Потом он говорил себе, что это все пустое бахвальство. Организм может терпеть боль, но не бесконечно. А Ник знал, что в этом смысле он находится уже на самом краю. Шмидт также отлично понимал это, так как в своем темном деле был настоящим профессионалом. Он считал, что со временем заставит Ника согласиться на все, что ему предложат. Так что мысли несчастного американца о героическом венце были всего лишь самообманом и театральщиной.

В таком случае какая альтернатива у него еще осталась? Если он не может дать им ту информацию, которой они добиваются, и если он уже не в силах сносить пытки и мучения, что ему остается?

Прислушиваясь к ночному ливню, барабанившему в тюремные стены, Ник вдруг остался один на один с ответом на этот вопрос. Ответ этот прозвучал у него в сознании во всей своей ледяной лаконичности: смерть. Он, Ник Флеминг, находясь в расцвете лет и сил, должен уйти из жизни!

Он мысленно приказывал себе держаться, но слезы катились сами по себе.

Вся грустная ирония, открывшаяся ему, состояла в том, что он, несмотря на свою большую семью, несмотря на то, что у него много друзей, несмотря на свое могущество, власть, дома, машины, заводы, киностудию, — несмотря на все это, он, как последний бродяга, обречен на смерть в одиночестве.


Когда на следующее утро за ним пришли охранники, они, к несказанному удивлению, держались с ним почти что вежливо.

— Доброе утро, — сказали они, снимая наручники.

Он сел на койке, разминая затекшие конечности.

— Вы принимать душ, — сказал один из охранников на скверном английском. — Вы побрить борода, стать красивый.

Ник посмотрел на него как на ненормального. Но его действительно отвели в чистую душевую, выдали мыло и полотенце и бритвенные принадлежности, оставили на стуле чистую, неношеную тюремную робу и пару кожаных сандалий. Затем оставили его в душевой одного. Ник терялся в догадках относительно смысла всего происходящего. Может быть, они ждут, что он покончит с собой с помощью этой бритвы?.. Если так, то они не на того напали: Ник Флеминг не доставит Шмидту такого удовольствия.

Немного приободрившись, он побрился, затем впервые за неделю встал под душ. Приятно было ощущать себя чистым и свежим. Ник надел тюремную одежду, которая пришлась ему почти впору, и постучал в дверь. Охранник-нацист, который старался теперь выглядеть добродушным парнем, открыл дверь.

— Хорошо, — сказал он, улыбаясь. — Нет дурной запах. Нет борода. Хорошо! Красиво!

— Увы, следующий танец уже обещан другому.

— Битте? — тут же переменился в лице гестаповец.

— Ладно, замнем.

Вместо пыточной его отвели на сей раз в кабинет Шмидта. Капитан стоял возле своего письменного стола, за которым было окно, выходившее на тюремный двор. Шмидт приветливо улыбался.

— Доброе утро, Флеминг, — сказал он весело. — Сегодня вы прекрасно выглядите. Будете завтракать?

Ник подозрительно сощурился:

— Да.

— Уж, конечно, не той мерзостью, которую вам приносили в камеру.

— Вы имеете в виду тот суп, что взял первый приз в 1920 году?

Шмидт рассмеялся:

— А у вас неплохое чувство юмора. Отлично. Вы правы, тот суп никуда не годится. Я не даю его даже своей собаке. Только заключенным. Но сегодня у нас будет нечто более аппетитное.

Он нажал кнопку. Открылась боковая дверь, и охранник вкатил в кабинет столик на колесиках. Столик был накрыт белой скатертью и сервирован серебром и фарфором.

— Гостиничное обслуживание, — весело произнес Шмидт. — Совсем как в «Адлоне». Присаживайтесь, друг мой. Ешьте, поговорим потом.

— О чем поговорим?

— О многом! Наш купец — ваш товар.

Охранник достал с нижней полки столика термос. Он открыл его, и оттуда появился классический английский охотничий завтрак: вареные яйца, колбаса, нарезанная ломтиками ветчина, жареные грибы и томаты. Охранник разложил это все на столике, выставил серебряную подставку с тостами, вазочку со сливочным маслом и три вида конфет. Ник смотрел на все это завороженным взглядом. Охранник налил в чашку кофе с молоком, потом пододвинул к столику стул.

— Пожалуйста, садитесь, — сказал Шмидт, показывая на стул.

Ник сел. Аромат, исходивший от еды, сводил с ума. Не думая о том, что все это может оказаться отравой, он жадно набросился на еду.

