Он перевел дыхание и снова вытер лицо.

— Все рода войск подчиняются законам военного времени. Мы — солдаты, а не варвары, поэтому если вы не будете оказывать сопротивления, вам нечего бояться. Мэр города или его заместитель, сделайте шаг вперед.

Мишель Анси, не взглянув на дочь, медленно пошел через площадь. Он остановился у машины и по-военному отдал честь. Мари-Луиз никогда не видела, как он это делает, ведь когда он служил в армии, она была еще совсем ребенком. Она подумала, что он держит себя с достоинством. Переводчик что-то сказал мэру, но что именно, Мари-Луиз не расслышала. Офицер вышел из машины и отдал честь господину Анси, правда, для этого он вытянул вперед руку. Затем они пошли в здание мэрии, на которой пока еще развевался французский триколор.

Выставив караульные посты, некоторые немцы принялись засовывать голову под колонку, некоторые улеглись в тени грузовиков и поливали лица содержимым фляжек, при этом игнорируя жителей, увлечено наблюдавших за происходящим. Двое мальчишек, раздобыв где-то палку, подошли вплотную к солдату, который как раз нарезал колбасу. Немец, оскалив частично выбитые зубы, протянул им большой кусок. Мальчик с палкой потянулся вперед, а второй крепко ухватил его за руку, словно боялся, что тот упадет с какого-то воображаемого утеса. Немец размахивал куском, заставляя мальчишку наклоняться все сильнее, и вдруг резко бросил кусок прямо в его руку, вызвав хохот товарищей. Не на шутку испугавшись, мальчишки пустились наутек и остановились только под большим деревом, где смогли наконец полакомиться добычей. Группа женщин, среди которых была и Мари-Луиз, стояла в стороне, молча наблюдая за происходящим. Вдруг один из солдат поймал ее взгляд и помахал рукой. Мари-Луиз поспешно отвела глаза. Женщины смотрели на нее с удивлением и укором.

— Он и двое других обогнали меня на дороге, когда я возвращалась из школы. Он еще мальчишка. Да они все зеленые юнцы.

— Ты говорила с ними? — Адель Карпентье всегда умела задать прямой вопрос.

— Нет. Я — нет. Он говорил со мной. По-французски.

— Что же он сказал?

— Сказал, что его зовут Карл, кажется, так.

— А где остальные?

Мари-Луиз обвела глазами площадь, стараясь сделать это как можно незаметнее. Самый загорелый, держа сигарету в зубах, расчесывал мокрые волосы.

— Один возле колонки. Расчесывается. Второго я не вижу.

— А он очень даже ничего. — Жислен Пру удалось вызвать недоумение у собравшихся женщин. — А что? Я просто сказала, что он симпатичный, вот и все. Бош что, не может быть симпатичным? — И она уставилась на Адель, скрестив руки на груди, а затем, слегка понизив голос, так чтобы было слышно только стоявшим рядом, сказала: — Перестань, Адель. Отныне игнорировать бошей не удастся, ведь теперь они будут везде. И если со мной поздороваются, то я поздороваюсь в ответ. А если ты считаешь, что соблюдать правила приличия — это все равно что трахаться с ними, то пожалуйста, это твое дело. Ты как думаешь, Мари-Луиз?

— Я… Я считаю, что вежливость не является предательством. — Она с опаской взглянула на подругу, которая кипела от ярости.

— Слушайте, вот эти, вернее, такие же, как они, могли убить Жерома Мари-Луиз и моего Робера. Поэтому лично я собираюсь их игнорировать. Но если кто-то из них откроет для меня дверь, то, конечно, я скажу «спасибо». Раз уж боши пришли в наш город, то мы должны сделать все, чтобы они хорошо к нам относились. И еще, Адель, если каждую женщину, заговорившую с бошем, будут называть шлюхой другие женщины, то что тогда говорить о мужчинах? Мы все оказались в этом дерьме, поэтому давайте держаться вместе, а не вступать в перебранки на радость бошам.

Адель окинула женщин таким взглядом, что на ее понимание рассчитывать не приходилось. Остальные закивали в знак согласия. Мари-Луиз увидела, как Жислен слегка подмигивает ей, намекая на то, чтобы она шла домой. Там они останутся наедине и смогут поговорить. Сегодня была среда, а по средам служанка Бернадетт как раз уезжала навестить бабушку.

Подруги расположились в маленькой гостиной, обставленной массивной дубовой мебелью, которая словно задерживала воздух, и ни открытое окно, ни дверь не спасали от духоты. Какое-то время девушки сидели молча, попивая вино с водой, и это молчание являлось своего рода привилегией дружбы с детских лет, которая, по большей части, была дружбой полных противоположностей.

