— Кемаль, — прошептала она ему на ухо, — только что я прочитала в лондонской «Таймс» статью, которая наполнила меня… тревогой.

Он отпустил ее и уже серьезно посмотрел ей в глаза:

— Что такое?

— Четыре дня назад в Голливуде был убит американский киноактер Род Норман.

— И что?

— Он был застрелен в библиотеке дома Ника Флеминга. Этот Род… Он был похож на Ника.

Кемаль нахмурился:

— И что же?

— У меня ужасное предчувствие, что Лысый Али убил не того человека.

С минуту Кемаль изумленно смотрел на Диану, потом вскинул голову и захохотал, хлопая себя по бедрам.

— Это не смешно! — воскликнула она.

— Нет, это именно смешно! Это самая забавная штука, которую мне когда-либо приходилось слышать! Лысый Али, старый мошенник, пристрелил не того! Это великолепно, восхитительно! Но ты-то что волнуешься? Он убьет твоего Флеминга рано или поздно. Он обязан это сделать. На карту поставлена его профессиональная репутация.

Его реакция на ее сообщение возмутила Диану.

— Я убила невинного человека! — крикнула она в гневе. — Это преступление, которое останется на моей совести! Но это и твоя вина! Это ты подговорил меня!

Она мгновенно поняла, что допустила страшную ошибку. Улыбка моментально исчезла с его лица, а глаза сверкнули такой лютой злобой, которую Диане никогда раньше ни у кого видеть не приходилось. Он отвесил ей такую сильную оплеуху, что она отлетела назад на подушки.

— Шлюха! — крикнул он. — Не смей обвинять меня в своем преступлении! — Он снова ударил ее. — У Мустафы Кемаля нет совести, а те, кого он удостоит чести приблизить к себе, должны ублажать его, а не обвинять! Как ты посмела, наглая потаскуха?! Знаешь, у меня сейчас вертится соблазнительная мысль: а может, тебя вывести сейчас во двор и пристрелить? А американскому послу и всему миру я сообщу, что Мустафа Кемаль всего лишь свершил правосудие над шлюхой и торговкой смертью, которая наняла убийцу, чтобы тот умертвил того американского актера, как бишь его?!

Тяжело и хрипло дыша, он поднялся с кровати, все еще не спуская с нее своих горящих глаз.

— Шлюха, — презрительно повторил он, затем резко развернулся и вышел из спальни, оглушительно грохнув дверью.

Диана слезла с кровати, подбежала к маленькому деревянному столику, и в следующую секунду ее вырвало в фарфоровый таз для умывания.


Смирна была одним из самых благодатных городов во всей Малой Азии. Здесь был целительный климат. С моря город окаймляла красивая, в форме полумесяца гавань, на которую были обращены внушительные фасады двухэтажных домов. На некотором удалении от прибрежной полосы начиналась богатая и плодородная почва, на которой росли деревья, увешанные плодами. Воздух был напоен ароматами мимозы и олеандра. В Смирне жило многонациональное сообщество в своей массе обеспеченных людей: турки, евреи, армяне, греки и другие европейцы. Каждая община имела свой отдельный квартал. На улицах наблюдалось воистину вавилонское столпотворение, смешение национальных костюмов, отчего казалось, что в городе не прекращается карнавал. Этот морской порт, торговый оборот которого превышал константинопольский, славился своими азартными играми, красивыми женщинами, плавучими домами, золотом и скачками, клубами и ресторанами. Большинство жителей Смирны свободно владело тремя-четырьмя языками.

Но воскресным утром 10 сентября 1922 года этот город был страшен. Вот уже много дней между греками и армянами ходили слухи о том, что «турки идут». Теперь турки пришли. Зная, что они славятся своей жестокостью, армяне и греки стали спешно эвакуироваться. Красивая гавань была забита кораблями: грузовые суда, пассажирские лайнеры, турецкие шлюпки и двадцать два военных судна. Два британских линкора, три эскадренных миноносца под американским флагом, три французских крейсера и итальянские крейсер и миноносец возвышались в группе других, более мелких судов. Четыре названных державы прислали сюда эту армаду для защиты соотечественников, оставшихся в Смирне. Этим участие иностранных государств в том, что рассматривалось как внутренний турецкий конфликт, решено было ограничить. Впрочем, в то утро весь мир все равно пристально наблюдал за Смирной.

