Бывшая сводня знала, что особенно неистовствовал тот рыжий гость, который и выследил их, и привел своих приятелей. В вот Алкивиад, со свойственным ему легкомыслием, похоже, уже и забыл о том, что был ранен Корой! По слухам, которые иногда приносила Фирио, он был совершенно занят организацией военного похода на Тринакрию. Никий, один из ведущих афинских стратегов, то спорил с ним, то соглашался, и постепенно что демос, что охлос, а уж тем паче – аристократы позабыли о каких-то мошенниках, ограбивших нескольких мужчин, а обсуждали только одно: подвергнут в Афинах остракизму – «суду черепков» [61] – Алкивиада или Никия?

Родоклея поспешно подала на стол большой горшок бобов с козьим сыром. На счастье, Фирио была неприхотлива в еде, хотя Родоклея знала, что ей самой останется лишь на донышке. Впрочем, она наедалась, пока Фирио ходила по городу.

– Думаю, Идомены в Афинах нет, – громко жуя, проговорила Фирио. – Если девчонка не зарылась в землю, конечно! Но мне вот что в голову пришло: она ведь могла в ту же ночь сбежать из города. В чем была, без денег! Значит, тайник ее мужа еще цел, но без Идомены мы его вовек не найдем. Мы попусту теряли время, разыскивая ее в Афинах. Теперь надо попытать счастья в других местах.

– Тогда мы ее никогда не найдем, – понурилась Родоклея. – Эллада велика!

– Подумай хорошенько, – настаивала Фирио. – Может быть, она упоминала своих родственников или знакомых? Может быть, ты слышала от нее название какого-нибудь города? Не собиралась ли она вернуться на Крит?

– Вот уж нет! – решительно покачала головой Родоклея. – При одном этом слове ее начинала бить дрожь ужаса. Говорила, что эти ворота для нее навсегда закрыты! Насилу мы с Атамусом заставили ее носить наряд с открытыми грудями: уж очень это напоминало ей одеяния критских богинь-на-земле, а об этом она не хотела вспоминать.

– С открытыми грудями… – низким, мечтательным голосом протянула Фирио – и вдруг уставилась на Родоклею своими узкими, как лезвия, и столь же острыми глазами: – Ворота?.. Ты сказала – ворота? Какие же мы дуры!

– Почему? – удивилась Родоклея.

– Потому что ее надо искать у ворот! У городских ворот!

Родоклея растерянно моргнула, представив себе Идомену, которая сидит на камушке у одних из городских ворот, хихикнула – и вдруг даже ахнула от восторга, когда сообразила, что Фирио имеет в виду. Если Идомена и впрямь сбежала из Афин, она не могла сделать это иначе, как пройдя через городские ворота.

– Конечно! – вскричала Родоклея. – Кто-то из стражников наверняка ее запомнил. Только вот беда – привратники постоянно меняются. А с тех пор уж месяц прошел, пианепсион на исходе, мемактерион на носу! [62]

– А мы не будем у стражников спрашивать, – покачала головой Фирио. – Они дальше своего носа ничего не видят. Однако возле каждых ворот непременно стоит пекарня. А если человек отправляется в путь, он непременно запасется едой. Денег у девчонки, как ты говоришь, не было, значит, она продала что-то из своей одежды и украшений. Ставлю дохлого петуха против живого [63] – какой-нибудь пекарь ее непременно вспомнит! Вот увидишь!

И она ринулась было вон из дому, чтобы немедленно начать поиски, да Родоклея напомнила, что все пекарни и лавки, особенно привратные, закрываются, лишь стемнеет.

– Ваши Афины – сущая деревня по сравнению с Пиреем, где все день и ночь открыто, – проворчала Фирио и завалилась спать, намеренная подняться ни свет, ни заря – и отправиться отыскивать следы Идомены.

Однако вечером она вернулась злая, как зимняя волчица, и буркнула Родоклея сразу поняла, что Фирио ничего не нашла.

– Неужели ее никто не помнит? – недоверчиво спросила Родоклея. – А ты у всех ворот побывала?

– Только до Дипилонских не дошла, – буркнула Фирио. – Да что проку? Со мной никто и разговаривать не хочет. Я им: «Видели такую-то девчонку? Говорите, ну! А не то голову сверну!» Но никто мне ничего так и не сказал!

– Да ведь ты их до смерти перепугала! – рассердилась Родоклея. – У них со страху, небось, языки поотваливались. Неужто так никто ничего и не сказал?!

– Один сказал, – проворчала Родоклея. – Я ему стала рассказывать про голые груди да красный наряд, а он расхохотался и говорит: «Порны тут не бегали, нет! Поспрашивай к каком-нибудь диктерионе, братец!»

