Эдвина начала серьезно «доставать» Ника, прося помочь ей оказаться перед кинокамерой. Поначалу она встречала с его стороны сопротивление. Ник говорил ей, что она ничего не понимает в искусстве актерского мастерства, и это было истиной. Но со временем идея стала ему импонировать. Ник жаждал покорения все новых пространств. А узнав о том, что капиталовложения в киноиндустрию возрастают ежегодно на полтора миллиарда долларов, он и сам стал разделять мечту Эдвины о славе кинозвезды. Он считал, что лавровый венок королевы Голливуда явится лучшим подарком красавице-жене и лучшим доказательством его любви к ней. А какое приключение это будет для него самого?! Какая возможность заработать новые миллионы!..

Когда он узнал, что студия «Метрополитен пикчерз» выставляется на продажу по цене в четверть миллиона долларов, он сразу же телеграфировал своему тестю в Лондон и предложил выделить на это дело двести тысяч, пятьдесят из которых он обязывался выплатить наличными, а остальные должны были быть обеспечены Саксмундхэмским банком. Со времени окончания войны Ник успел учетверить свое состояние, и все же пятьдесят тысяч являлось крупной суммой для 1922 года. Понимая это, лорд Саксмундхэм увидел, что кинематограф для Ника не шалость и не забава, а дело серьезное. С другой стороны, старик почти ничего не знал о фильмах и кинобизнесе. «Голдвин и Майер тоже ничего об этом не знали», — телеграфировал в ответ Ник. И это было правдой. Вспомнив лишний раз то драматическое представление с автоматами, лорд Саксмундхэм решил, что его зять имеет бесспорный вкус к театральности. Он согласился на сделку.

«Метрополитен пикчерз» специализировалась на вестернах, выпускала авантюрные сериалы и временами фильмы ужасов. Скуповатый владелец студии, в прошлом венгерский меховщик, которого звали Александр Петёфи, сколотил на ней состояние, но умер от инфаркта. Через три месяца его вдова, робкая женщина, которая мало интересовалась бизнесом, выставила студию на бульваре Санта Моника на продажу. Площадь студии была восемь акров, имелось два крытых павильона, но цена была заломлена слишком высокая. Кроме того, и время для продажи было выбрано неудачно. Недавний скандал, связанный с Толстяком Арбаклом, повредил киностудиям по всей стране. Акции «Парамаунт» упали с девяноста до сорока пунктов. Охотников купить второразрядную киностудию не было. И тут появился Ник. Его предложение поступило первым, и миссис Петёфи, которая была рада поскорее избавиться от навалившейся на нее заботы, дала свое согласие. Таким образом Флеминг попал в кинобизнес.

Известие о сделанной покупке Ника Флеминга было встречено в кругу дельцов киномира в лучшем случае равнодушно, в худшем — насмешками.

— Флеминг дилетант и прожектер, — говорил владелец одной студии, который подцепил эти словечки от какого-то своего сценариста. — Он не протянет и полугода.

Восхитительные волны Schadenfreude[8] накатились на колонию киноиндустрии, правила в которой были таковы, что достижение успеха понималось не только как твое личное счастье, но и как одновременное банкротство всех твоих коллег по кинобизнесу. Ник прекрасно был осведомлен о том, что говорят его критики, когда входил в железные ворота в испанском стиле, за которыми начиналась «Метрополитен пикчерз». Взглянул на жалкого вида оштукатуренный домишко, который только что купил… Ему было плевать на критиков. Ник Флеминг знал, что делает. И, как всегда, держал в рукаве свой козырь.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Террасы величественного беломраморного султанского дворца тянулись вдоль берега красивейшего Босфорского пролива на европейской стороне Константинополя на полмили в длину. Входя в ворота дворца, Диана Рамсчайлд думала о деньгах, власти, продажности и, в не меньшей степени, о мести Нику Флемингу. Годы, прошедшие со времени смерти Альфреда, были тяжелыми для Дианы и едва не обернулись полной катастрофой для «Рамсчайлд армс компани». Альфред готовил Ника в свои преемники, так что смерть босса и предательство Флеминга нанесли фирме двойной удар. Управление ею было дезорганизовано. Наследовали Альфреду его вдова и дочь; они вдвоем держали на руках пятьдесят семь процентов всех акций компании. Арабелла полагала, что во время выборов нового главы компании Диана будет голосовать за вице-президента Арнольда Хастингса. Однако, к ее удивлению, дочь оспорила эту кандидатуру. Арнольду было шестьдесят три года, близилось время ухода на пенсию, да и потом сам он был в лучшем случае одаренным бухгалтером. Компания нуждалась в молодом и энергичном руководителе…

— В таком, как я, — смело заявила Диана.