Мустафа Кемаль появился в городе на французском автомобиле с открытым верхом и был встречен как герой ликующей, грохочущей толпой турок. Гази улыбался, приветственно помахивал рукой. Питая склонность к драматическим эффектам, он отказался украсить свою форму какими бы то ни было знаками различия. В первый день Мустафа Кемаль отдыхал. В тот вечер он отправился в самый лучший ресторан города, чтобы впервые за две недели военной кампании выпить ракии. Ко всеобщему изумлению, не признавший Кемаля метрдотель сказал, что свободных мест нет. Тогда Кемаль повернулся к столику, за которым сидели богатые изрядно перепуганные греки — уж они-то его узнали! — и спросил:

— Скажите, сюда когда-нибудь приходил царь Константин, чтобы выпить стаканчик ракии?

Греки отрицательно замотали головами.

— Тогда зачем же ему понадобилось завоевывать Смирну? — спросил он, и все засмеялись.

В Смирне сразу же заговорили о том, что, возможно, Мустафа Кемаль-паша отнюдь не такой зверь, каким его представляли.


Оставшаяся на вилле близ Сардиса Диана Рамсчайлд стояла на веранде, опираясь спиной о перила, и безразлично смотрела в пол. На ней было простое белое платье и коричнево-белые туфли. На ней не было шляпки, а золотисто-белокурые волосы нуждались в гребенке.

— С ним такое бывает, — сказала Фикри, которая сидела тут же на деревянном стуле. Был вечер вторника, на вилле никого не было, кроме этих двух женщин, ожидавших вестей от Кемаля. — Он умеет любить и быть ласковым, но также умеет быть невероятно жестоким. Его отношение к ближнему очень переменчиво.

— Я вела себя как дура, — спокойно сказала Диана. — Думаю, я заслужила те слова, которые он обрушил на меня. Если бы у меня было хоть немножко здравого смысла, я тотчас уехала бы домой.

— Но у тебя нет здравого смысла, потому что ты любишь его.

— Да, я люблю его, — вздохнула Диана. — Но начинаю думать, что у меня это плохо получается.

— Я тоже его люблю, — своим тихим голосом сказала Фикри.

Диана посмотрела на турчанку, и у нее появилось ощущение своей вины перед ней. До сих пор она не задумывалась о переживаниях Фикри. Собственно, ей казалось даже, что турчанки вообще бесчувственны и, стало быть, их чувства невозможно оскорбить.

— Мне жаль нас обеих, — сказала она.

На дороге показалась машина, которая остановилась перед виллой. Из нее вышел полковник Ариф и живо стал подниматься по лестнице. Кивнув Диане, он заговорил с Фикри по-турецки.

Фикри улыбнулась и поднялась со стула.

— Он послал за нами, — сказал она Диане. — Ариф отвезет нас в Смирну.

Диане захотелось заплакать от облегчения.

Спустя три часа они затормозили перед красивой белой виллой в богатом квартале Бурнава, который раскинулся на холмах над всем городом. Диана с Фикри вышли из машины, а Ариф жестом приказал одному из лазов-телохранителей забрать их багаж. Несмотря на то что была уже почти полночь, в комнатах горел яркий свет. Диана поднялась вслед за Фикри на крыльцо, но там немного задержалась, чтобы привести себя в порядок.

— Может быть, уже слишком поздно что-либо изменить, — сказала она Фикри, печально улыбнувшись. — Но я все равно должна выглядеть как следует, даже на эшафоте.

Фикри, казалось, не оценила этой шутки.

Они вошли в дом, который был богато обставлен французской антикварной мебелью. Кемаль сидел за письменным столом в большой гостиной с великолепным видом на гавань. Он читал телеграммы и курил. Ворот мундира был расстегнут, открывая гладкую безволосую грудь. Он поднял глаза на вошедших женщин и что-то быстро сказал по-турецки. Фикри вышла из комнаты. Тогда Кемаль посмотрел на Диану. У него было каменное выражение лица. Обычно он был с ней весьма галантен, но теперь она даже не обратила внимания на то, что он не предложил ей сесть.

— Я думаю жениться, — сказал он. — Это тебя удивляет?

— Это зависит от того, кто твоя избранница.

— Ее зовут Латифи. Она дочь владельца этой виллы, богатого судопромышленника. Он сейчас со своей женой в Биарице. Латифи красива, истинная патриотка и имеет европейское образование. Она мне очень подходит в качестве жены.

— Поздравляю, — проговорила Диана, стараясь не показывать ему своих чувств. Она знала, что он изо всех сил старается причинить ей боль.

