— Мы несколько недель не ели по-человечески! Что вы делаете, сволочи?

Мужчина в форме поднял свободную руку, и мятежный гул стих до недовольного ропота.

— Я конфискую этих незаконно убитых животных согласно подпункту четыре воинского устава, который сейчас действует на территории Саксонии и Силезии. Я…

— Ты хочешь съесть их сам, жадный ублюдок!

Грянувший смех был скорее зловещим, чем веселым, и первой паре добытчиков свинины пришлось вжаться в стену, когда толпа ринулась к их начальнику, светло-коричневый воротник которого начал темнеть от пота. Почувствовав, что теряет контроль над ситуацией, тот заверещал на октаву выше и машинально поднял пистолет.

— Незаконный забой скота карается смертью! К любому соучастнику или подстрекателю такого саботажа военной экономики будут применяться самые строгие наказания! Немедленно освободить дорогу… немедленно, слышите? Сейчас же!

Под натиском толпы он невольно попятился. Кто-то швырнул бутылку, и она разбилась о камин, осыпав руку чиновника градом осколков. Ошарашенный, он отступил в сторону, споткнулся и полетел навзничь. Пытаясь замедлить падение, чиновник выставил свободную руку, но та угодила в самое сердце огня, а когда он все-таки рухнул на пол, от удара разрядился пистолет. Вопль, огласивший комнату, когда пламя перекинулось на его руку, заставил толпу умолкнуть. Люди в ужасе смотрели, как чиновник перекатился на грудь, которую тоже охватили огненные языки. Четверо помощников, не выпуская из рук истекающих раскаленным жиром свиней, тупо таращились на шефа, который катался по полу, сбивая правой рукой пламя.

Граф бросился вперед, сорвал со стоявшей рядом женщины одеяло и принялся тушить визжащего блюстителя закона. Кто-то из наблюдателей решил помочь и стал хлестать чиновника кожаным плащом.

Когда пламя потухло, чиновник сел на полу, обгорелый и потрясенный. Четверо с вертелом по-прежнему только и делали, что глазели. Толпа, сдавившая их со всех сторон, лишала их уверенности и сбивала с толку. Граф поднялся на ступеньку и указал на камин.

— Мясо еще не дожарилось, джентльмены. Будьте добры, положите вертел обратно на подпорки. Благодарю.

Мужчины поплелись к очагу. Пока они пытались равномерно распределить мясо на вращающейся раме, чиновник, нисколько не смущенный своими обгоревшими волосами и формой, начал размахивать в воздухе пистолетом.

— Не сметь! — взревел он голосом, выдававшим боль и злость. — Немедленно отнесите туши в машину. Пошли! Пошли!

Четверка замерла в нерешительности.

Граф повернулся к чиновнику, который казался пьяным: щурил слезящиеся глаза, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь дым, поднимающийся от его одежды, и нелепо перебирал ногами, норовя завалиться на бок. Рев Пуллендорфа никак не вязался с его почтенным возрастом.

— Как вы смеете являться ко мне в дом и отдавать приказы без моего разрешения?! Убирайтесь! Убирайтесь сейчас же, пока я не зажарил вас в этом камине. А если вы вернетесь, я спущу на вас охотничьих собак. Вон!

Четверка помощников, недолго думая, бросила свою ношу и пустилась наутек. Люди уступали им дорогу, то пинком, то затрещиной подгоняя к двери. Чиновник продержался на несколько секунд дольше, рисуя дулом пистолета какие-то невнятные узоры, но не решаясь поднять его от пола.

— Вы за это поплатитесь! Да-да, поплатитесь! Слышите?

Голос, сорвавшийся на фальцет, выдал его с головой, а ответный презрительный смех окончательно добил. Осознав, что его авторитету нанесен такой же урон, как и форме, чиновник заковылял к выходу.

Граф, меньше всего похожий на ликующего победителя, взял Мими за руку и отвел к лестнице, где расположились ее спутники. Он понимал, что это пиррова победа.

— Время не ждет. Вам нужно уходить. Завтра этот человек вернется со сворой начиненных классовой ненавистью нацистских приятелей, у которых руки чешутся поставить меня на место. Полагаю, я должен радоваться тому, что они только сейчас нашли повод до меня добраться. Они придут большим отрядом и потребуют у всех документы. Ваши бумаги доставят вам неприятности, поэтому вам нужно уехать до их появления, не дожидаясь утра. Я сейчас же распоряжусь, чтобы подготовили мула.