Когда он насытился, Шмидт сказал:

— Отлично. Национал-социалистический режим имеет свои плохие стороны. Но и хорошие тоже. Вам довелось до сих пор испытывать на себе плохие. Не понимаю, почему бы вам с этой минуты не начать наслаждаться хорошими. Конечно при условии сотрудничества.

«Начинается», — подумал Ник.

— А что, по-вашему, значит сотрудничество?

— Фюрер хочет иметь хорошие отношения с Америкой. Он хочет иметь хорошие отношения со всем миром, но особенно с Америкой. А вам известно, что национал-социализм не имеет в США хорошей прессы. И особенно ругает его газетная сеть, владельцем которой является ваш отчим Ван Нуис Клермонт. В интересах развития германо-американских связей фюрер согласен снять с вас все обвинения и вернуть вам свободу. Естественно, на некоторых условиях. Одно из этих условий состоит в следующем: вы употребите все ваше влияние на отчима для того, чтобы он изменил свою газетную политику по отношению к национал-социалистической Германии.

«Это еще дешевая цена за свободу, — подумал Ник. — Соглашайся».

— Не могу дать вам гарантий в том, что смогу изменить отношение Вана, — сказал он. — Но я согласен попытаться.

— Да, мы понимаем. Само намерение с вашей стороны удовлетворит нас. Второе условие: вы переведете один миллион долларов на счет германо-американского фонда. Ваш вклад должен быть сделан перед тем, как мы вернем вам свободу, и деньги должны быть помещены в «Германский банк». Ваш дар будет считаться анонимным. Мы не хотим, чтобы на вас обрушилась критика со стороны ваших приятелей американских евреев.

«Вымогательство, — подумал Ник. — Следовало этого ожидать. Ну и что? Соглашайся. Деньги — это всего лишь деньги. Соглашайся и выходи на свободу!»

— Каковы другие условия?

— Вы вносите еще один вклад на сумму в сто тысяч долларов на счет фонда Германа Геринга.

— Что это за фонд?

— Благотворительная организация, учрежденная фельдмаршалом.

— Похоже, фельдмаршал осуществляет благотворительность в отношении самого себя.

На какую-то секунду дружелюбное выражение исчезло с лица Шмидта и сменилось выражением смертельной злобы, которая уже так хорошо была знакома Нику.

— Друг мой, — произнес он. — Не заставляйте меня снова учить вас этикету…

— Хорошо, — сказал Ник. — Я готов согласиться на все условия, которые вы выдвинули. Они неслыханны, но я готов согласиться.

— Великолепно, — сказал Шмидт, доставая из кармана кителя листок бумаги. — За последнее время я хорошо вас узнал и чувствовал, что вы поведете себя благоразумно. А вот и наше последнее условие. Я держу сейчас в руках результат работы наших разведывательных служб. Это перечень одиннадцати видов вооружения, над проектами которых сейчас работает конструкторское бюро вашей компании. Оружие это предназначено для американской армии.

Шмидт вернулся к столу и протянул список Нику. Тот взглянул на него. Бланк абвера. У немцев была хорошая разведка, но Ник все равно удивился тому, что ей удалось проникнуть в тайны американского военного департамента. Он еще больше удивился, ознакомившись со списком: одиннадцать самых секретных разработок «Рамсчайлд армс» для армии, флота и ВВС!

— Нам нужны копии всех чертежей, — сказал Шмидт. — Когда они поступят в Берлин и пройдут экспертизу наших инженеров, вы будете освобождены.

Ник поднял на него глаза:

— А вы понимаете, что если я сделаю это, то, уж не говоря о том, что я стану изменником, я буду навечно отстранен от военного бизнеса?

— Совсем нет. Американцам вовсе не обязательно будет знать, кто именно оказал нам эту услугу.

— Они и так узнают, когда станет ясно, что ваша армия вооружена так же, как американская.

Шмидт пожал плечами:

— Смело валите это на наш абвер. Во всяком случае, это ваши проблемы, а не наши. У вас есть двадцать четыре часа на принятие решения. Если отказ, то вас передадут в суд, и получите вы двадцать лет тюрьмы или смертную казнь — будет зависеть от настроения вашего судьи. Об оправдательном вердикте, разумеется, и речи быть не может. Обдумайте все хорошенько, друг мой. Знаете, вы даже начинаете мне нравиться, поэтому я искренне надеюсь, что вы примете зрелое и разумное решение.

