Джоан обернулась к своей служанке, молодой рослой крепкой девице с рыжими волосами и сонным лицом, державшей на руках маленькую девочку — самое прелестное в мире создание, которое Тине когда-либо доводилось видеть: с матово-смуглым личиком, большими черными глазами и темными локонами; схваченные на макушке розовым бантом, они задорно рассыпались по спине.

— Мелисса, поздоровайся с тетей! Бетани, спустите ее на землю.

Миссис Макгилл постаралась изобразить радость. Она не имела детей и, как ни странно, никогда не жалела об этом. Сейчас, в присутствии маленького существа, пожилая леди испытывала достаточную неловкость от незнания, что говорить и как себя вести, и по этой же причине — чувство опасения. Ей почему-то казалось: ребенок может прочитать тайные мысли, сокрытые под мантией притворства, невидимой остальным.

— Иди ко мне! — позвала она малышку, но та испуганно прижалась к матери, вцепилась ручонками в ее юбку и захныкала.

— Стесняется! — извиняющимся тоном пояснила Джоан и ласково обратилась к дочке: — Успокойся же, Мисси! Недаром папочка не хотел отпускать тебя в Австралию… Вообще-то она у меня послушная, просто устала с дороги, да и обстановка непривычная.

— Конечно, после Сан-Франциско наши места — настоящая глушь! — слегка поджав губы, произнесла миссис Макгилл, готовая обидеться на замечание племянницы. — И вы…

— О нет! — с приятной улыбкой на усталом лице перебила Джоан и при этом бросила понимающий взгляд на Тину, будто они уже были в чем-то заодно. — Напротив, я очень рада отвлечься от суеты. Мы редко бываем на природе.

И, вынув из рукава шелковый платочек, принялась вытирать дочкины слезы. У Тины, наблюдавшей эту вполне обыденную сцену, защемило сердце. У Джоан есть ребенок, черноглазый, смуглолицый, прелестный ребенок…

Прошли в дом. Работник внес чемоданы, и Джоан пожелала уложить девочку в постель, объяснив, что малышка не выспалась в дороге.

Вернувшись, молодая женщина вручила тете привезенные из Америки подарки: вытканную бледно-голубым узором черную кашемировую шаль, жемчужный гарнитур и шкатулку красного дерева с позолоченными швейными принадлежностями.

— Это от меня и от папы. Он передает вам привет, — сказала она.

— Как Джон? — спросила миссис Макгилл, благосклонно принимая дары.

— Спасибо, папа здоров. Много работает, как и прежде.

Старая дама одобрительно кивнула.

— Это хорошо.

Джоан все время смотрела на Тину, очевидно задавая себе вопрос о том, что делает здесь эта, одетая столь несообразно возрасту, симпатичная девушка?

Тине стало неловко от этих взглядов. Сама того не замечая, гостья держалась очень уверенно, как истинная жительница большого города. В ее присутствии девушка из Кленси вдруг почувствовала себя безнадежно отсталой, и ей мучительно захотелось того, чего не хотелось, казалось, целых сто лет: расправить плечи, скинуть с себя чужие одежды, стряхнуть пепел забвения со своей души. Между тем Джоан что-то шепнула служанке, и та принесла маленькую коробочку.

— Это вам! — сказала Джоан, подавая коробочку Тине. Девушка почувствовала исходящий от туалета гостьи нежный фиалковый аромат.

Она растерянно взяла подарок. В футляре лежало красивое серебряное колье: каждое звено короткой цепочки украшал крошечный висячий полумесяц.

Тина сообразила, что Джоан, не зная о ее существовании, специально не готовила подарка. Ей стало неловко.

— Спасибо, но это дорогая вещь… И мне нечего подарить вам в ответ.

— Вовсе нет! — с открытой улыбкой произнесла Джоан. — Вы подарите мне свое общество в течение двух недель — этого будет вполне достаточно!

«Какая она милая!» — подумала Тина, чувствуя, что слова молодой женщины приятно согрели сердце.

Когда первоначальные хлопоты улеглись, миссис Макгилл, Тина и Джоан собрались к обеду. Мелисса крепко спала в соседней комнате, а Бетани с помощью кухарки прислуживала за столом.

Сегодня в виде исключения были поданы аппетитное баранье рагу, овощи в густом сметанном соусе, горячие творожные ватрушки, а на сладкое — отличный домашний торт со взбитыми сливками.

