Ава Рид - Тишина моих слов

Я иду, опираясь на руку Леви и стараясь беречь травмированную ногу, но по возможности держать шаг. Мы молчим, не нарушая окутывающий нас покров ночи. Я опускаю взгляд на мокрые джинсы, которые закатала почти до колена. Если уж что-то не задается, то на всю катушку. Неписаный закон, формула Вселенной.

Леви задает вопросы – они крутятся у него в голове. Они такие громкие, что я их чувствую, почти что слышу. Спрашивать меня нет никакого смысла, он это понимает, но не думаю, что он в состоянии их заглушить. Наверное, я бы тоже не смогла. Только вот не хочу, чтобы он получил ответы. Я хочу защитить его, не ранить.

Факелы на ветру мигают, Леви останавливается у моей палатки, и я впервые за сегодняшний день рада, что здесь больше никого нет.

– Сама справишься?

Он внимательно изучает меня. Ну конечно, думаю, как-нибудь разберусь. Осторожно высвободившись, забираю шину, хромаю от него и открываю палатку, Мо тотчас же заныривает внутрь.

– Когда переоденешься… выйди, пожалуйста.

Ответа Леви не ждет, он уже давно отвернулся.

Проходит целая вечность, пока я сдираю с себя мокрую одежду, вытираюсь насухо и снова одеваюсь. Спортивные брюки, простой топик, сейчас мне нужно немного уюта.

Я потеряла спички, они наверняка утонули в озере или лежат где-то на берегу. Это я переживу, а вот с утратой писем к Иззи хуже. Если бы мне нужно было произнести это вслух, сумей я это сделать, это звучало бы ненормально. Если бы только я могла дать другим почувствовать то, что чувствую сама…

Сидя на матрасе, глажу Мо и размышляю. Разумеется, я пытаюсь убедить себя в том, что еще раздумываю, выйти ли к Леви, но давно уже решилась. Он сейчас занимается тем, что разжигает маленький лагерный костер, и я завороженно наблюдаю за ним. На приличном расстоянии от костра он расстелил покрывало, на нем лежит еще одно.

Костер горит, потрескивает дерево и разлетаются искры. Вокруг пляшут тени от огня.

Леви садится на покрывало, сейчас на нем более свободные джинсы и толстовка. Увидев мои спортивные брюки, он не удерживается от лукавой улыбки. Похлопывает по покрывалу рядом с собой и, как только я сажусь, протягивает мне тарелку с сэндвичем.

– Я съел бы оба, но рад, что ты пришла. Только что сбегал в мини-столовую Пауля и сделал нам по сэндвичу, – он с удовольствием откусывает от своего, а я пристально смотрю на него… Неужели он забыл, что произошло?

Леви проглатывает первый кусочек и застывает, глядя в огонь.

– Давай сперва поедим, – он снова откусывает от сэндвича, и я, следуя его примеру, вгрызаюсь в свой.

Сэндвич фантастически вкусный, и только сейчас дает о себе знать голод, живот урчит.

После еды меня охватывает приятная безмятежность.

– Ну, что делать будем? Я задам тебе много вопросов и, очевидно, не получу ответов, – Леви сидит так близко, что мы почти соприкасаемся плечами. – Может, лучше я просто скажу тебе, что думаю, – вслух размышляет он.

– Ты не умеешь плавать, – глядя на меня, еще раз сообщает он очевидное.

Нет, не умею. Я качаю головой.

– У озера ты что-то сжигала.

Да, сжигала. Я киваю – и это стоит мне бо́льших усилий, чем Леви мог бы предположить.

– Это было важно для тебя.

Сделав глубокий вдох, пытаюсь выдержать его взгляд, но вынуждена закрыть глаза. Я киваю. Да, это означало для меня целый мир.

Снова открываю глаза, ожидая следующего вопроса, который Леви превращает в сообщение.

– Я чуть не обделался от страха.

Он поражает меня. Рот у меня открывается, словно хочет дать место словам, которых нет.

– Я испугался, – он тяжело сглатывает. – И все еще боюсь. За тебя, Ханна.

За меня. Не меня.

Если бы я заново обрела речь, то смогла бы все рассказать и объяснить Леви. Но стала бы я это делать?

Он очень близок к истине. Что, если он все выяснит?

