А. Харрисон - Тихая жена

Сегодня переезд.

Он как будто видит эти слова огромной мерцающей вывеской, печатными буквами облаков в ясном небе, надписью, сделанной палкой на мокром песке. Хотя Тодд, вообще-то, решения не принимал, даже сейчас он не мог бы сказать, что определился окончательно. Но он ощущает некий импульс, желание сделать рывок, выйти из собственной зоны комфорта, встряхнуться. Это как будто выдернуть что-нибудь с корнем, переехать в другую страну, желание, наверняка свойственное людям, делающим это, – изведать неизведанное, возродиться. Он понимает, что его беспокойство отчасти обусловлено биологическими причинами, но все же отдает предпочтение версии про обновление. Помимо прочего, Тодд понимает, что поступок, на который он решился, сделает его ходячим стереотипом, но он из тех, кто может простить самому себе многое.

Наташа настояла на том, чтобы на работу он в этот день не ходил. Они договорились, что он подъедет к ней к десяти часам, поскольку на это же время наняты грузчики. У нее есть какая-то дряхлая мебель и посуда – хоть с чего-то же начинать надо. Тодд точно не намерен лишать Джоди предметов домашнего обихода. Как бы все ни обернулось, войну из-за мелочей он устраивать не будет. Он понимает, что разрыв ему дорого обойдется, но опасение за финансовое благополучие еще не оформилось четко, пока оно находится на уровне бесформенного призрака. Тодд отказывается придавать ему значение точно так же, как избегает и многих других вещей. Например, звонить юристу. Объявить Джоди, что он уходит.

Ему кажется, что на данном этапе это вообще будет смотреться глупо. Откладывать подобные вопросы до самого последнего момента – не лучшая идея. В вопросах всяких перемен и разрывов женщинам очень важно время. Но, кто знает, может, Джоди и поймет. Она добрая, у нее нет инстинкта слишком уж защищать свою собственность и территорию, и она умеет преодолевать трудности с ходу.

Тодд встает и одевается, не разбудив ее. Ему трудно поверить в происходящее, в то, что вечером он сюда не вернется, что больше никогда не ляжет спать рядом с ней в этой хорошо знакомой ему комнате, что их совместная жизнь, которую он всегда сравнивал с бесконечной дорогой, бегущей вдаль по плавным холмам, на самом деле оказалась поездом, который вот-вот достигнет конечного пункта. Он пытается представить себе квартиру в Ривер-норт, но не выходит. Он провел там пока не больше пятнадцати минут, и десять из них был занят обсуждением всяких подробностей с ее хозяином.

Когда появляется Джоди, он сидит за столом, листая утреннюю газету, уже с третьей чашкой кофе.

– Ты еще не ушел, – говорит она.

Надо как-то объясниться, но хотя Тодд бездельничает уже почти час, о том, что сказать, он не думал.

– Собаку пойдешь выгуливать? – спрашивает он.

– Да, а что? – у нее в одной руке поводок, в другой – ключи.

– Я с тобой.

Джоди хмурится.

– Что происходит?

– Ничего. Просто… нам надо поговорить.

– Говори.

– На улице.

В лифте они все втроем стоят рядком лицом к двери: он, Джоди, собака. Жалко, никто не ждет их в холле с фотоаппаратом, чтобы щелкнуть, как только откроются двери. А этот момент стоило бы запечатлеть – семейное фото прямо перед распадом, тектонические плиты, некогда прижатые друг к другу, начинают разъезжаться. Все изменилось. Пути обратно нет. Псу, вероятно, придется тяжелее всех, он же не поймет, что случилось, и будет спать с приоткрытым глазом, ожидая, что хозяин может вернуться домой в любой момент. Они идут в сторону озера, и по лицу Тодда начинают течь слезы. Джоди молчит. Может, она и не заметила. Когда они вышли на улицу, увидев, какое там яркое солнце, она надела очки и с тех пор не сказала ни слова. Джоди наверняка понимает, что сейчас будет, в особенности если говорила с Дином, как заверяла Наташа. Тодду кажется, что она молчит нарочно, словно воздвигая между ними широкую преграду.

Они переходят через велосипедную дорожку и на тянущейся вдоль берега полосе травы отпускают собаку. Для утра рабочего дня народу на озере довольно много. Люди вышли насладиться осенним солнцем, словно чтобы запастись им на предстоящую зиму. Джоди становится лицом к городу, за спиной у нее сверкающий фон из воды и неба. Тодд замечает собственное отражение в стеклах ее очков, ссутулившегося, с блестящими ручейками на щеках. Он не видит ее глаз, но чувствует, что настроение у Джоди изменилось, что она каким-то образом все поняла.

– Прости, – говорит он.