Джоан ела с аппетитом и нахваливала угощение. Она переоделась в светло-серое домашнее платье, волосы заколола серебряными гребенками. На нежных пальчиках гостьи сверкали золотое обручальное кольцо и перстень с топазом. Добрая тетушка не пожалела для племянницы чуть не полвека простоявшую в буфете домашнюю наливку, и вскоре бледное лицо Джоан порозовело, голос зазвучал звонче, и беседа трех женщин потекла более оживленно.

— Я одна со всем справляюсь, — говорила миссис Макгилл, — и, честно говоря, не уважаю тех, кто постоянно ищет помощи и поддержки.

Джоан улыбнулась.

— Если вы при этом не чувствуете себя одинокой, тетя…

— Со мной Тина, — коротко промолвила женщина с таким видом, словно этим все сказано.

Девушка удивленно повернула голову: она не ожидала столь высокой оценки. Впрочем, привыкнуть можно и к кошке, и к любимому креслу, даже к скрипу старых дверей.

— Давно ты замужем, Джоан? — спросила миссис Макгилл.

— Скоро три года.

— А сколько Мелиссе?

— Два.

— Значит, ты родила в том же году, что и вышла замуж? — сказала миссис Макгилл так, будто желала уличить племянницу в чем-то недостойном.

Тина заметила, что Джоан невольно сжалась под пристальным взглядом тетки, и румянец ярче запылал на ее щеках. «К чему этот допрос?» — с осуждением подумала Тина. Ребенок может родиться через девять месяцев после… после свадьбы. Это вполне естественно. Неужели, чтобы получить злосчастное наследство, надо выдержать экзамен на нравственность?

— Да, — просто отвечала Джоан, — в том же году.

— Чем занимается твой муж? Намного он старше тебя?

— На четыре года. Он служит в компании по торговле недвижимостью.

— Служит? Я думала, у него свое дело.

— Нет, — сказала Джоан, потом поправилась: — Пока нет.

— Он что, из бедной семьи?

— Да, — призналась молодая женщина и тут же поспешно добавила: — Но он хорошо воспитан, образован. Просто родители давно умерли, а родственники, которые его вырастили, не оставили наследства.

— Но он не твоего круга, верно? — допытывалась миссис Макгилл.

Джоан в замешательстве пожала плечами. Было заметно, что разговор ей неприятен; вероятно, он затрагивал те стороны жизни, о которых молодой женщине сейчас не хотелось думать. Тина вглядывалась в лицо Джоан. Было видно, что женщина любит мужчину, о котором говорит, обожает своего ребенка, и все же Тине показалось: в глубине глаз Джоан прячется печаль. Она не производила впечатления полностью счастливого, довольного жизнью человека. Впрочем, кто из нас и когда бывает счастлив вполне?

— А как Джон отнесся к твоему браку? Он ведь щепетилен в таких вопросах!

Джоан ответила уклончиво:

— Папа желает мне счастья.

— Глядя на тебя, не скажешь, что ты живешь в бедности. Отец помогает?

Молодая женщина улыбнулась.

— Он в основном одаривает Мелиссу. Да нам хватает, тетя…

— Как зовут твоего мужа?

— Лоренс Пакард.

— Лоренс Пакард? — повторила миссис Макгилл. — Звучит хорошо.

И, к видимому облегчению племянницы, оставила эту тему.

Они еще немного поболтали, хотя сильно отличавшийся образ жизни собеседников не давал почвы для общих интересов. Тине и миссис Макгилл любопытно было услышать о жизни Сан-Франциско, но Джоан вряд ли занимали рассказы о количестве выстриженной шерсти и урожае кормовых трав.

Джоан говорила приятным, певучим голосом, но с явным американским акцентом, который обеим женщинам показался несколько резковатым. Ей же резал слух их выговор австралиек.

— Так вы никогда не встречали ни одного австралийца?

— Нет…— не совсем уверенно отвечала Джоан: она вдруг задумалась о чем-то. Но после, весело рассмеявшись, добавила: — Не видела! Среди моих знакомых нет ни одного человека, который побывал в Австралии, не говоря уже о ее жителях.

— Знаю, Австралия для вас колониальная глушь, а мы дикари, — проговорила миссис Макгилл, к счастью, достаточно добродушно. — Мы простые скваттеры, люди земли, а не неба. Переселенцы и потомки переселенцев, а иногда и каторжников.

Тина улыбнулась. Ведь миссис Макгилл сама родилась в Америке, о чем, вероятно, уже позабыла! Теперь она гордилась Австралией, говорила, как австралийка, жила обычаями этой страны, была пропитана ее духом и не знала другой родины, второй столь же любимой земли.