Я боюсь этого, Иззи. Боюсь, он увидит во мне то, что вижу я сама.

Что он больше не будет воспринимать меня так, как сейчас.

Когда я добрался до нее, когда она вырвалась и ушла под воду… Давно уже я не испытывал такого ужаса. Я был разъярен! Потому что она ради чего-то полезла в озеро, хотя не умеет плавать.

Если бы знать, ради чего! Это выглядело как обычная бумага.

В глазах у нее печаль. Рассказала бы она мне, если бы могла?

– Это бумага? Ты жгла бумагу?

Она поджимает губы, секунду раздумывает, затем на ее лице появляется виноватое выражение, и она опускает взгляд, теребя шнурок спортивных брюк, которые ей слишком велики.

Ханна такая противоречивая!

– У тебя волосы всегда были сине-черными?

Я сдерживаю желание протянуть к ней руку, чтобы накрутить на палец прядь ее волос.

Проходит несколько минут, за это время из палатки к нам выходит Мо. Кто знает, что еще делал этот шельмец. Спал, ел, спал. Он укладывается рядом с нами и принимается вылизывать шерсть.

Краем глаза вижу, как Ханна мотает головой. Нет. Нет, они не всегда были такими.

У меня голова идет кругом, это похоже на начало без конца. После каждого ответа возникают десять новых вопросов. Как быть?

Отвернувшись от Ханны к костру, опускаю руки на колени.

– Пиа показала мне, как проще. Если ни на кого не смотреть и никого не видеть, то выговориться легче. Так и есть. По крайней мере, для меня.

Я смотрю на огонь, стараясь не замечать Ханны.

– Моя семья всегда была сложной. Мама не сумела наладить свою жизнь и наши тоже. У нас с Томом разные отцы, схожесть лишь в том, что мы оба не знаем, кто они. У мамы была проблема с наркотиками, – я неодобрительно соплю. – Кто знает, может, есть и сейчас. Она притащила эту дрянь в дом, а Том нашел. В какой-то момент подсел и он. Я был слишком мал и слишком глуп, не понимал, что происходит. Только видел их постоянные ссоры, видел хаос в нашей квартире, я был мальчишкой, который никого не мог позвать в гости.

Всплывают воспоминания, но я не обращаю на них внимания.

– Постоянно приходили и уходили какие-то чужие дядьки, вероятно, сутенеры или дилеры. Я до сих пор этого не знаю. Иногда они приходили и по другому поводу. Они не особо… скромничали, – не могу сдержать горькой улыбки, качаю головой, думая об этом.

– Однажды Тома застукали, и к делу подключилось управление по делам несовершеннолетних. Мне было двенадцать. Меня отдали в детский дом, мать под суд, Тома, насколько мне известно, на несколько лет отправили в колонию для несовершеннолетних. Я не много чего уловил тогда, был слишком… в невменяемом состоянии, и – управление связалось со «Святой Анной». С тринадцати лет я живу там. И никогда больше ничего не слышал о них обоих.

Я не заметил, как Ханна подсела ближе, поэтому вздрагиваю, когда ее рука ложится на мою. Обернувшись, я успеваю увидеть, что по щеке у нее ползет слеза, которую она решительно стирает. Она легонько пожимает мне руку, встает, и по колыханию спортивных брюк видно, что у нее дрожат ноги.

Я не понимаю, что она собирается сделать.

Глаза у нее остекленели, она смотрит на меня умоляюще, но о чем она просит?

Медленно наклонившись, стягивает сперва левый носок, а затем правый. Затем следует левая штанина, она закатывает ее все выше и выше, пока свет от костра не падает на ногу. Она подворачивает брюки до колена.

У меня перехватывает дыхание. Я не верю своим глазам или не понимаю того, что вижу.

Ханна продолжает, закатывает брюки и с другой стороны, и я, не сдержавшись, тяжело вздыхаю и тихо чертыхаюсь от потрясения.

Ханна, осторожно выпрямившись, делает еще шаг в сторону костра и не знает, что делать с руками. Она без конца заламывает их, сжимает в кулаки и опускает снова.

Ее ноги. Раньше я не приглядывался, а теперь понимаю тот момент в хижине. Я должен был закрыть глаза, потому что она не хотела, чтобы я увидел то, что она мне сейчас показывает.