В школе Мари-Луиз была одной из лучших учениц. Она поражала учителей силой своего интеллекта, и только принадлежность к женскому полу не позволила ей поступить в Высшую нормальную школу[29]. Но это с одной стороны, а с другой, даже если бы ей представилась такая возможность, она была слишком ленива, вернее, лишена амбиций, и поэтому предпочла остаться в своем городке на севере Франции и стать учительницей в лицее. В чертах ее характера причудливо сплелись одаренность и застенчивость, интеллектуальные способности и неуверенность в себе, привязанность к Жислен и неловкость в отношениях с другими людьми.

В отличие от Мари-Луиз Жислен в детстве была самым настоящим сорванцом и, естественно, объектом преклонения для робкой подруги. Жислен вместе с мальчишками бросалась камнями и пускалась в сомнительные авантюры. И конечно же, мальчишки восхищались ею и, повзрослев, продолжали крутиться где-то рядом, тем более что Жислен научилась курить, выпивать и смеяться над их глупыми шуточками. Жислен обладала неким уникальным даром дружбы, который устранял любые преграды, в том числе и принадлежность к разным полам. Она сумела обойти острые края в отношениях с подругами, которые, сказать по правде, побаивались ее острого язычка, оставлявшего несмываемые пятна на тех, кто посмел перейти ей дорогу. В Жислен было что-то от антилопы: врожденное чувство тревоги и быстрота движений. Она вышла замуж за местного доктора — грузного человека на десять лет старше ее, который, как поговаривали в городе, был склонен к гомосексуальным связям, поскольку не интересовался женщинами до брака, да и став женатым человеком, не проявлял к противоположному полу особых симпатий. Он был страстно увлечен своей профессией, что, в общем-то, не помешало ни ему, ни его жене жить счастливо, хотя после шести лет брака дети у них так и не появились.

Девушки прислушивались к немецкой речи, доносившейся с площади, и продолжали наслаждаться вином, просматривая старые журналы, не обращая внимания на струйки пота, стекавшего по рукам и ногам. Стоявшие в углу комнаты часы, поскрипывая старыми шестеренками, пробили час. На подоконник сел черный дрозд, как бы знаменуя окончание тяжелого дня.

Мари-Луиз заговорила первой:

— Должны быть какие-то способы узнать последние новости.

— Из Бордо? Или из Виши, где Петен[30] в данный момент формирует нечто похожее на правительство? Думаю, у них нет даже телефона. Что ты хочешь сделать? Позвонить генералу Вейгану[31] и сказать: «Вы ничего не знаете о двух резервистах, служивших в подразделении в Седане?»[32] Но не забывай о бошах. Может, они, конечно, будут так добры, что позволят нам связаться с французским военным руководством, но я очень в этом сомневаюсь. Будет ужасно глупо, если нас расстреляют как шпионок.

Мари-Луиз с раздражением взглянула на подругу.

— Так что же нам теперь делать, сидеть и ждать?

Жислен швырнула журнал на стол, встала и подошла к окну. Слабый ветерок слегка колыхал ее тонкое платье.

— Мы должны были уехать, ведь так? Должны были уйти на юг. Шанталь была права: лучше иметь возможность выбора. Мы могли бы со стороны наблюдать за тем, как будут развиваться события, а теперь застряли здесь. Черт! — Она закурила, и сигаретный дым заполнил комнату.

Мари-Луиз помотала головой.

— Мы уже говорили об этом много раз. Я осталась, потому что здесь моя школа и… мой отец. А ты здесь, потому что ты хорошая медсестра, и пока нет Робера, только ты сможешь его заменить. Мы можем сокрушаться по этому поводу сколько угодно, а можем принять свое нынешнее положение и смотреть на вещи трезво. И потом, куда бы мы уехали? На другой конец Франции? Ты не думала, что по дороге с нами могло случиться все, что угодно: бомбежки, голод. Нас могли изнасиловать. Мало ли пьяных томми[33] и бошей? А что Шанталь делает сейчас, знаешь? Я тебе скажу. Как только объявят о капитуляции, она сразу же вернется, а это произойдет очень скоро, поверь мне. Куда она денется? Пойдет через Пиренеи в Испанию или поплывет в Англию на рыболовной шхуне? Сомневаюсь. Боши будут повсюду. Поэтому там, где она сейчас, ничем не лучше, и, судя по всему, немцы пришли не для того, чтобы убивать. По крайней мере, пока.

