– Откуда я знаю, что ты не наговариваешь на него? – сверкнул глазами Хорес, однако тут вмешалась Никарета:

– Сам сириец тогда, на невольничьем рынке, упомянул о том, что посвятил себя своему богу, и свое обожженные чресла он показала мне с огромной гордостью! Разве ты не спросил его, почему он оскоплен?

– Нет, – пожал плечами Хорес, – я был уверен, что он – жертва чьего-то злодеяния, и мне не хотелось воскрешать в нем страшные воспоминания.

– Страшные воспоминания! – зло засмеялась Тимандра. – Они не столь уж страшные для него! Сардор посвятил себя Молоху отнюдь не священнодействуя или в экстазе – он сам жаждал сделаться игрушкой для мужчин! Это не было для него унижением – это доставляло ему великое наслаждение! Я видела их совокупление с Аитоном – с тех пор я возненавидела всех мужеложцев, ибо нет ничего отвратительней, нежели возня двух самцов с искаженными страстью лицами!

Изумленная Никарета всплеснула руками.

Тимандра покосилась на нее – и вдруг осеклась. Гневное выражение исчезло с ее лица, словно было поспешно стерто мокрой тряпкой.

– Ах, прошу простить меня, господин, – пропищала девушка с нарочитым испугом. – Возможно, я оскорбила тебя? Возможно, ты и сам принадлежишь к числу любителей сеять на голом камне, как говорили у нас на Крите? Возможно, ты и сам уже оценил умение Сардора вставать на четвереньки? Тогда, высокочтимый омофилофилос, [79] я, видимо, должна выразить свое сожаление из-за смерти твоего граматеуса?.. Но этого не будет! Я счастлива, что этой твари больше нет на свете!

Хорес шагнул к ней так стремительно, что Тимандра отшатнулась, не удержалась на ногах – и села на пол, однако продолжала смотреть на него дерзкими, яростными, ненавидящими глазами.

Хорес возвышался над ней, и ей показалось, что он не сможет сдержать ярость. Вот сейчас забудет о том, что она – аулетрида, будущая жрица Афродиты…

И вдруг Тимандра поняла, на кого так похож Хорес. На Алкивиада!

Не может быть… нет, и впрямь похож! Однако голубые глаза Алкивиада смотрели на Тимандру с ласковой насмешкой и нежностью, а серые глаза Хореса, чудилось, пронзали ее молниями. Алкивиад дважды спас ей жизнь, а Хорес, кажется, сейчас убьет бы ее своими собственными руками!

– Господин мой Евпатрид! – раздался громкий голос Никареты. – Ты в храме Афродиты, перед тобой – будущая жрица богини!

Хорес перевел дыхание, опустил руки. Вскинул голову (у Тимандры дрогнуло сердце, так знакомо было ей это движение!) и посмотрел на сжавшуюся на полу девушку с вовсе уж недосягаемой высоты.

– Будущая жрица богини? – повторил он пренебрежительно. – Видимо, совсем плохи дела у Афродиты, если она берет к себе в услужение кучку гнусно вопящего мусора!

Он резко повернулся и пошел к выходу. Мелькнула пола черной хламиды – и Хорес исчез. Какое-то время было слышно, как его сандалии отщелкивают шаги по каменным плитам, потом все стихло.

– Госпожа, почему ты не прокляла его именем Афродиты?! – взвилась с пола Тимандра. – Он оскорбил богиню!

– Богиня сама знает, что делать с теми, кто осмелится ее оскорбить, – сказала Никарета спокойно. – Мы можем только помочь ей в исполнении ее замыслов. К тому же, я не желаю зла Хоресу…

– Он что, твой любовник, госпожа, поэтому ты его защищаешь? – пренебрежительно спросила Тимандра, но тут же потупилась, упала на колени: – Прости, прости меня! Это ненависть к нему перекипает через край в моем сердце и брызжет вокруг, словно ядовитое зелье!

– Нет, Хорес не любовник мне, хотя некогда был им, правда, очень недолго. Я была бы не прочь возобновить знакомство, и не только я мечтала бы оказаться в его объятиях, поверь! Однако Хорес принадлежит в числу тех немногих мужчин, которые желали бы найти счастье только в объятиях своей жены… он женился не без моей помощи, однако ему не слишком повезло, сколь мне известно. И все же он не таскается по девкам и не обращается к мастропосам [80] – в отличие от своего брата, который рожден заядлым блудником!

– Брата?! – ахнула Тимандра. – Неужели этот ужасный человек – брат… брат Алкивиада?! Я заметила, как они похожи, и была изумлена!

