Девушка поняла, что сейчас он уйдет навсегда, и с его уходом захлопнутся все двери, безнадежно затеряется выход в тот неприступный мир, что сияет там, наверху; останутся лишь тусклый рассвет сонного Кленси, и эта бесконечная работа, и мутные дни, незаполненные ничем, кроме бесплодного ожидания да несбыточных, ранящих душу грез. У всякого человека случаются моменты, когда кажется, что жизнь кончена, и, как ни странно, чаще это происходит именно в шестнадцать лет. Глупо, наверное, жить с идеалами, столь же далекими от реальности, как луна от земли, и столь же недосягаемыми.

А этот человек так добр к ней… Он умен, честен и богат, говорит, что любит… Он ей симпатичен, это правда, а так ли далека симпатия от любви?.. Он обещает изменить ее жизнь — вот главное!

— Вы уезжаете в Сидней? — спросила Тина с краской на лице.

Роберт О'Рейли внимательно посмотрел на девушку: казалось, он ждал этих слов. Приблизившись, взял ее за руку.

— Тина! Доверьте мне свою судьбу, клянусь, вы не пожалеете об этом!

Он говорил, как всегда, очень проникновенно, хотя и без волнения, свойственного пылкому юношескому сердцу. Потом поцеловал руку Тины, пыльную, с позеленевшими от листвы пальцами, и девушка с глазами, полными слез, глазами цвета осенних, нависших над землею туч, тихо сказала:

— Да, мистер О'Рейли! Он сжал ее руку.

— Я знал! — Лицо Роберта на миг просияло. — Спасибо, Тина. Мы поженимся скоро, очень скоро, если вы не против. Признаться, для меня дорог каждый день: я не хочу долго ждать. А вы?

— Как хотите…— застенчиво произнесла она. — Только… если можно, пусть это будет не в нашей церкви, хорошо? Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел…

Роберт по-прежнему внимательно смотрел на нее.

— Да, конечно. Я сам не в восторге от здешней публики. Мы уедем в Сидней и обвенчаемся там.

В лице Тины отразилось замешательство.

— О, нет! Я не могу так сразу оставить маму. Вот если бы можно было не уезжать некоторое время…

Роберт рассмеялся, но его синевато-стального цвета глаза в этот момент оставались серьезными.

— Открою вам секрет, Тина: в мире нет ничего невозможного. Тем он хорош, тем одновременно и плох. Только смерть говорит нам окончательно «нет», но о ней мы думать не будем. Мы обвенчаемся у меня в доме, а через пару недель уедем в свадебное путешествие. Такой вариант вас устраивает?

— Да.

Он улыбнулся.

— Вот и прекрасно. Надеюсь, после свадьбы ты перестанешь величать меня мистером О'Рейли! Завтра я обговорю все с твоей матерью, ждите меня вечером, я приду… И помни: я люблю тебя, Тина! Поверь, со мной ты будешь счастлива больше, чем с кем-либо другим.

Он сказал это, и девушка ощутила странную тесноту в груди. Она ждала, что какая-то потайная дверь откроется, а она, напротив, захлопнулась, отрезав все пути к отступлению! К чему же она, Тина Хиггинс, идет на самом деле, к свободе или рабству? И стоит ли отступать?

Через неделю в доме Роберта О'Рейли состоялась свадьба. На церемонии венчания, которая проходила в главном зале — огромном помещении с высокими окнами, мраморным полом, лепными украшениями на потолке и хрустальной, сверкающей подвесками люстрой, присутствовали местный священник отец Гленвилл, пожилой человек с мягким голосом и невозмутимым взглядом; Тина, немного испуганная и растерянная, но прелестная, как все невесты, одетая в закрытое кружевное платье, наскоро сшитое матерью, и с белыми цветами в гладко причесанных волосах; Роберт О'Рейли в парадном одеянии — серой тройке, галстуке и накрахмаленной рубашке, представительный и довольный; расстроенная Дарлин и временами хмурившаяся, явно не все до конца понимавшая Джулия Уилксон. Две последние могли бы, наверное, найти общий язык, но они не были знакомы, а потому не решались заговорить друг с другом. Дарлин долго уговаривала дочь не спешить, не совершать столь необдуманного шага, но Тина внезапно проявила завидное упорство. Она выйдет замуж за Роберта О'Рейли, и все! Еще неизвестно, есть ли на свете та самая пылкая бессмертная любовь, ради которой не стоит соглашаться на этот брак, а Роберт О'Рейли конечно же сделает ее, Тину, счастливой. Дарлин не могла понять, почему дочь, всегда такая покладистая, мечтательная, нежная, сделалась вдруг упрямой и расчетливо-холодной. Обычно шестнадцатилетние девушки доказывают своим матерям, что выходить замуж не по любви — дурно, но никак не наоборот. Дарлин была в отчаянии, она не могла заставить себя смириться с решением дочери.

