывался еще более красивым, чем в ее воспоминаниях. Чтобы не поддаться его обаянию, она вспомнила тот мерзкий случай на балу, надеясь, что обида и гнев пересилят ее чувства. Однако ничего не помогало. Чем ближе она подходила, тем быстрее билось ее сердечко.

– Добрый день, ваша светлость.

– Ваш голос звучит уже лучше. – Он отодвинул ее стул, приглашая сесть. – Очевидно, горло заживает.

Она легонько потерла ухо, моля Бога, чтобы больше он не наклонялся так близко, щекоча ее своим дыханием…

– Конечно. Уже намного легче, – равнодушно отозвалась она.

И тут же пожалела, что так ответила. Она ведь собиралась изображать перед ним глупенькую барышню, эдакого хрупкого мотылька. Такой женщине полагалось бы долго охать и ахать, надеясь завоевать его сочувствие и жалость. Однако она что-то слишком часто забывает при нем о своей привычной роли светской дурочки. Надо срочно взять себя в руки. Она и так слишком раскрылась перед ним.

Появились слуги с подносами, расставляя их на буфете под неусыпным оком Диксби. Слуги сразу же удалились, но Диксби остался. Он поставил перед ними чеддерский суп, затем занял свое место возле буфета. В зале воцарилась гнетущая тишина, прерываемая лишь еле слышным постукиванием ложек по тарелкам из великолепного китайского фарфора.

Ремингтон, не отрываясь, смотрел на нее, она чувствовала…

Чтобы убедиться в этом, она бросила на него осторожный взгляд. Почему он за ней наблюдает? Под этим пристальным взглядом ей вдруг стало очень неуютно. Спина напряглась, и движения сделались скованными, как будто она держала экзамен по этикету.

Однако внезапно прозвучавший вопрос герцога заставил ее вздрогнуть.

– Почему бы вашему отцу не отправить вас к сэру Малкольму Байнбриджу, чтобы он спрятал вас у себя? – внезапно спросил он.

От неожиданности Лили вздрогнула, и суп выплеснулся на великолепную льняную скатерть. Пытаясь подхватить ложку, она задела тарелку и чуть не перевернула ее на скатерть. Вспыхнув от смущения. Лили попыталась промокнуть лужу на столе салфеткой.

– Ах, какая я неловкая!

Диксби поспешно подошел и прикрыл грязное пятно льняным полотенцем, которое было перекинуто у него через руку. Он кивнул на стул, стоящий с противоположной стороны.

– Не будетели вы так любезны – пересесть на этот стул, миледи?

Лили послушалась этого едва завуалированного приказа. Она еще не успела усесться, как перед ней стояла другая тарелка. Ремингтон даже бровью не повел. Можно было подумать, что его гости чуть не каждый день переворачивают на себя тарелки с супом.

– Так что насчет Байнбриджа? – повторил он. – Мне казалось, вы близки с Софи Стэнхоуп и ее семьей? Так отчего же ваш отец не отправил вас к сэру Малкольму, вместо того чтобы посылать к престарелой тетушке?

– Папа не хотел обременять Байнбриджей, – быстро ответила она – И… он хотел, чтобы я была подальше от Лондона, чтобы никто не догадался, где меня можно найти.

Ремингтон как-то странно посмотрел на нее, долгим-долгим взглядом.

– Не представляю, о чем можно разговаривать с сэром Байнбриджем… Вашего отца настолько интересуют наши военные проблемы?

Вопрос был более чем обоснованным. Лили изо всех сил пыталась не выдать охватившего ее смятения.

– Я бы так не сказала, ваша светлость. Я уверена, что они ведут самые обычные мужские разговоры.

– Мужские разговоры? И что же это за разговоры?

Лили взглянула на потолок, словно там можно было найти ответ. О чем же они могли разговаривать, как не о спасении отечества и своих секретных делах… Нет, она ничего не могла придумать, ничего убедительного…

– Я не мужчина и поэтому вряд ли могу ответить на этот вопрос.

– Это прекрасно – я имею в виду оба ваших заявления.

Она предпочла пропустить мимо ушей эту странную реплику. И попыталась перевести разговор в менее безопасное русло.