— Мне не нужно время, — сказал Ник. — Я даю согласие прямо сейчас.

Шмидт просиял.

— Великолепно! — торжествующе воскликнул он. — Молодец, старина! Не могу выразить словами свое восхищение вашим правильным выбором!

— Полноте, капитан, вы так же, как и я, прекрасно знаете, что у меня не было выбора. Двадцать лет нацистской тюрьмы я никак не могу назвать адекватной альтернативой.

— Конечно, но я подумал было на секунду, что в вас заговорит упрямый патриотизм в отношении вашего оружия.

— Я бизнесмен, а не патриот. Я воспользуюсь вашим советом и переложу всю ответственность на германских шпионов. Теперь что вы хотите, чтобы я сделал?

Шмидт, радуясь как школьник, заспешил к своему столу.

— Заранее предполагая, что вы станете с нами сотрудничать, я заготовил письмо на имя вице-президента по конструкторским разработкам Честера Хилла…

— Нет, нет, нет! Письмо — это долгая история! Я хочу поскорее выбраться отсюда, капитан! Кроме того, использование письма в столь серьезном деле может обернуться и для меня, и для вас большими неприятностями. Дайте я просто позвоню ему. Я вполне смогу передать ему все указания по телефону.

— О! — Простая мысль о телефонном звонке, видимо, не приходила в голову Шмидту. Он сверился со своими часами. — Но в Коннектикуте сейчас всего три часа утра…

— Да мне плевать! — воскликнул Ник, вставая и подходя к столу Шмидта. — Я разбужу его! В конце концов, я босс! Я хочу побыстрее сдвинуть дело с мертвой точки, чтобы выбраться отсюда! Дайте карандаш, я напишу вам его номер.

— Да, конечно… Вот вам ручка и бумага. Я и сам думаю, что так будет лучше. Не представляете себе, как я рад нашему сотрудничеству! Между нами, Флеминг: ваше дело светит мне повышением по службе.

Он весь лучился радостью. Ник черкнул в блокноте телефонный номер, вырвал листок и подал его немцу.

Шмидт повернулся к Нику спиной и потянулся к телефонному аппарату. На его столе лежало круглое и тяжелое пресс-папье. Недолго думая, Ник схватил его и обрушил на затылок Шмидта. Немец крякнул и повалился на стол лицом вниз.

Первым делом Ник вытащил у него из кобуры револьвер. Затем он подбежал к шкафу с одеждой и распахнул его. Слава Богу! Там висел полный костюм эсэсовского офицера, включая лоснящиеся черные сапоги и зловещего вида черную фуражку. Не мешкая ни секунды, Ник скинул с себя кожаные сандалии, арестантскую робу, бросил это все на нижнюю полку шкафа, а затем натянул на себя немецкую форму и сапоги. Одежда оказалась немного велика — по приблизительным прикидкам Ника, за время его недельного пребывания в «Фулсбюттель» он потерял не меньше десяти фунтов, — но носить было можно.

Едва Ник надел фуражку, как Шмидт застонал. Ник бросился к немцу и, схватив его за руки, грубо дернул вверх. Затем он приставил револьвер к его лбу. Шмидт открыл глаза. На его длинном лице появилось выражение почти панического ужаса, когда он увидел глядящее ему прямо в лицо дуло револьвера.

— А теперь, друг мой, — тихо сказал Ник, сделав ударение на последних словах, — к такой-то матери все твои условия! Ты поможешь мне выбраться из этого дерьма или умрешь. А если ты не веришь, что мне доставит несказанное наслаждение размазать твои вонючие мозги по стенам этого кабинета, то ты самый тупой гестаповец из всех, какие только существуют! Где мы?

Шмидт дрожал и потел.

— В концентрационном лагере «Фулсбюттель».

— Где это?

— В Гамбурге.

«Гамбург?! — подумал Ник. — О Иисус! А я-то думал, что нахожусь в Берлине».

— Что за аэродром здесь поблизости? Гамбургский?

— Да.

— Там летают военные самолеты?

— Да.

Ник отпустил его и отступил на шаг, продолжая держать его на мушке.

— Ну хорошо, дружище. Сейчас ты вызовешь дежурную машину. Когда она придет, мы с тобой выйдем отсюда и сядем в нее. Если ты выкинешь какой-нибудь фокус, я тебя пристрелю. Не важно, что меня тоже убьют. В этой норе у меня так и так нет будущего. Так что думай лучше о себе. Понимаешь?