Еще не рассвело, когда ландо и телега покинули замок и растворились в тумане оттепели, решительно сменившей лютые морозы. Недавно выпавший снег сделался влажным и налипал на копыта животных; лес, края которого едва проглядывались даже на такой узкой дороге, безмолвно ронял капли с ветвей. Путь был свободен, присыпан свежим неистоптанным снегом, а старые пласты служили колеей, которая мешала не обутым в резину колесам соскальзывать в наспех выкопанные по обе стороны канавы.

Все изменилось, когда они достигли мостов через Нису. Вдоль балочного железнодорожного моста тянулся узкий пешеходный переход. Беженцы, согнувшиеся под тяжестью сумок и узлов с остатками скарба, покрывали его грязным, всклокоченным мехом, застилаемым то клубами паровозного дыма, то пеленой тумана. На старом каменном мосту царил хаос. Обоз, направлявшийся на запад, замер на подступах; кое-кто пытался спорить с военными полицейскими, перекрывшими движение; другие, сидя на облучках, раскачивались из стороны в сторону, пока их тягловые животные спали стоя. Мост явно был слишком узким, чтобы пропустить два потока, а движение на восток не прекращалось ни на секунду: грузовики и подводы, набитые артиллерией и людьми; колонны марширующих солдат, гнущихся под тяжелыми ранцами и винтовками и пытающихся не поскользнуться на сбитой в комки снежной каше; полугусеничные вездеходы и устрашающие «панцеры»[64], чадящие дизельным топливом, которое смешивалось с туманом и дымом, создавая дьявольский коктейль из звуков и пара.

Мими заметила на обочине служебный автомобиль. Его капот был поднят, а водитель поглощен решением какой-то механической задачи. На заднем сиденье, подтянув ворот шинели к ушам, курил офицер вермахта. Мими сняла шапку, распустив вымытые кудри по плечам, и пошла к машине. Удивленный и смущенный ее появлением, мужчина выбросил сигарету и сел прямо. Когда офицер снял фуражку, Мими разглядела у него на шее железный крест, а в глазах — усталость. Мужчина коротко кивнул, но ничего не сказал.

— Oberst[65], — произнесла Мими, догадавшись о его звании, — не могли бы вы объяснить нам, что происходит? Мы пытаемся добраться до Баутцена. Давно ли перекрыт мост? Как вы думаете, мы сможем в ближайшее время перейти на другую сторону? Надеюсь, вы поможете нам, потому что там, — она махнула рукой в сторону полевой жандармерии, — нам вряд ли удастся получить какую-либо информацию.

Полковник помолчал, потом, приняв решение, распахнул перед Мими дверцу автомобиля.

— Прошу вас, fraülein[66]; выпейте со мной кофе — ersatz[67], к сожалению, но хотя бы горячий. Прошу.

Мими неуверенно села в машину, накинула предложенный плед и взяла чашку, которую офицер наполнил из термоса.

— Откуда вы?

Мими принялась кратко пересказывать свою историю. Полковник внимательно слушал, время от времени поглядывая на мост и на ее спутников. Его историю без слов рассказали двухдневная щетина и черные крути под глазами. Когда Мими закончила, офицер предложил ей сигарету, и она с радостью взяла ее. Какое-то время они молча курили.

— Боюсь, fraülein, вам придется бросить повозки. Моя задача — вероятно, моя последняя задача, — он невесело улыбнулся, — обеспечивать войскам свободный проход по этому мосту. Сейчас он должен быть открыт для колонн, которые движутся в сторону фронта, но скоро, подозреваю, очень скоро мост примет поток, идущий в обратном направлении. Отступление. А скорее, беспорядочное бегство. И когда это произойдет, я обязан подорвать мост, чтобы по нему не прошли русские. Точно известно одно: гражданские мостом не воспользуются. Мне очень жаль.

— Где теперь фронт?

Офицер пожал плечами.

— Я слышал, что русские перешли Одер, но кто знает? Царит хаос. Информацию передают наверх, в Ставку главнокомандующего, а потом распространяют по всей армии через таких, как я, — но к тому времени она устаревает почти на день и русские танки пробивают дыру в стене дома, в котором ты спишь, хотя ты думал, что им до тебя еще шестьдесят километров. Навскидку? Думаю, два дня пути. Поэтому вам надо спешить. Могу я кое-что посоветовать?

— Конечно.

— Оставьте повозки и погрузите на пони палатку и как можно больше продуктов. Лед вот-вот растает, но пока держится, а в полукилометре справа от моста есть тропинка, по которой можно пройти. Если использовать лошадей как вьючных животных, думаю, у вас и ваших спутников будет шанс спастись. Сожалею, что не могу предложить большего. Искренне сожалею.