Родоклея подавилась от смеха, однако немедленно приняла самый смиренный вид, стоило Фирио показать ей мощный кулак.

– Голубушка, – мягко проговорила она, – ты пугаешь людей, а спрашиваешь не о том… Если хочешь услышать ответ, надо, чтобы тебя пожалели!

– Ну тогда иди сама и жалоби их! – фыркнула Фирио. – Посмотрим, что у тебя-то получится!

– Я бы пошла! – обрадовалась истосковавшаяся по свежему воздуху Родоклея. – Вот только надо одеться так, чтобы никто меня не узнал.

Она нахмурилась, соображая, что делать. А потом принялась копаться в оставшихся, не проданных еще пожитках Идомены. Через некоторое время, прикрыв приглаженные полуседые волосы темным покрывалом и завернувшись в старый плащ, она вышла из дому и, сгорбившись, побрела по обочине дороги, ведущий в Дипилонское предместье.


Коринф, школа гетер

– Поскольку многомудрые философы считают красоту даром богов и одной из непременных спутниц аретэ – добродетели – а также полагают, что красота и здоровье гораздо выше эвимерии – благосостояния, – то, следуя их логике, даже гетеры могут считаться добродетельными, если они прекрасны!

– Простимо, Тимандра! – воскликнула наставница. – Превосходно!

И она захлопала в ладоши.

Девушек, сидевшие вдоль стен просторного доматио [64] – одного из помещений, принадлежащего коринфскому храму Афродиты Пандемос, где обычно проходили занятия школы гетер, – тоже захлопали. Конечно, не все рукоплескания выражали столь же искреннее восхищение, как у наставницы, однако хлопали девушки прилежно, потому что побаивались ее – ведь матиомы по искусству живописи и косметики, так же, как и уроки поэзии, вела сама Никарета!

Старательно рукоплеща, иные из девушек украдкой переглядывались и насмешливо кривили губы, показывая, что они выражают одобрение Тимандре только ради того, чтобы не прогневить Никарету, а на самом деле считают ее высказывание пустячком. Хотя, честно говоря, они просто завидовали. Никарета установила правило: каждая ее матиома должна начинаться с диатипоси [65] – философского обоснования необходимости для гетеры не только поддерживать красоту, но и следить за своим здоровьем. Чтобы составить яркую, выразительную и в то же время краткую диатипоси, девушки должны были непременно посещать библиотеку при храме Афродиты – ту самую, которую постоянно пополняла Никарета.

Однако девушки ленились туда ходить, как ни твердила верховная жрица, что гетера отличается от обычной порны именно тем, что владеет всеми тайнами обольщения – в том числе и обольщения мужского ума. Девушки надеялись на свою молодость и красоту – все были удивительно хороши собой, других в школу гетер не принимали! – и скрытно презирали Тимандру, которая проводила в библиотеке очень много времени. Честно признаться, здесь она находила убежище, потому что немного побаивалась шумных, бойких девушек, прибывших из самых разных частей Эллады и обладавшим большим любовным и жизненным опытом. Тимандра почти ни с кем не могла сдружиться и предпочитала одиночество, разделяемое с ней только замкнутой, молчаливой Адонией из Эпидавра, которая тоже любила читать, хотя и не умела составлять такие краткие и блестящие диатипоси, какие легко удавались Тимандре и которые всегда хвалила Никарета.

Собственно, Адония и Эфимия были сейчас самыми близкими Тимандре людьми. Хотя Эфимия исполняла обязанности служанки, они были скорее, подругами.

Заодно Эфимия прислуживала и Адонии – и с ней тоже сдружилась, хотя и не так крепко, как с Тимандрой.

Конечно, верховная жрица прекрасно понимала, что девушке завидуют прилежной критянке и в их преувеличенно шумных рукоплесканиях больше сарказма, чем восхищения, но она очень хотела, чтобы в школе царила дружеская атмосфера, а потому и сейчас высказала то, что не уставала повторять:

– Когда вы покинете эти стены, вы будете соперничать за мужчин и их деньги – порою грубо, непристойно и даже жестоко! – однако здесь вы все подруги, даже сестры – адельфис. Наша школа – ваш дом, наставницы и другие аулетриды – ваша семья, и вы должны быть добры друг к другу. Те, кто затевает свару или драку, особенно из-за того, чтобы повредить своей адельфи, [66] будут жестоко наказаны. Для того, чтобы преподать вам самые суровые матиомы, у нас есть смотритель наказаний, Титос. Вы все его видели, хотя, надеюсь, поближе с ним познакомиться не приведется никому. За провинности в школе наказывают строго: вас может ждать порка или заключение в темницу, где со страху рехнуться недолго. А что там – никто не знает, никто не смог рассказать, сойдя с ума от ужаса! Но под кнут Титоса тоже угодить мало радости, потому что шрамы украшают только воинов, но не гетер. Разойдется Титос – исхлещет так своим длинным кнутом из воловьих жил так, что провинившаяся уродиной останется на всю жизнь!