— Ты? — удивилась мать. — Диана, сейчас не время шутить.

Но ее дочь не шутила. Двойной шок, который она пережила из-за смерти отца и из-за Ника, который, как она считала, ее предал, сильно встряхнул ее. Она чувствовала, что отныне ее миссия — идеи по стопам своего отца. В конце концов, у нее высшее образование. Почему бы женщине и не возглавить оружейное производство? Ну может женщина, но крайней мере, попробовать?

Ей удалось все-таки склонить мать к компромиссу. Они договорились, что Диана становится вице-президентом и начинает постигать тайны бизнеса. Затем через два года, когда Арнольду Хастингсу подойдет пора идти на пенсию, если у нее все еще будет желание возглавить компанию и если совет директоров сочтет ее достойной этого поста, она его получит. Диана приняла условие и с такой энергией окунулась в работу и учебу, что даже Хастингс, который поначалу имел глубокое предубеждение против нее, вскоре стал ее ближайшим соратником и учителем. Диана обладала уравновешенностью, была умна и красива — это всем было известно. Но, кроме того, она, как оказалось, унаследовала от отца и деда поразительную твердость. Вскоре она прослыла в компании «железной девой», хотя в глаза никто так называть ее не осмеливался. В 1920 году Арнольд подал в отставку, и совет директоров единогласно избрал Диану его преемницей. Клеветники ехидничали, что, мол, у директоров не было выбора, так как Диана и ее мать держали контрольный пакет акций. Но директора на самом деле поверили в Диану. Она показала себя настоящим деловым человеком и жестким администратором. А дела стало вести трудно. Перемирие принесло покой на истоптанную войной планету, но одновременно поставило на грань краха военную промышленность. Акции компании Рамсчайлдов упали со 126 пунктов в 1917 году до 30 в 1920 году. Заказы составляли теперь лишь одну пятнадцатую от той цифры, которая была в годы военного бума. Диана сократила штат служащих, снизила зарплату, включая и свою собственную, и отключила почти треть всех производственных мощностей. Она решила, что является потенциально лучшим торговым агентом компании, и начала поиски «горячих точек» на планете, где были вероятные покупатели продукции «Рамсчайлд армс».

Вот поэтому она и была сейчас в Турции.

Громадный султанский дворец, в который вошла Диана, был выстроен в 40-х годах XIX века при султане Абдуле Меджиде, который предавался излишествам в сексе, имея большой гарем. Все закончилось импотенцией, а как следствие этого — алкоголизмом. Абдул Меджид возжелал иметь «самый большой в мире дворец», и он получил его. Во времена, когда Турция не имела практически никакой собственной промышленности, кроме производства ковров, и именовалась «больным зубом Европы», ее султан не пожалел четырнадцати тонн золота на отделку своего дворца, выстроенного в стиле крикливого, безумного рококо. Турция словно несла на себе какое-то проклятье: на протяжении столетий страной управляли невероятно глупые властители. Это был ее крест. Развращенность последних двадцати пяти полновластных султанов Османской империи превосходила все, что только видел мир со времен самых неразумных императоров Рима. Лень, пьянство, массовые убийства, всевозможные извращения, геноцид, пытки, братоубийства, женоубийства, детоубийства, обжорство — все эти пороки несли в себе султаны и халифы, каждый из которых официально именовался «тенью аллаха на земле». Тем временем обширная Османская империя с населением в тридцать миллионов душ все уменьшалась, отщипываемая по куску жадными европейскими державами.

В 1908 году трещавшая по швам империя перенесла революцию, когда группа так называемых младотурок свергла последнего полновластного султана Абдула Хамида Проклятого и, возведя на трон его брата, провозгласила конституционную монархию. Новый султан Магомет Пятый был почти полным идиотом и гордился тем, что не прочитал за двадцать лет ни одной газеты. К несчастью для младотурок, предводителем которых был убийца с лицом младенца Энвер-паша, они выступили на стороне Германии в первой мировой, что было их ошибкой. В 1915 году, пока талантливый молодой полковник Мустафа Кемаль сдерживал английские военно-морские силы в районе Галлипольского полуострова, Энвер-паша и его соратники организовали геноцид армян. По примерным подсчетам, было истреблено шестьсот тысяч человек. Не щадили и малых детей, разбивая им головы о каменные стены домов. Позднее убийцы еще пытались собрать с британских страховых компаний страховку за убиенных!

