Тимандра резко села, отбросив покрывала.

Да что это такое?! Вот наваждение! Какие серые глаза? Какие темные волосы?! Опять она вместо Алкивиада представляет рядом с собой Хореса!

– Что б он провалился! – пробормотала Тимандра в гневе. – Век бы его не видеть! Никогда я не будут ему принадлежать, даже если он на коленях станет меня об этом молить!

Она снова легла, угрюмо глядя в темноту. В самом деле, никогда не будет она принадлежать Хоресу, потому что никогда не станет он молить ее об этом. Ведь он ее ненавидит!

– Я тоже его ненавижу! – зло прошипела Тимандра и даже расплакалась от этой злости. Так она и уснула в слезах, чувствуя себя отчаянно несчастной и даже самой себе не признаваясь, почему.


Коринф, дом Таусы близ Северных ворот

Родоклея никак не могла забыть ту скромную девушку, которую она сманила близ агоры, рядом с тележкой фармакопиоса, [90] продававшего лечебные растения, как сухие, так и свежие. Поначалу Родоклея нацеливалась не на нее, а на другую беднягу, которая прятала лицо под покрывалом и спрашивала у фармакопиоса какое-нибудь средство от синяков.

Тот посоветовал ей делать примочки из сока свежего селино. [91]

– Но сейчас еще ранняя весна, селино еще не выросли! – со слезами в голосе воскликнула бедняжка.

Тогда стоявшая рядом девушка, на которую Родоклея сначала не обратила внимания, сказала, что ей в свое время помогали и примочки из сока редьки, а еще она прикладывала медные пластины.

Женщина, которая прятала лицо под покрывалом, помчалась к зеленщику, чтобы поскорей купить редьку, а потом к меднику – за пластинами. Родоклея поспешила было за ней, однако та и слова сказать ей не дала: боялась даже на минутку задержаться на агоре, чтобы снова не рассердить мужа и не быть избитой опять. Родоклея разочарованно вздохнула и заспешила назад, к тележке фармакопиоса, сообразив, что та, которая знает, как бороться с синяками, наверняка не раз бывала битой.

Прямо тут, в тележки фармакописа, Родоклея завела привычную песню о дочери, которую так бил муж, что забил до смерти, и девушка, залившись слезами, немедленно рассказала ей свою историю.

Оказывается, она дочь пекаря из Афин, а его пекарня находится около Дипилонских ворот.

Родоклея при этих словах едва не ахнула. Вот же совпадение, подумала она, вспомнив неприветливого пекаря, который рассказал им, что Идомена отправилась в Элевсин или в Коринф, – и при этом едва ли не впервые вспомнила и саму Идомене, в погоне за которой они с Фирио притащились в Коринф, претерпев столько бед и невзгод. С тех пор, как бывшие афинянки встретились с Алепо и зажили новой жизнью, про Идомену они и думать забыли! Вот и теперь – мысль о ней лишь мелькнула в голове Родоклеи, и тут же сводня с прежним вниманием принялась слушать дочку афинского пекаря.

Оказывается, отец просватал ее за богатого человека, однако, если денег у него было немало, то милосердия и жалости к жене – ни на халк! Зато был он чудовищно ревнив и постоянно подозревал жену если не в измене, то в помыслах о ней. Бил он жену так, что в конце концов она, почти полумертвая, избитая до крови, сбежала к отцу. Потрясенный пекарь воззвал к народу на агоре, однако мужа-злодея приговорили только к уплате денежного возмещения. Все мужчины поверили, что жена его была изменницей! Тогда Эфимия бежала от позора в Коринф. Сначала жила у тетки и ее мужа, помогала им в пекарне, потом нашла хорошее место, но теперь тетка заболела, вот Эфимия и ищет для нее лекарство у фармакописа.

– Ну что ж, может быть, ты еще найдешь свое счастье с другим мужчиной, – начала свои подходцы Родоклея, и с удовольствием увидела, как затрясло Эфимию, какой ненавистью исказилось ее лицо.

– Я ненавижу мужчин! Все они грубые животные! Я была бы счастлива, если бы все они исчезли с лица земли! – воскликнула молодая женщина. – На истинную дружбу способны только женщины!

– И на истинную любовь, милочка, – вкрадчиво добавила Родоклея. – Ах, если бы ты только знала, как любят друг друга мои знакомые благородные дамы! И до чего же я жалею, что моя несчастная дочь уже умерла и не сможет придти в дом к этим дамам и вкусить хоть немного того счастья, которого она была лишена!

Девушка слушала Родоклею, как зачарованная, и опытная сводня поняла, что из этой несчастной женщины была выбита жажда мужской любви, но отнюдь не любви вообще. Ее поблекшие глаза ожили – и теперь Родоклее не составило труда уговорить ее зайти в дом Таусы – о, просто посмотреть на ее милых подруг!