Прижав Джоди к себе, Тодд утыкается в ее макушку и начинает рыдать. Она не сопротивляется, наоборот, расслабляется в его объятиях. Они делят вместе этот момент убийственного горя, тепло прижимаясь друг к другу грудью, сердца бьются в унисон, слившись в единое целое в лучах утреннего солнца. И только когда объятия размыкаются, у нее меняется поза, Джоди поворачивается в четверть оборота и снимает очки, и Тодд понимает, что ошибся. Глаза у нее сухие, она нахмурилась, смотрит недовольно и с подозрением.

– В чем дело? – спрашивает она. – Что ты хотел мне сказать?

Тодд уже жалеет, что ввязался во все это. Лучше было бы оставить ей записку, коротенькую и с открытой концовкой, чтобы Джоди было проще смириться с новым порядком вещей. К чему конфронтация, если избежать ее было бы гуманнее по отношению к ним обоим? Объяснения лицом к лицу – это слишком жестоко, это как окончательная точка. Разговаривать, воздвигая из слов стену, вовсе не обязательно. Слова – это все равно что инструменты, их легко превратить в оружие, обрубив все концы, тогда как в этом, может, и нет необходимости. А жизнь – не слова. Люди постоянно испытывают двойственные чувства, их несет переменчивый и капризный ветер.

– Я думал, ты знаешь, – говорит Тодд. – Думал, что ты говорила с Дином.

Лицо у нее не меняется. Взгляд пристальный и суровый. И Тодд как будто бы съеживается, ссыхается.

– Не надо, – продолжает он. – Не усложняй еще больше. Я этого не планировал. Судьба так повернулась. Не все, что происходит в жизни, зависит от нас. Тебе-то это известно, – он чувствует себя полным уродом. Джоди ни слова не сказала, а он уже места себе не находит. Тодд отворачивается и смотрит на пару мужчин, играющих на траве в летающую тарелку.

– Так что именно ты хотел сказать? – спрашивает она.

– Слушай. Прости. Я сегодня вечером домой не вернусь.

– В каком смысле? А куда ты пойдешь?

– Я переезжаю, – говорит он. – Ты что, правда не знала?

– Переезжаешь? Куда?

– Ты наверняка помнишь Наташу Ковакс, – это скорее утверждение, чем вопрос. – Но дело не в том, что я тебя не люблю.

За этим, к удивлению их обоих, следует громкая публичная ссора. А ведь им столько лет удавалось удерживать свои различия в рамках. Но хуже всего то, что ссора разворачивается вокруг незначительных моментов. Как и предчувствовал Тодд, Джоди зацикливается на том, когда именно он это ей преподнес.

– Ну хорошо, что сказал, – язвит она. – Просто здорово, что не еще позже. Мне было бы неприятно поздравлять вас в числе последних.

Тодду никогда не нравился ее сарказм.

– Ты права, – соглашается он, – тут я облажался. Виноват. Я накосячил.

– Ну, тебе же хуже, – продолжает она, – а то я бы вечеринку закатила. Купила бы тебе золотые часы в подарок.

– Прости, что не сказал тебе раньше.

– А почему? Почему ты этого не сделал?

– Потому что сам не знал, что делать.

– Ты знал, что я тебя вышвырну, вот почему.

– Это не так.

– Я бы вышвырнула.

– Да, но я не об этом думал.

– А о чем ты думал, Тодд? Скажи хотя бы это. Что творилось в твоей голове? По какой причине ты рассказываешь мне эти новости уже на выходе из дома?

– Я уже объяснил. Я сам не знал, чего хочу. Все сложно. Ситуация непростая.

– Ты подписал договор аренды больше чем неделю назад. Договор подписал! Какие тут сложности?

– Так ты все же знала. Все это время.

– Я не поверила. Не думала, что ты решишься.

Они оба орут, швыряя слова сквозь пространство лет. Тодду периодически хочется уступить, сказать, что это все была огромная ошибка, что он сам не знает, что на него нашло. Он понимает, что и Джоди думает о том же – она хотела бы этого, и в какой-то мере, может, даже ждет, – чтобы весь этот ужасный бардак оказался лишь бурей в стакане и завершился демонстративным прощением, а позже, вечером, они бы отправились в город, выпили бы крюшона, а потом пошли гулять вдоль реки под луной. Приятная картина, и Тодд готов был согласиться.

Джоди без предупреждения взвывает и накидывается на него с кулаками. Тодд вдвое больше ее и без труда ловит ее запястья. Она замахивается и коленкой, но он удерживает ее на расстоянии вытянутой руки. В конце концов Джоди устает, и он отпускает. Волосы у нее разлохматились, лицо искривилось, дыхание сбилось. На них смотрят люди. Тодд оглядывается в поисках Фрейда и замечает его в кустах неподалеку, тот роет яму, как и всякий приличный пес – задом кверху, размахивая хвостом и быстро копая лапами.

– Ладно, – говорит Джоди. – Иди собирай вещи. Даю тебе десять минут. Когда я вернусь, чтобы тебя не было.