– Их сходства нельзя не заметить, – усмехнулась Никарета, – хотя они не родные братья, а сводные. Хорес младше Алкивиада на два года и рожден от одной коринфянки-вольноотпущенницы, которая как-то привлекла внимание блистательного Клиния Евпатрида. Это в него пошел Алкивиад своим нравом и буйным темпераментом! Клиний щедро сеял на стороне, однако из множества своих детей признал только Хореса, поскольку это был единственный сын, – признал и взял его в свой дом. Некоторое время мальчики даже воспитывались вместе, хотя это было, конечно, все равно, что поместить в одну упряжку быка и коня. Хореса больше влечет торговля, хотя и в сражениях он проявлял себя блестяще, ну а Алкивиад предпочитает блистать красноречием, выступать на Олимпиадах и воевать. Впрочем, в детстве между братьями поначалу все шло гладко. Под руководством грамматиста братья чертили буквы на деревянных табличках, покрытых воском, изучали Гомера и Эзопа с его мудрыми баснями, разучивали гимны в честь богов. Подросли – к их воспитанию присоединился кифарист, учивший их играть на лире, кифаре, арфе. Ну и пидетриб, учитель гимнастики, следил за их телесным развитием. Они неустанно соревновались во всем – в беге, прыжках, борьбе. Сначала во всем выходил победителем старший брат, потом Хорес начал побеждать чаще, он легче и проворней Алкивиада… Например, он непревзойденный мастер метать нож. Бывало, Алкивиад еще только берется за рукоять, а нож Хореса уже попал в цель. Может быть, тогда старший брат и начал проявлять нелюбовь к нему. Сначала он унижал мать Хореса, не стесняясь унижать и отца. Знаешь все эти высказывания, вроде: «Кто станет любовником рабыни, тот станет ее рабом!» Отец разгневался, высек мальчишку – тот озлобился еще сильнее. Один раз даже швырнул нож в брата, однако Хорес успел выхватить свой и сбить нож Алкивиада уже в полете. Они всегда относились друг к другу, словно два волчонка! Однако в это время Хорес сделался необычайно красив, и один из приятелей Клиния, гостивший в доме, начал выражать ему свою восхищение, причем очень явно. Хорес его избегал. Клиний, который был этому человеку очень многим обязан, пытался его остановить, говоря: «Я понимаю, что мальчишка красив, словно Гиацинт, но ведь он – мальчишка!» Возможно, Клиний уговорил бы этого человека образумиться, но тут Алкивиад, который непременно желал опередить брата, сам явился в спальню гостя и отдался ему.

Тимандра схватилась за горло, в котором застряло возмущенное, недоверчивое восклицание.

– Когда их застали, Алкивиад принялся клясться, будто пришел сюда вслед за Хоресом, но тот сбежал, и все вожделение гостя досталось ему против его воли. Нетрудно было выяснить, что это ложь, однако Клиний, который очень любил своего старшего сына, поверил ему и принял его сторону. Хореса было приказано выпороть. За него заступилась мать – досталось и ей. В тот же бедняжку отослали в Коринф, запретив видеться с сыном. Хорес теперь рос и воспитывался отдельно, сыновья Клиния посещали разные гимнасии, и теперь стало видно, сколь разные у них характеры. Если Алкивиад любой ценой желал блистать и первенствовать, то Хорес держался в стороне от своих сверстников, напускал на себя угрюмость, дерзил наставникам – словом, был полной противоположностью брату. Он отличался в тех же военных походах, в которых бывал и Алкивиад, однако сторонился славы, как бы швырнув с презрением старшему брату пальму первенства во всем – в науках, искусствах, подвигах ну и, конечно, в распутстве. Более того – в этом он далеко отстал от Алкивиада! И, хоть в положенное время он посетил одну знатную гетеру, чтобы та привила ему необходимые знания и умения, он так и не увлекся служением Афродите, как это было положено юноше. Он долго искал жену, наконец, одна моя знакомая, афинская сваха Родоклея, сосватала ему Алепо.

– Родоклея?! – невольно воскликнула Тимандра, но тут же зажала рот рукой:

– Продолжай, госпожа, и прости меня.

– Хорес мечтал о большой семье, – снова заговорила Никарета. – Но у них в семье нет детей, и, сколь я понимаю, будто не по его вине. Алепо необычайно красива, и единственный человек, которого она может любить, это она сама. Ходят слухи, будто она пьет пижму и спорынью всякий раз, когда опасается, что забеременела. Думаю, что Хорес об этом даже не подозревает, иначе он живо выбил бы из нее дурь. Ты могла видеть, как он страшен в гневе! Пока была жива мать, которую Хорес нежно любил, он жил между Коринфом и Афинами, вел торговые дела тут и там, но теперь окончательно переехал сюда. Я была рада его увидеть, однако вижу, что вражда между ним и братом не утихла. Я сама виновата, что он с такой яростью отнесся к твоим словам. Я обмолвилась о том, как ты понравилась Алкивиаду, ну и… ты видишь, этого было вполне достаточно, чтобы тебя возненавидеть!