Во время церемонии Тина не ощущала никакого трепета, точно все это происходило не с ней. Когда были произнесены все положенные слова и Роберт О'Рейли надел на палец невесты украшенное шестью бриллиантами золотое кольцо, а после поцеловал ее в сомкнутые губы, она не почувствовала ни радости, ни сожаления, ничего… Совсем не таким представлялось ей венчание с воображаемым прекрасным принцем. Она ждала испытанных в мечтах чувств, а они не приходили, огонь не разгорался, не было даже искры, и видимое безразличие было своеобразной защитной реакцией сознания и души против того, чего она на самом деле вовсе не желала!

После венчания состоялся торжественный ужин, на котором Тина не могла проглотить ни кусочка. Она с трудом заставила себя сделать несколько глотков из высокого бокала с шампанским; ее не вдохновил даже вид испеченного Джулией разукрашенного свадебного торта, который был подан на великолепном фарфоровом блюде. Дарлин, как заметила девушка, тоже ничего не ела. После ужина еще немного посидели в гостиной, но разговора не получалось, и вскоре Дарлин стала прощаться. Роберт несколько раз повторил, что до отъезда будет каждый день отпускать Тину к матери на пару часов, или пусть сама Дарлин приходит в особняк: здесь она всегда дорогая гостья. Дарлин прижала дочь к своей груди и долго-долго стояла так. Она не плакала, но сердце обливалось кровью. Тина тоже не хотела разжимать объятий, но это пришлось сделать, и тогда Дарлин увидела отрешенный, остановившийся взгляд дочери, ее лишенные румянца щеки и бледные губы.

Остаток дня Тина провела в обществе мистера О'Рейли, теперь ее законного супруга. Роберт показывал молодой жене свои владения: дом и сад. Оказалось, что ему принадлежит немало земли на побережье и в долине. Тина была потрясена великолепием особняка. Он был намного огромнее, чем казалось издали, — целый дворец в три этажа с широкой внутренней лестницей с мраморными ступенями и витыми чугунными перилами, с башенками, с перекрытиями из кедровых балок, со множеством просторных комнат, с высокими окнами, из которых открывался чудесный вид на океанский пляж, Кленси и окружавшие его зеленые просторы. Всюду были ковры, светильники, картины, мрамор, хрусталь и красивая викторианская мебель. Роберт держал собак и лошадей, за которыми присматривал специально нанятый работник. Сад был ухожен, на клумбах перед домом росли цветы. Роберт сидел с Тиной в увитой плющом беседке, гладил руку девушки, ласково говорил с нею… Она не слышала половины слов, поняла только, что речь шла о дальнейшей счастливой жизни. Когда стемнело, Джулия Уилксон отвела Тину к дверям спальни. Девушка не без содрогания переступила порог большой комнаты с огромным раскрытым и занавешенным окном, из которого доносился шум ночного океана. Спальня была оклеена светлыми с позолотой обоями, на узорчатом паркетном полу лежал рыжий в кремовых разводах толстый ковер, на потолке висела пара светильников. У стены Тина увидела широкую кровать, застеленную белыми шелковыми простынями. На туалетном столике с зеркалом стояла высокая перламутровая ваза с белыми розами, другая так же украшала комодик у противоположной стены. Здесь лежали кое-какие мелкие вещички, захваченные Тиной из дома, стоял флакон духов, которые подарил ей Роберт накануне венчания, а на кровати девушка заметила ночную сорочку из тонкого полотна, вышитую Дарлин к свадьбе дочери.

Девушка немного постояла в нерешительности, потом очень быстро, постоянно оглядываясь на закрытую дверь, стянула свадебное платье, надела сорочку и распустила волосы. Легла на кровать, ощутив непривычную нежность свежего тонкого белья. Тина лежала среди роскошной обстановки и чувствовала, как тело начинает бить дрожь. Из открытого окна тянуло ночной прохладой, но не это было причиной внезапного озноба, охватившего девушку, а страх. Тина буквально стыла от ужаса перед тем, что должно было произойти с нею этой ночью. Она вспомнила, как Дарлин говорила перед свадьбой, когда еще не поздно было повернуть вспять: «Не знаю, думала ли ты о том, что супружество включает в себя не только жизнь под одной крышей, но нечто куда более интимное — общую постель. Готова ли ты к этому? Ведь именно такими моментами проверяется истинность чувств!»