– Папа очень увлечен наукой. Я думаю, они с сэром Малкольмом часто говорят о философии. Это у моего отца излюбленная тема. – Она подняла на него глаза и увидела, что он больше не смотрит на нее. Наверное, она ему наскучила. – А вам она нравится?

Ремингтон снова посмотрел на нее. Но с какой-то странной тревогой. Его пронзительный взгляд словно пытался разглядеть ее истинную суть.

– Философия, я хочу сказать, – робко повторила она, решив, что он не расслышал или не понял ее вопрос. – Вы любите читать философов, ваша светлость?

Он покачал головой.

– Единственное, что я помню, – это сократовскую притчу о пещере. Но, признаться, так и не понял, о чем она, зачем Сократ упомянул тут слепцов и огонь.

Лили поковыряла вилкой кусочки картофеля на своей тарелке и, не сдержавшись, поправила:

– Эту притчу написал Платон, милорд. Мой отец частенько ее цитирует. Он объяснил мне ее смысл: наши знания относительны, ибо то, что нам дано видеть, не всегда есть объективная реальность.

– А, ну, конечно же, вы правы. – Он изящно поклонился. – Боюсь, я не вспоминал о философии с дней моего ученичества. Я и забыл, насколько это увлекательная вещь. А что, Платон – это тот самый, кто отвечал на вопрос вопросом?

– Вот это был как раз Сократ, милорд. Он просто понял, что мы сами можем ответить на все наши вопросы, если сумеем понять, почему мы задаем тот или иной вопрос.

Лили чуть не прикусила губу. Его пытливый взгляд заставил ее опомниться… Ну вот. Опять она забылась, поддалась ему. Опять готова лететь, как мотылек, на обжигающее пламя. И как же ее не насторожил этот блеск в его глазах. Он ведь просто проверяет ее.

– В самом деле, – согласился он. Положив локти на ручки кресла, он сцепил пальцы и откинулся на спинку. Вид у него был вялый и равнодушный, но Лили сразу же пришел на ум кот, в любой момент готовый напасть на свою жертву. – Добродетель – это знание. Ну это уж точно Сократ.

Лили молча кивнула, старательно отводя взгляд.

– Я бы сказал, что вы совсем неплохо образованны. Случайные беседы на эти темы с отцом врядли позволили бы вам быть столь искусной в предмете. Я прав?

– Ну, я… э…

– А может быть, вы просто скрываете свою ученость, леди Лилиан?

Лили почувствовала, как от ее лица отхлынула кровь. Недаром Софи предостерегала, убеждая держаться от герцога Ремингтона подальше. «0н слишком умен, – говорила она, – и быстро поймет, что ты, Лили, совсем не та, за кого себя выдаешь». Да, прямо скажем, сейчас бы ей меньше всего хотелось убедиться в правоте Софи. Но, кажется, она выдала себя с головой…

– Здесь нечего стыдиться, – сказал он тихо. – Я вовсе не считаю, что образование и настоящие леди – вещи несовместные. Так что можете на этот счет не волноваться.

– Но я и не волнуюсь. – Лили попыталась выдавить из себя улыбку. – Меня просто очень удивило то, что вы считаете меня ученой дамой. Мой отец страшно любит говорить о своей работе, кого хочешь заговорит. При такой жизни трудно хоть чему-то не научиться. Но уверяю вас, милорд, мои познания очень поверхностны.

– Понимаю.

Он не поверил ей. Ну и что? Он наверняка решил, что она боится прослыть «синим чулком», оттого и скрывает свою образованность. Но тем не менее сердце у нее бешено колотилось и дрожали руки – она ничего не могла с собой поделать.

– Вы извините меня? – Она поднялась со своего места, и герцог тоже машинально последовал ее примеру, однако она повернулась к Диксби. – Пожалуйста, передайте мои комплименты вашей жене, Диксби. Все очень вкусно, однако разговоры о философии, похоже, отбили у меня аппетит. – Она посмотрела на герцога. – Благодарю вас за угощение, ваша светлость. Надеюсь увидеть вас за обедом.