Энвер-паша, погрязший по уши в коррупции, встав перед лицом катастрофического для себя итога войны, бежал из страны вместе со своими приспешниками, бросив на произвол судьбы — а вернее, на милость победителей — тридцать шестого султана Магомета Шестого (умалишенный Магомет Пятый был низложен в 1915 году), который фактически стал пленником англичан и французов. Именно тогда британский премьер Ллойд Джордж, активно подстрекаемый министром иностранных дел лордом Керзоном, совершил одну из самых грубых промашек во всей британской истории.

В целях привлечения греков на сторону союзников в войне — греческий царь Константин был женат на сестре кайзера и занимал прогерманскую позицию, — греческому премьеру Элеутериосу Веницелосу был обещан город Смирна на средиземноморском побережье Турции. В 1919 году Веницелос уступил просьбе союзников и послал им долговую расписку. Ллойд Джордж и лорд Керзон презирали турок, кроме того им грезилась романтическая Греция Гомера, являвшаяся колыбелью демократии. Они поддержали Веницелоса. Без султана, который находился в заложниках у союзников в Константинополе, и без жизнеспособного национального правительства Турция была беспомощна. Веницелос послал вперед греческую армию и штурмом взял Смирну, которая еще с 1453 года официально считалась турецкой — тогда султан Магомет Второй покорил Константинополь, — несмотря на то, что там была крупная греческая община. Жители Смирны из числа турок подверглись грабежам, женщины — изнасилованиям. Не гнушались солдаты-греки и убийствами.

Вот тогда-то Диана Рамсчайлд и рассудила, что турецкий султан купит у нее партию товара, производимого ее компанией. Для встречи с «тенью аллаха на земле» она надела нарядное зеленое платье от Шармез — она сделала это с умыслом: зеленый цвет был цветом знамени ислама, — гармонирующий с платьем и подбитый мехом плащ, белые перчатки и белую шляпку с вуалью. Весь свой гардероб она купила в Париже по дороге в Константинополь. Диана любила хорошо одеться: в Восточном экспрессе с ней путешествовали шесть больших чемоданов. Она остановилась в роскошном отеле «Пера-палас» в европейском квартале. Ей удалось договориться о встрече с султаном, для чего потребовалось всучить военному министру тысячедолларовую взятку. Ни английские, ни французские власти не докучали ей своим вниманием. Диана решила, что им просто неизвестно, кто она такая, однако она ошибалась. Им это прекрасно было известно. Им было известно также, что она здесь только потеряет время.

По огромным залам трехсоткомнатного дворца ее провожал мажордом, одетый в стамбульский костюм. Дворец произвел на нее сильное впечатление, хотя она понимала, что в отделке комнат много показухи и крикливости, а тяжелая, покрытая позолотой французская мебель и высокие окна, выходившие на Босфор, говорили больше о вульгарности, чем о величии. Еще совсем недавно годичное содержание этого дворца со всеми его атрибутами, включая сотни евнухов, слуг, одалисок, обходилось ни много ни мало в два миллиона английских фунтов стерлингов. Теперь же здание казалось пустынным, и в этом было что-то жуткое. Диана гадала: куда они все делись?

Наконец ее ввели в зал с высокими потолками, у одного из окон которого стоял низенький человечек в сюртуке. Мажордом представил гостью по-французски. Диана не знала почти ни слова на турецком, но зато у нее была беглая французская речь, и она хорошо знала, что почти все образованные турки говорят по-французски. Когда мажордом вышел, коротышка повернулся и зашагал к Диане.

— Добро пожаловать, мадемуазель Рамсчайлд, — сказал этот человек, у которого были усики а-ля Чарли Чаплин. Он поцеловал ей руку и улыбнулся: — Меня зовут Бабур-паша, я являюсь советником его превосходительства господина военного министра.

— Очень приятно с вами познакомиться, ответила Диана тоже по-французски.