– Я его тоже возненавидела! – обиженно воскликнула Тимандра. – Он бросал мне такие ужасные, несправедливые обвинения!

– А ты? – остро взглянула на нее Никарета. – Разве ты не бросала ему ужасные и несправедливые обвинения? Педерастия – это в его понимании позор и страшное зло… в отличие от многих других мужчин, которые очень ценят однополые ласки. Хоть и говорят, что все афиняне мужеложцы, а все коринфянки – трибады, [81] и тут, и там хватает и тех, и других. Каждый из них отчаянно защищает свое право предаваться любви так, как ему угодно. И ты, Тимандра, должна привыкнуть к тому, что тебе придется видеть всякое! Ты испытаешь горькое разочарования от того, что на каком-нибудь симпосии мужчина, которого ты уже наметила себе в жертву и даже начинаешь молить Афродиту, чтобы завлечь его поскорей в постель и извлечь из его кошеля побольше денег, – что этот мужчина, говорю я, даже не обращает на тебя внимания, зато вовсю оглаживает задок какого-нибудь юного виночерпия или вовсе норовит залезть по его набедренную повязку спереди! Может случиться и так, что на другом симпосии тебя увлечет к себе под каким-нибудь предлогом супруга симпосиарха и предложит немалую сумму за то, что ты полижешь ее щелку, а она поковыряет пальчиком твою.

Тимандра даже подскочила, в ужасе уставившись на Никарету. Та снисходительно засмеялась:

– Потом, когда ты станешь гетерой, когда сдашь выпускные испытания и выйдешь из стен школы, чтобы самой вершить свою судьбу, ты сможешь выбирать, с кем тебе предаваться любви. Но имей в виду: пока ты аулетрида, ты не можешь отказать никому! Я знаю, с каждой новой Никаретой правила в школе гетер меняются. Мы блюдем традиции, это да, однако некоторое из моих предшественниц запрещали аулетридам отвечать на приглашения мужчин и женщин. Возможно, моя последовательница вновь введет строгие порядки и позволит аулетридам оттачивать искусство своего лона только на прикованных к стенам рабах. Вы, конечно, тоже будете иметь дело с рабами, однако я считаю, что надо иногда и в жизнь выходить! Именно поэтому я буду иногда отправлять вас на симпосии, и если ты, повторяю, увидишь там нечто, не соответствующее твоим представлениям о том, какая должна быть любовь, забудь об этих представлениях и отдайся тому или той, кто готов тебя нанять!

– Но мы служим Афродите, – пискнула Тимандра, – а она… она… она благословляет только любовь между мужчиной и женщиной!

– О том, что на самом деле благословляет Афродита, известно только ей, – лукаво улыбнулась Никарета. – Люди же каждое из ее имен переиначивают по-своему. Мы, гетеры, уверены, что Пандемос – это значит «доступная всем», а потому считаем Афродиту своей покровительницей. А трибады и омофилофилосы убеждены, что Афродита Урания – Небесная – покровительствует именно им, оттого и называют себя урнингами. Так что не будем решать за шалунью Афродиту… Просто хочу еще раз напомнить тебе, что аулетрида не имеет права быть чересчур разборчивой, если хочет стать подлинной служительницей нашей прекрасной богини всеобщей любви. А теперь пойди в свой доматио, распусти волосы и покрой голову черным в знак печали. Только в Аргосе надевают на похороны белые одежды, мы же, как и афиняне, считаем это противоестественным, для нас белый – цвет радости! Сегодня мы, облачась в черное, зажжем в рабском дворе погребальный костер для Титоса и сожжем вместе с ним несколько лоури, которые некогда были принесены в хранилище храма гетерами былых времен. Конечно, некоторые из приверженцев старины осудят меня: мои предшественницы приносили в жертву погибшему или умершему евнуху фаллосы, которые отрезают у живых рабов, однако я считаю этот обычай варварским и кровожадным. Прекрасно понимаю, какие трудности ждут меня, прежде чем я найду нового смотрителя наказаний, но уж лучше это, чем лишать молодых мужчин их силы!.. Думаю, это уж точно не понравилось бы Афродите! – Улыбка мелькнула на лице Никареты, но тотчас же верховная жрица вновь стала серьезной: – Иди же, Тимандра, переоденься, а заодно хорошенько подумай над тем, что я тебе сказала!