— Никто так не считает! — возразила Джоан. — Здесь удивительные люди! Я слышала, мужчины любят работать, как ни в какой другой стране, а женщины-австралийки очень преданные, верные, прекрасные жены и матери. И, в конце концов, все мы британцы…

Вскоре Джоан, извинившись, ушла к себе: она очень устала в дороге и хотела лечь спать. Переложив сонную Мелиссу к себе в постель, молодая женщина прижала ребенка к сердцу и заплакала. Сон не шел, тетушкины расспросы еще больше разбередили и без того давно не знавшую покоя душу. Джоан ни с кем не желала говорить о своем браке, даже думать не хотела. Это было слишком тяжело.

Джоан Россет, дочь рано овдовевшего состоятельного человека, росла жизнерадостной и своенравной. Ее нельзя было назвать красивой, но хорошенькой — вполне: пышные темно-каштановые волосы, карие глаза, нежный цвет лица, приятно округлые руки, шея и плечи. Она со всеми держалась запросто, всегда была весела и с пятнадцати лет кружила головы мужчинам. Отец не отдал дочь в пансион, и девочка выросла в двухэтажном колониального стиля особняке на берегу залива Сан-Франциско, в обществе часто сменяющихся гувернанток, каждая из которых вносила свою долю в сумятицу мыслей и знаний Джоан. Последняя из незадачливых воспитательниц была уволена, когда девочке исполнилось тринадцать лет, и с тех пор мисс Россет, предоставленная самой себе, делала, что хотела, благо отец часто уезжал по делам. В шестнадцать лет она имела много подруг из хороших семей, кучу светских поклонников — от мальчишек-ровесников до тридцатилетних холостых влиятельных господ, интересовалась платьями гораздо больше, чем книгами, ездила на балы и пикники, всячески развлекалась, мало задумываясь о смысле жизни, и мечтала о неземной любви — словом, была обыкновенной юной леди своего круга. За ней ухаживали многие, и многие ей нравились, но влюбленность, как правило, быстро проходила — почти что сразу после объяснения, во время которого очарованный поклонник обычно предлагал девушке руку и сердце. Джоан ни разу не встречала препятствий, не терпела поражений, и столь легко завоеванные крепости очень скоро становились неинтересны. Джон Россет слыл душой общества — в доме часто бывали гости, и Джоан, игравшая в таких случаях роль хозяйки, неизменно становилась королевой и главным украшением вечера. Отец гордился ею и любил тем сильнее, что Джоан напоминала ему рано умершую жену. Видя толпу женихов и радуясь успеху Джоан в обществе, он тем не менее не желал расставаться с дочерью: без нее большой, роскошный дом стал бы пустым.

Сама Джоан тоже пока не помышляла о замужестве. Но однажды в один из зимних вечеров, в день своего семнадцатилетия, она встретила человека, один единственный взгляд которого сразу ее заворожил. Этот человек не был в числе приглашенных, он случайно оказался в доме — принес отцу какой-то срочный пакет. Джоан встретилась с ним в вестибюле, куда вышла охладиться после танцев и поправить волосы. Этот человек, мелкий служащий в компании ее отца, не походил ни на кого из прежних знакомых мисс Россет. Он затмил всех тех, кто гораздо лучше одевался и по происхождению стоял на десять ступенек выше. Он был загадочно-красив и чем-то притягивал к себе, не так, как влечет тонкий запах незнакомых духов, а так, как манят непонятные звуки в ночи, как влекут входы темных пещер и неоткрытые земли. Она постаралась завладеть его вниманием, и он ответил холодноватой вежливостью, едва ли не на грани приличия. У него была необычная внешность и неизвестный девушке акцент: по-видимому, молодой человек не являлся коренным американцем. Джоан заговорила с ним, сказала, что у нее день рождения, и предложила выпить бокал шампанского. С удивлением глядя на хорошенькую девушку в белом шелковом платье и золотых украшениях, он попытался отказаться, но она настаивала. Сама сбегала наверх, принесла два бокала и блюдце с пирожными… Она болтала с ним, присев на край дивана, она не видела и не слышала ничего вокруг, не помнила ни об отце, ни о трех десятках гостей, толпившихся в гостиной; перед нею был только он — человек, внезапно возникший в ее жизни всего на один вечер, после чего исчезнет, вероятно, навсегда. Сердце Джоан дрогнуло, и она поклялась себе не допустить этого. Она пригласила бы незнакомца в гостиную, представила гостям, танцевала и говорила бы только с ним, но знала, что это невозможно. Он не согласится, да и отец вспылит, если узнает, что она беседует, как с равным, с каким-то ничтожеством, хотя этот юноша держался так, словно был выше по рождению и уму их всех вместе взятых — и Джоан, и Джона Россета, и гостей.