И она послала заговорщическую улыбку смотрителю наказаний, который, по обычаю, присутствовал на матиоме, чтобы помогать наставнице блюсти порядок.

По рядам девушек прошелестел испуганной шепоток, потом одна из них подалась вперед. Это была Лавиния, прибывшая из Тирены, – истинная эллинка по виду: голубоглазая, золотоволосая, пышногрудая, высокая, несокрушимо уверенная в себе.

– Никарета, а это правда, что Титос – полумуж? – громко просила она, беззастенчиво ткнув пальцем в высокую фигуру Титоса и рассматривая его, словно какое-то диковинное животное.

– Как не стыдно… – простонала Тимандра.

Впрочем, Титос привык к постоянным насмешкам девушек и не обращал на это никакого внимания.

– Да, Титос евнух, он был лишен мужества каким-то злодеем, который похитил его еще ребенком и оскопил, чтобы отомстить своему врагу, его отцу. Как и многие несчастные оскопленные, он был отдан на воспитание в храм, а затем стал жрецом, смотрителем и ведающим наказаниями в школе гетер. Евнухи всегда получали высокие посты при храме – так уж ведется во времен первой Никареты, – продолжала верховная жрица. – Мы не знаем, отчего высокочтимая госпожа основательница вела такой обычай, но его мы строго блюдем, как и то, что вы носите пояски из золоченой кожи, и каждая начальница школы всегда зовется Никаретой, а вы отрешаетесь от былого и меняете имена.

Тимандра сразу вспомнила, свой первый разговор с верховной жрицей. Теперь она очень жалела, что не прислушалась к ее советам, а сразу взяла свое прежнее имя. С ним к девушке вернулись пугающие воспоминания о Крите: иногда ей снилось, что отец срывается в колодец, или что оттуда выглядывает белая лягушка-пророчица… вот жрица усаживает глупенькую Тимандру на воскового Фаллу, вот Аитон, задыхаясь, срывает с себя голову Минотавра и падает мертвым, а Сардор, сверкая страшными глазами, густо подведенными стимией, кричит: «Ты проклята Молохом! Я убью тебя!»

– Итак, – вернул ее к действительности голос верховной жрицы, – гетера может считаться добродетельной, если она прекрасна. Поговорим же о красоте, основе добродетели! Красота гетеры должна быть такой, чтобы мужчине не пришлось напрягать взор, дабы разглядеть ее. Ваша красота должна бить по глазам, приковывать к себе внимание! Однако вы не должны уподобляться дешевым порнам, которые выходят на промысел, нещадно разрисовав себя белилами, стимией и кармином, так что больше напоминают не живых женщин, а ужасных ламий, которые соблазняют мужчин и высасывают из них кровь. Вы должны высосать из мужчин только деньги, однако взамен наполнить его кровь желанием снова и снова видеть вас, снова и снова предаваться с вами любви и… снова и снова отдавать вам свои деньги! Для этого вам пригодятся все те умения, которые вы получаете на матиомах, но сейчас мы поговорим только об украшении лиц.

Никарета оглядела девушек и поманила к себе Тимандру, Лавинию и Хесиоду, очень бойкую и острую на язык фиванку. Каждая взяла высокий трехногий скамни [67] из числа тех, что были заранее принесены Титосом, и забралась на него. Теперь они сидели на треножниках, подобно пифиям Аполлона, пророчествующим в Дельфийской роще, посмеиваясь и немного смущаясь.

– Сегодня мы поговорим о скони, [68] – объявила Никарета – и замахала руками, унимая хохот, раздавшийся вокруг. – Да, именно о скони! Само собой, не о той, которую вы смываете со своих ног, когда ложитесь спать, а о той, которую мы наносим на свои лица, чтобы придать им очаровательную белизну, столь ценимую мужчинами и столь много говорящую о женщине. Загорелое лицо выдает служанку или рабыню, которая все время проводит на солнце, а у госпожи должна быть белая, матовая, нежная кожа! Как жемчуг, как белые лилии, которые всегда вызывают у мужчин представление о невинности, которую они так любят разрушать! Некоторые изощренные в словах мужчины сравнивают женщину, не напудрившую лицо, с пищей без соли. К тому же, гетера – не рабыня, а госпожа, значит, о белизне своей кожи она должна заботиться прежде всего. Однако это не значит, что нужно посыпать себя скони с головы до ног. Каждая из вас, прежде чем использовать какие угодно средства для украшения лица, должна подумать о том, как их применять, сколько – а главное, нужны ли они вообще.