Так вышло, что в это время в комнате для милых развлечений оказалась только одна Фирио, и была она вне себя от неутоленного вожделения. Даже любвеобильная Алепо уже утомилась неутомимостью бывшей надсмотрщицы порниона, а уж две прочие Хариты – и подавно. Они уже давненько не появлялись в доме Таусы!

При виде новенькой Каллисто изголодавшаяся Фирио пришла в восторг и набросилась на нее с поцелуями. Перепуганная бедняжка пыталась вырываться, однако Фирио не выпускала ее из объятий. Побоями она сумела заставить несчастную гостью ласкать ее. А когда мужеподобная Фирио схватилась за лоури, намереваясь доставить ей особенное удовольствие, злосчастная жертва испустила дикий крик – и умерла на месте.


Коринф, школа гетер

– Теперь твоя очередь, Лавиния! – сказала наставница. – Ты должна сообщить Адонии… – И она прошептала несколько слов на ухо тиренийке. – Поняла?

– Конечно! – с вызовом ответила та. – Это же проще простого!

Остальные девушки переглянулись, пересмеиваясь. Занятия по хирономии [92] – умению передавать слова и мысли с помощью кинси, движений ладоней и пальцев, – были, по мнению многих, чуть ли не самыми сложными в школе гетер!

– Ну, тогда начинаем, – кивнула наставница. – Итак, будь внимательна, Адония! Не пропусти ни одного кинси!

Лавиния встала посреди комнаты, повернулась в Адонии и выставила вперед руки. Несколько мгновений она смотрела на них, явно любуясь красотой своих длинных пальцев с миндалевидными ногтями, которые, от постоянной полировки замшевыми подушечками (это входило в перечень непременных утренних процедур, которые проделывали аулетриды, и шло сразу после уничтожения пробившихся на теле волосков), блестели, словно тронутые драгоценным розовым перламутром, а потом, самодовольно прищурившись, подняла вверх указательный палец. Коснулась им выпяченных губ, скользнула одной ладонью по другой, сжала пальцы в кулак, отставив в сторону мизинец, – и, растопырив их, резко опустила ладонь.

Тимандра громко прыснула, но тут же зажала рот и приняла смиренный вид.

Наставница, вопросительно глядя на Лавинию, соединила кончики пальцев обеих рук.

Лавиния повторила движение, глядя на нее с неприкрытым вызовом.

– Хорошо, – сказала наставница, – я с помощью этого кинси спросила тебя, уверена ли ты в том, что делала. И ты, повторив его, подтвердила, что совершенно уверена. Ну а теперь, Адония, расскажи нам, что тебе сообщила Лавиния.

– Я как-то не очень поняла… – растерянно пробормотала скромная и застенчивая аулетрида, взглядом ища поддержки у своей подруги Тимандры, и та ободряюще подмигнула.

– Ну еще бы ты хоть что-то поняла! – пренебрежительно хмыкнула Диспоина.

– Ничего, ничего, Адония, рассказывай! – повторила наставница, и девушка заговорила:

– Сначала Лавиния призвала меня к вниманию, подняв указательный палец, – медленно начала Адония, вспоминая, – затем коснулась им выпяченных губ, как для поцелуя, показывая, что речь идет о моем любовнике…

– Так, так, – поощрительно кивнула наставница. – Все правильно, продолжай!

– Потом она скользнула пальцами одной руки по другой ладони, призывая меня бежать как можно скорей, и сообщила… – Адония запнулась, растерянно обводя девушек глазами: – И сообщила, что у моего любовника маленький пеос, к тому же, он кинед, рожденный от порны.

Аулетриды так и покатились со смеху.

– Что?! – взвизгнула Лавиния. – Что ты городишь?!

– А еще Лавиния все время щурила глаза, призывая Адонию исчезнуть! – выкрикнула Тимандра.

Девушки теперь просто изнемогали от хохота.

– Перестаньте ржать, кобылицы! – закричала Лавиния. – Эта дура из Эпидавра выдумывает невесть что, но они там все такие бестолковые! Чего вы ей вторите?!

– Ну, судя по тому, что нам показала ты, бестолковые как раз тиренцы, – осадила ее наставница. – Ты самое главное перепутала. Скользящее движение ладони по другой ладони намекает, что надо бежать. О том же, как правильно заметила Тимандра, говорят и прищуренные глаза. Сжатый кулак показывает, что речь идет о любителе мальчиков, а оттопыренный мизинец намекает на его ничтожный пеос. А опустить ладонь с растопыренными пальцами… ну, Лавиния, советую тебе никогда не проделывать этого в мужском обществе! Помните, я вам говорила, такой жест означает, что у этого человека пять отцов, то есть мать его – сущая сука, которая не помнит, от кого зачала, и за такое оскорбление можно быть крепко побитой, если не убитой! Вот так! А теперь, Лавиния, повтори вслух то, что я тебе шепнула на ухо и что ты должна была передать Адонии.

Тиренийка стояла насупившись.

– Ну, что же ты молчишь?