Северное полушарие поспешно отворачивается от солнца, ночи становятся длиннее, дни короче, что она воспринимает как придуманное специально для нее наказание. Пронизывающие ветры нагоняют дождь и туман, свистя в деревьях, колотя по окнам. Листья, еще неделю назад зеленые, теперь лежат на тротуарах, по цвету напоминая мочу и кал. Такие резкие перемены погодных условий кажутся Джоди издевкой, поскольку ее внутренние часы причиняют боль с каждым ударом и каждый день кажется тяжким грузом, который приходится тащить на собственной шее.

Открывая глаза по утрам, когда щека лежит на подушке, а дыхание подобно мягким волнам, первым делом она видит стоящее в углу пухлое кресло с широким сиденьем и приземистыми подлокотниками, его чехол из глянцевого шелковистого хлопка с узором из темных и светлых лиан. Она, как ребенок, поднимается взглядом по этой лозе, мысли отстраненные, как будто в приятной задумчивости – до наступления того момента, когда Джоди вспоминает о необходимости вставать и начинать новый день, и перспектива эта кажется ей жестокой и бессмысленной.

Что любопытно, боль вызывает не столько его отсутствие. Раньше она часто засыпала до его возвращения, а когда просыпалась, как правило, Тодда уже не было. Больше всего ее беспокоит нарушение привычного распорядка. Раньше она часами изучала кулинарные книги, составляла меню, закупала все необходимое, вносила изменения в его любимые блюда, и теперь ей этого не хватает. К тому же на ее плечи лег вес забот, которые раньше на себя брал он – прогулка с собакой после ужина, ремонт ее машины. Даже выбрасывать пакет в мусоропровод кажется ей тягостной обязанностью, которую на нее не должны были бы взваливать. Ежедневная газета тоже представляет из себя проблему. Джоди перестала складывать ее после прочтения и оставлять на кофейном столике для Тодда, и теперь ее иногда шокирует отсутствие газеты на обычном месте. Временами она подходит к его шкафу и перевешивает пиджаки. Однажды достала из ящиков все майки, встряхнула, заново сложила и убрала.

Да, смена распорядка дня ее подкосила, но что еще хуже, большая часть вещей, радовавших ее раньше, теперь не приносит никакого удовольствия. Выйти на улицу и посмотреть, что за день выдался. Погладить шелковистые уши собаки. Надеть итальянскую рубашку из плотного хлопка и застегнуть маленькие перламутровые пуговки. Она утратила интерес ко всему этому, и теперь, махая рукой швейцару на выходе из холла, Джоди думает лишь о том, как он наверняка ее жалеет и любопытствует, что же произошло. Она не сомневается, что о ней в доме судачат и распускают сплетни. Она заметила, что соседи стали относиться к ней иначе, пусть это видно лишь только по тону голоса, когда они с ней здороваются, или по тому, как их взгляд задерживается на ее лице.

Дин оставляет ей длинные сообщения на автоответчике, и от этого становится только хуже, поскольку к ее горю добавляется и его. Джоди понимает, что Дину, как и ей, досталось – это был удар исподтишка – и, может, ему от громкой брани и крика становится легче, но боль Дина – не ее проблема. Естественно, с учетом ее профессии, Джоди частенько приходится сталкиваться с подобным стереотипом, ведь люди как будто думают, что цель всей ее жизни – выслушивать их жалобы.

Теперь самое приятное для нее время – это работа. Джоди стимулируют трудности, с которыми она сталкивается в кабинете, нравятся сложные ситуации, преподносимые ей клиентами – их жизненные задачи, как они начинают сбавлять бдительность, учатся доверять, но потом их накрывает волна сопротивления. Некоторые из них более закрыты, чем другие, но, по большому счету, если человек обратился за помощью, значит, он хочет измениться, значит, душевная боль достаточно сильна, чтобы начать прикладывать какие-то усилия. Клиенты пробуждают в Джоди лучшее. С ними она и сама себе нравится больше, особенно сейчас, когда ее собственный мир претерпел такое потрясение, а оптимизм угас. С клиентами ей удается быть спокойной, восприимчивой, сострадать им, а они вознаграждают ее своим прогрессом, движением вперед. Джейн Доу недавно сказала по поводу своего мужа: «Когда он говорит мне, что делать, я чувствую себя в безопасности. Думаю, моя подчиненная позиция нужна мне для защиты». Поразительно. Джейн впервые осознала свое положение, поняла, что в своей семейной жизни она не столько жертва, сколько полноценный участник, а это важный шаг на пути самоосознания. Более того, тут также стало ясно, почему она все это терпела, хотя самому этому факту Джоди не удивлялась. Существует множество причин, почему женщина остается с мужчиной, даже когда понимает, что его не изменить, и может с уверенностью предсказать, какова будет их последующая совместная жизнь до самого конца. У ее матери тоже были свои причины. У каждой женщины они есть.