Нет, она совершенно не была готова. Мать своим чутким сердцем все предугадала. Мать, которая переживала за дочь больше, чем за самое себя, жила ее жизнью столь же полно, как и своей, недаром часто повторяла как заклинание: «Твоя радость — моя радость, твое горе — мое горе!»

Но теперь было поздно возвращаться назад.

Роберт О'Рейли вошел, сосредоточенный и серьезный. Бросив взгляд на сжавшуюся под простынями, неподвижную от боязни Тину, неторопливо снял пиджак, расстегнул и скинул жилет, развязал галстук (глаза испуганной девушки двигались, сопровождая его движения), потом присел на кровать.

— Тина! — Он взял ее холодную и влажную руку в свою; другой же девушка поспешно натянула на себя простыню до самого подбородка. — Теперь ты моя жена, Тина, ты понимаешь это?

Она кивнула, облизнув сухие губы, а сама подумала: «Я — жена этого человека? Миссис О'Рейли? Не может быть!» Это казалось пугающим, странным, нелепым: ведь он на столько старше, и она… совсем не любит его!

Роберт обнял девушку и поцеловал, чувствуя при этом, как она дрожит. Он ощутил сопротивление ее напряженного тела: она боялась и не желала его прикосновений. Он выпустил Тину из объятий и подошел к окну. Занавески колыхались от ветра, и Роберт видел ночной пейзаж: черно-синюю поверхность океана с серебристыми корабликами ряби, огромную желтую луну, темные, устремленные ввысь силуэты пирамидальных тополей…

И помимо желания вставали перед мысленным взором давние картины. Роберт вспомнил другую женщину, в глазах которой он видел не страх, а безмерную жажду его объятий, хотя для нее все тоже было впервые. Она совсем не походила на Тину. У нее были темные глаза и золотисто-коричневая кожа, потому что мать этой женщины была родом с Филиппин, из племени тагалов. Его возлюбленная лежала на своих длинных волосах, как на черном шелковом покрывале, раскинув тонкие руки. Она ждала, манила и все же казалась невинной, чистой, как летний дождь. Эта женщина была совершенным созданием, такие долго не живут; и верно — она умерла двадцать лет назад. Роберт не хотел сейчас думать о ней, но память сердца сильнее воли разума — он не мог забыть, что только ее он любил той забирающей всю душу пылкой и нежной любовью, что дарят человеку небеса лишь раз в жизни. Он имел слишком многое: успех, богатство, здоровье, любовь… Всевышний, наверное, решил, что это несправедливо — один не может владеть всем. Роберт часто думал: пусть бы Бог отнял что угодно, но только не это — самое дорогое, что составляло единственный настоящий смысл его жизни. Она, эта женщина, обладала неким колдовским притяжением, не ослабевшим даже после ее смерти. Потом он не раз пускался во все тяжкие, знал многих женщин, и белых, и черных, но ни с одной не чувствовал того незабываемого полета души, той одухотворенности, возвышенного наслаждения в слиянии душ и тел, как с нею — несравненной, той, что улыбалась ему через годы, преодолевая даже самое страшное — небытие. После ее смерти мир словно перевернулся, осталась лишь тень жизни, и все, что он ни делал, потеряло прежний смысл. Он все утратил, она все унесла с собой… Почти все.

А что может дать ему эта испуганная девочка, почти ребенок? И что может дать ей он? Сухая ветка, привязанная к молодому деревцу, не зазеленеет и не зацветет. Он решил жениться на Тине, превратить ее в игрушку, в утешение последних лет, угадав в ней, как ему показалось, пассивность натуры. А теперь она вдруг неожиданно начала выказывать протест, вызвав в нем раздражение. Он уже не испытывал никакого желания делить с нею ложе этой ночью. Ладно, пусть привыкнет немного.

— Я ухожу, — произнес он сурово, давая понять, что сердится. — Доброй ночи, Тина!

И, не приближаясь к ней, покинул спальню.

Тина осталась одна в темноте. Некоторое время она лежала неподвижно, потом вытянула затекшие руки и ноги и тихонько заплакала. Она понимала всю неестественность ситуации, но ничего поделать не могла. На память пришли слова Терезы о том, что надо переступить через что-то в себе, чтобы решиться на близость с человеком, которого не любишь. Роберт не был неприятен Тине, она была вовсе не против разговоров с ним, прогулок, пусть бы он гладил и целовал ее руку, но большего — не желала. Девушка вспоминала свои сны, в которых придуманный прекрасный возлюбленный касался ее тела: она чувствовала тогда совсем иное… Но это во сне, а наяву… Теперь ей больше всего хотелось очутиться в своем домике на берегу, рядом с матерью, и чтобы не было ничего того, что уже послужило для нее уроком.