— Да, ты права. Ты всегда чертовски верно рассуждаешь. — Жислен топнула ногой и нервно прошлась по комнате. — Я просто очень зла. Ты даже не представляешь себе, как я ненавижу этих подонков! Как они посмели напасть на Францию, прийти в мой город и нацелить на меня дуло автомата? Ты хочешь сказать, что они ведут себя достойно? Но если они такие благородные, то почему бы им не убраться назад в свою Германию и не нацелить дула автоматов на кого-нибудь другого? Я знаю, я должна быть здесь, но от этого мне нисколько не легче, и твои уговоры мне не помогут, поэтому перестань.

В этот момент они услышали, как открылась передняя дверь и кто-то вошел в дом. Жислен посмотрела на подругу и скорчила гримасу. Она знала, что отец Мари-Луиз не выносит курящих женщин, хотя сам дымит как паровоз. Но Мишель Анси, казалось, не заметил сидящих в гостиной девушек и не почувствовал запаха сигаретного дыма. Он быстро направился к буфету и налил себе рюмку кальвадоса, затем прошел к окну и выглянул на улицу.

— Самодовольный человечишка. — Он повернулся к Жислен и Мари-Луиз. — Но надеюсь, не подлый. Не нацист.

— Папа, он рассказал тебе, что нас ждет?

— И да и нет. Порол всякую чушь о законах военного времени и о комендантском часе. Все время повторял: «Мы на передовой линии фронта». Я думаю, он хотел сказать, что с Францией покончено и теперь они поворачивают головы в сторону Англии, а это всего десять километров от нас. Поэтому мы на передовой. Что бы ни случилось, мы оказались на линии фронта, а это не очень-то приятно. Это означает ограничение передвижения, размещение немецких солдат в наших домах и толпы бошей в наших кафе. Я почти уверен, что нас будут грабить. А вы, девушки, пожалуйста, будьте крайне осторожны. — Он закивал головой. — Правда. Не испытывайте судьбу. Не надевайте открытую, провоцирующую одежду. Боши и так уверены, что все француженки — шлюхи.

— Почему?

Он проигнорировал вопрос Жислен и потянулся к ее пачке сигарет, даже не спросив разрешения. От ярости Жислен стиснула зубы и, избегая его взгляда, потянулась, чтобы забрать пачку и взять сигарету. Она подкурила, но демонстративно не передала спички господину Анси. Он удивленно посмотрел на нее, пожал плечами и послушно полез в карман за своими спичками.

— Как я вчера сказал, мы не должны ничего предпринимать, пока не получим указания из Бордо…

— Из Виши, — прервала его Жислен.

— …От нашего руководства, — продолжил он, не обратив внимания на ее замечание. — Думаю, скоро они заключат перемирие. Боже мой, какой позор! Трусы! — Анси покачал головой.

— Вы имеете в виду наших мужей? — Жислен перешла в атаку.

— Конечно, нет… — Он как-то неуверенно стряхнул пепел с дымящейся сигареты. — Я говорю о генералах. Как можно было потерять все за шесть недель, если мы в свое время удерживали этих проклятых бошей четыре года и все-таки выкинули их из страны? Политики, коммунисты… Чертовы трусы! Может, мы были сильнее?

— Или глупее.

Анси посмотрел на Жислен. Его лицо пылало от гнева.

— Глупее? Да что ты знаешь о войне? Что ваше поколение, выросшее в роскоши и тепле, знает о войне?

— Достаточно, чтобы понять, что победа в той войне через двадцать с лишним лет привела к другой войне. Вот что я знаю. Во главе армии генералы вашего возраста, месье, но только наше поколение способно бороться с вонючими бошами и освободить нашу родину, а вы будете продолжать ждать приказов от какого-то тщеславного старика, который возомнил, будто именно он снова спасет Францию.

Они смотрели друг на друга с нескрываемой ненавистью, готовые вцепиться в горло врагу. Мари-Луиз попыталась развести их в разные углы комнаты, как судья разводит боксеров во время боя.

— Папа! Жислен! Прекратите! Сейчас же. Слышите? Прекратите!

Жислен вытерла лоб рукавом своего платья, Анси отвернулся и нервно закурил.

— Да что это с вами? Почему все наши разговоры заканчиваются ссорой? Если бы кто-то слышал, что вы тут несете, то решил бы, что вам обоим безразлична судьба страны. Вы думаете только о себе. Разве кто-то из нас виноват в том, что война проиграна? Нет. Так прекратите эти глупые ссоры и займитесь лучше делом!