Рубцы, кажется, еще нестарые, они розовые и похожи на мозаику, которая тянется по коже своеобразными линиями. На правой ноге хуже. И могу поспорить, что сзади линии продолжаются.

– Ожоги, – шепчу я, и голос мой звучит хрипло. Во рту пересохло, глотнуть как следует не получается.

Отвести взгляд от ее ног тяжело, но я делаю это. Опять гляжу ей в лицо, которое она закрывает руками.

Я встаю, иду к ней и снова усаживаю рядом с собой.

– Ханна, – тихо говорю я. – Пожалуйста, посмотри на меня.

Ее все чаще сотрясают беззвучные рыдания, и я не выдерживаю, отвожу ее руки от лица, удерживаю в своих, и… она плачет. Она страдает. У меня в голове элемент за элементом складывается пазл, пусть даже нескольких деталей и не хватает. Пока достаточно этих.

Я просто кладу руку ей на затылок и притягиваю ее к себе. Она без сил приваливается ко мне, а я, обнимая, поддерживаю ее.

– Тебя зовут Ханна, это твой первый год в «Святой Анне» и ты любишь кошек, – шепчу я в ее волосы. – Твою сестру-близнеца звали Иззи. Ты потеряла ее… во время пожара.

Ханна кивает.

Все опять поднимается во мне – боль, беспомощность, страх. Это так больно! Я бы хотела вырвать их из себя заодно с чувством вины, я бы хотела выбросить их, повернуться и уйти.

К сожалению, не получается.

Вместо этого я сижу разбитая, плача на груди у Леви. Он крепко держит меня, незнакомый мальчишка, уже не настолько, но все же достаточно незнакомый.

Леви рассказал мне свою историю, а я подумала о его словах на озере, когда тайком слушала, как он играет на гитаре.

Ты украла у меня кое-что личное, теперь ты моя должница.

Ход оставался за мной. Для каких-то вещей не бывает подходящего момента. Иногда, чем дольше ждешь, тем хуже становится. Никогда нельзя быть уверенным – но можно решиться.

Я решилась. На искру. На то, чтобы отдать. На кое-что личное. На шаг вперед вместо шага назад. Для Иззи и для себя.

К счастью, только потом понимаешь, какую боль это может принести, иначе никогда бы не отважился.

В последние месяцы я сама себя поддерживала, и это не особо хорошо удавалось. Теперь меня поддерживает Леви, и результат не лучше. Разница в том, что я больше не одна. Переносить разрушение становится легче.

Слезы наконец высыхают, огонь потихоньку гаснет, становится меньше, треск – тише, ночь – темнее. Мо громко мурлычет, но не утешает меня. Возможно, радуется, что на сегодня может снять с себя эту обязанность.

Пальцы болят, их свело судорогой, потому что я так сильно вцепилась в толстовку Леви. Его теплая ладонь лежит на моем затылке, а другой рукой он обнимает меня, крепко держит, и я ощущаю головой его подбородок. Стук его сердца успокаивает.

Нехотя поднимаю голову и заглядываю ему в лицо. Я так близко от него, что, если бы захотела, могла бы сосчитать все веснушки.

Я ищу ответы. Он сочувствует мне? Не находит ли он вид моих ног отвратительным – или меня саму?

Рука Леви отпускает мой затылок, и он заправляет мне за ухо прядь волос, где она не удерживается, потому что слишком короткая. Он вытирает у меня на лице последнюю слезинку.

– Оставайся здесь. Не трогайся с места, – настоятельно просит он, встает и идет в свою палатку.

Без Леви мне вдруг становится холодно, руки покрываются гусиной кожей.

Леви исчезает в палатке, и мне не видно, что именно он там делает. Но не проходит и минуты, как он возвращается со спальником в руке и полностью расстегивает молнию, чтобы сделать из него одеяло.

– Значит, так, – говорит он, остановившись напротив меня. – Не знаю, как ты на это посмотришь, но у нас есть две возможности. Первая: ты идешь к себе в палатку, а я – к себе, и мы сейчас говорим друг другу «спокойной ночи». А другая: мы просто остаемся здесь. Дождя не обещали, даже если бог троицу любит, – он улыбается, и я тоже готова улыбнуться. – Этой ночью мне бы не очень хотелось оставаться одному.

Его признание выбивает меня из колеи. Нет, я тоже не хотела бы оставаться одна.