– Я не помню! – с вызовом ответила Лавиния.

– Не помнишь? – удивилась наставница. – Очень жаль… Может быть, мне следует пробудить твою память? К сожалению, у нас до сих пор нет евнуха, ведающего наказаниями, однако верховная жрица разрешила нам, наставницам, в особых случаях использовать диктис [93]! – Она кивнула на тонкую длинную палочку с острым концом, которая лежала на низком столике. Это была тростниковая указка, легкая и гибкая, однако она могла при надобности послужить и отличным хлыстом.

Лавиния громко выдохнула сквозь зубы и неохотно пробурчала:

– Я должна была передать Адонии: «Будь готова, твой любовник приедет через пять дней».

Снова раздался общий хохот. Лавиния сначала злобно зыркала по сторонам своими яркими голубыми глазами, но наконец тоже рассмеялась, хотя и принужденно.

– Ну а теперь, – подняла наставница свой диктис, призывая к тишине, – кто из вас, аулетриды, правильно изобразит с помощью хирономии эти слова?

Девушки переглядывались, подталкивая друг друга, но ни одна не решалась вызваться. Хирономия давалась всем с трудом, и ни одна не хотела опозориться так, как Лавиния.

– Ну что ж, – пожала плечами наставница, – если никто не хочет, придется выбрать мне. Поди сюда, Тимандра.

Маленькая критянка с явным удовольствием вышла вперед и, повернувшись к Адонии, улыбнулась, подняла указательный палец, коснулась им выпяченных губ, легко пробежала пальцами одной руки по ладони другой, вскинула ладонь с растопыренными пальцами и обвела ею вокруг головы изящным скользящим движением.

– Прекрасно, Тимандра, – сказала наставница. – Прекрасно! Каждый кинси безошибочен!

– В самом деле, – раздался голос, и девушки вскочили и склонились в легком поклоне, потому что это был голос верховной жрицы.

– В самом деле, прекрасно, – повторила Никарета, входя в доматио и отдавая ответный поклон. – Однако вам еще предстоит научиться сочетать кинси с танцевальными движениями. Одно дело, когда гетера сидит на пороге своего дома, подняв руку и соединив в колечко большой и указательный палец. Тут всем все ясно: она ждет посетителя, и любой мужчина, который поднимет ей в ответ средний палец своей руки и получит в ответ одобрительный кивок, может придти и обладать ею после того, как они договорятся о цене. Это всем известные кинси. Но те тонкости хирономии, которые изучаете вы, – это некое женское таинство. О нем более или менее осведомлены все порны и служители порнионов и диктреионов, но их знания примитивны, а вы овладеваете воистину высоким искусством общения, непостижимого для прочих! Этими знаками вы можете обмениваться на симпосиях незаметно для всех остальных. Конечно, гетеры беззастенчиво соперничают из-за мужчин, однако не стоит забывать и о женской солидарности. Вы можете поделить посетителей между собой, заявить о своем особенном интересе к одному из них, предупредить другую девушку, что такой-то мужчина, который выглядит скромником, предпочитает неприятные извращения, или что какой-нибудь щедрый на вид красавец на самом деле скуп и на него не стоит тратить время… вы можете даже предупредить одна другую об опасности, и тут вам, конечно, пригодятся те кинси, о которых вам напомнила Лавиния…

Лавиния приободрилась и с видом победительницы оглядела аулетрид.

– Ты говоришь, госпожа, что хирономия – это женское таинство, значит, ни один мужчина не сможет понять этих кинси? – спросила Адония.

Наставница и Никарета понимающе переглянулись.

– Жизнь еще покажет вам, что мужчины замечают лишь внешнюю сторону происходящего и не обращают внимание на те тонкости, который не только видят, но, главное чувствуют женщины, – сказала Никарета. – Во время танца мужчины будут смотреть на ваши ноги, на ваши груди, на бедра, ну, в крайнем случае, на лица, однако даже не взглянут на ваши пальцы! Скольких мужчин ни держала я в своих объятиях, сколько мужчин ни восхищались моей красотой, знаниями и умениями, ни один из них никогда не спросил меня, как достигла я высот в нашем искусстве! А впрочем… – Голос Никареты вдруг исполнился необыкновенной нежности: – Был у меня один любовник… Когда мы встретились, он был еще очень молод, и его воистину потрясли тайны любви, которые я открыла ему. Он не уставал осыпать меня не только поцелуями, но и всевозможными вопросами. И меня настолько тронуло это жаркое любопытство, что я открыла ему некоторые тайны наших кинси… О, с тех пор прошло уже много лет и не сомневаюсь, что он все позабыл, хотя меня помнит до сих пор! – торжествующе заявила Никарета. – А впрочем, я прервала вашу матиому не для того, чтобы предаваться воспоминаниям о далеком прошлом. Я пришла за Тимандрой, Лавинией и Мнемой. Отпусти их, наставница, и можешь продолжать занятия.