Он собрал в кулак пачку лежавших перед ним телеграмм:

— Мне прислали приветственные послания руководители многих государств мира, так что едва ли я нуждаюсь еще в твоих поздравлениях. Вот смотри: президент Франции, канцлер Германии, король Испании Альфонсо, Муссолини. Даже ваш президент Хардинг. Они знают, что с таким человеком, как я, приходится считаться. Они видят мое величие.

— Может, ты не удержался и послал поздравительную телеграмму самому себе?

Положив телеграммы, он слегка улыбнулся:

— Спасаешься юмором, как истая янки. Понимаю. Поскольку уже поздно, я разрешаю тебе провести эту ночь здесь. А завтра ты покинешь этот дом. Я заказал тебе комнату в «Восточном клубе». Это самый лучший клуб во всем городе. В четверг в Марсель отплывает французский лайнер «Виль де Пари». Я заказал тебе каюту. Ты можешь рассматривать себя в качестве гостьи нового турецкого правительства, которое оплачивает все твои расходы. Было очень приятно с вами познакомиться, мадемуазель. Доброй ночи.

С этими словами он с силой вдавил окурок сигареты в уже почти полную пепельницу.

— Все? — тихо спросила она.

— О чем еще говорить?

— Ты был моим возлюбленным.

С минуту он молча изучал ее своими замечательными синими глазами.

— Вечная романтическая любовь — это то, о чем пишут в дешевых книжках. Боюсь, я не способен на такое чувство.

— Тогда что ты во мне нашел?

Он закупил еще одну сигарету, выдохнул дым и сказал:

— Я никогда до тебя не спал с американками. Это было приятно, за что я тебя и хочу поблагодарить.

— Ты хладнокровный мерзавец! — сказала она, чеканя каждое слово. — Мне жаль Турцию.

Он смотрел ей вслед, когда она уходила.

Ее душила ярость. Уже второй раз в жизни она влюблялась в человека, который затем предавал ее, унижал. Она вышла в холл и увидела висящий на стене кривой ятаган — древнее оружие турок. В слепом гневе она потянулась за ним, чтобы вернуться в комнату и зарезать Кемаля. А почему бы и нет? Не он ли научил ее тому, что человеческая жизнь ничего не стоит? Не он ли подговорил ее нанять Лысого Али для убийства Ника? Но вдруг она увидела в конце холла одного из телохранителей Кемаля, который наблюдал за ней. Диана поняла, что, даже если ей и удастся покончить с Кемалем, эти лазы не выпустят ее с виллы живой.

«Нет, держи себя в руках, — приказала она себе мысленно, поднимаясь по лестнице. — Не устраивай сцен».

Большую часть ночи она пролежала в кровати без сна, слезами вытравливая из себя ханум…


Утром Диану на машине отвезли в «Восточный клуб», компаунд[11], обнесенный высотой в шесть футов белой оштукатуренной стеной. Клуб был расположен в европейском квартале, недалеко от французского консульства, этакий маленький островок роскоши и отличной европейской кухни, с плавательным бассейном, теннисным кортом и казино. Управляющим здесь служил элегантный француз месье Дюваль, который приветствовал Диану нарочито уважительно.

— Вы гостья Мустафы Кемаля, — говорил он, провожая ее в отведенную ей комнату на втором этаже. — Вы оказываете нам большую честь своим посещением, мадемуазель.

Диана молчала, храня при себе мнение о Мустафе Кемале, которое было диаметрально противоположным мнению месье Дюваля. Номер оказался просторным и красивым и был обставлен белой плетеной мебелью. С потолка свешивались монотонно гудевшие два вентилятора. Балкон выходил на плавательный бассейн. Когда носильщики доставили в номер два больших чемодана Дианы, месье Дюваль сказал ей:

— Я бы очень советовал прекрасной мадемуазель не выходить сегодня за территорию нашего компаунда. Здесь вы находитесь в безопасности. У нас высокая стена и собственная охрана. Но на улицах сейчас тревожно. Весьма сожалею, но вынужден сказать, что турки ведут себя отвратительно! Мустафа Кемаль издал декрет, запрещающий турецким солдатам под страхом смертной казни причинять вред грекам и армянам, но сегодня утром я собственными глазами видел, как два турецких офицера задержали какого-то иностранного коммерсанта. Это произошло прямо напротив нас через улицу. Мне кажется, что турки не очень-то собираются следовать предписаниям своего гази.