Мими увидела в этом офицере тень покойного друга, Макса фон Шайлдитса, и, поддавшись безотчетному порыву, положила ладонь ему на руку.

— Спасибо. Вы нам очень помогли.

Полковник мягко убрал руку и, не глядя на Мими, достал из нагрудного кармана письмо.

— Могу я попросить вас об одолжении? Пожалуйста, отправьте это, когда доберетесь до более спокойного места, подальше от фронта. Это письмо жене и двум сыновьям, которых я… вряд ли увижу снова. Уверен, вы сделаете все возможное, чтобы оно попало к ним в руки; если вы окажете мне эту услугу, то, что должно случиться, мне будет… немного легче вынести. Прощайте. И спасибо вам, fraülein. Жаль, что мы с вами встретились при таких обстоятельствах. Но что поделать?

Он потянулся к ручке и открыл перед Мими дверь. Она в последний раз оглянулась и зашагала к своим спутникам, а офицер опять коротко кивнул и закутался в шинель.

Объяснения Мими выслушали без комментариев. Сцена перед глазами свидетельствовала о том, что альтернативы нет. Приладив упряжь в качестве каркаса, они стали грузить на пони и мула самое необходимое. Животные вертелись и пятились, протестуя против непривычной ноши. Тропинка была хорошо утоптана, конский навоз и глубокие кривые следы соскальзывавших копыт показывали, что другие проходили этот путь при похожих обстоятельствах. Река до сих пор лежала подо льдом и снегом, но ковер сплошной белой глади побурел, на нем появились дыры, сквозь которые чернела бурлящая вода. Рассредоточившись, чтобы уменьшить нагрузку на лед, Мими и ее спутники начали переход. Почти на каждом шагу раздавался тошнотворный треск, и то ли из-за самого звука, то ли из-за нервозности, которую он вызывал у людей, животные стали пятиться. Крестьянке пришлось взяться за хлыст и силой погнать их вперед. Жгучие удары по спине заставили животных в страхе зацокать передними копытами.

Неожиданно взбрыкнул мул. Вскинув задние ноги, он лягнул крестьянку прямо в грудь, и та, отлетев к огромной полынье, ушла под воду. Несколько секунд ее пальцы тщетно цеплялись за голубой лед по краям, потом течение подхватило ее и перевернуло вверх ногами в жестокой пародии на кульбит. Одним ботинком она все-таки зацепилась за край, и какое-то время он еще виднелся на поверхности, но потом тоже пропал.

На месте, где несколько мгновений назад была энергичная, сыплющая проклятьями и орудующая хлыстом жизнь, осталось только бульканье черно-синей воды.

10

Саксония. Десять дней спустя. 13 февраля 1945 года

Ее разбудил сигнал воздушной тревоги.

Мрак в комнате был абсолютным, воздух — застоявшимся и спертым, но холодным. В постели было тепло, но ужасно хотелось есть; такой голод перечеркивает другие мысли, порабощает сознание и оккупирует бессознательные просторы снов: снов об изысканных яствах, до которых никак не можешь дотянуться; танталовы муки. Где она? Открылась дверь, и свет единственной лампы, лившийся из соседней комнаты, обрисовал на пороге женский силуэт. От холода женщину защищали пальто и вязаный шарф.

— Мими, просыпайся. Сирена. Что будем делать? В последнее время одни ложные тревоги, и мне лично не хочется сидеть в каком-нибудь вонючем убежище с орущими детьми и стариками, которые мочатся в штаны. Так что?

Мими силилась вернуться к настоящему, нащупать ватным сознанием место и время, в котором она находится, отделить эфемерные образы от тверди реального. Да, конечно, Ева. Милая Ева. Слава Богу, что есть Ева!

— Останемся здесь. Никуда не пойдем. Ты права.

— Разумеется. Я всегда права. Приходи в себя, а я сварю тебе кофе и разогрею хлеб. Только к нему ничего нет, кроме томатного супа. Пойдет?

Мими кивнула, благодарно улыбнулась подруге и стала наблюдать за тенью, деловито закружившей по тесной кухоньке, когда хозяйка скрылась за дверью. Ева, девушка с острым умом, большой грудью и большим сердцем, грубыми шутками — и еще более грубыми аппетитами. Слава Богу, что она еще здесь, что в этой холодной, быстрой реке можно схватиться за надежный уступ.