Фред Стюарт - Титан

Однако когда в тот торжественный вечер их лимузин притормозил у отеля, Ник понял, что совершил ужасную ошибку. Тротуары были забиты демонстрантами, которые потрясали множеством плакатов: «Долой Флеминга — Титана смерти!», «Америка хочет мира, а Флемингу нужна война!», «Америке нужен мир с нацистской Германией, а не война, к которой зовет Флеминг!»

Все пять лет, которые прошли со времени побега из «Фулсбюттель», Ник активно раздувал шумную антинацистскую кампанию в изданиях Ван Клермонта, равно как и в кабинетах конгресса. Ник делал все, чтобы предупредить население Америки об угрозе нацизма, призывал Америку вооружаться. Он написал о своем заключении, перечислив все пытки, которые ему пришлось претерпеть, Ван напечатал этот рассказ. В результате на Ника обрушилась многоголосая брань, раздавались призывы ужесточить цензуру. Казалось, публику больше всего оскорбило употребление в печати слова «мастурбация», а вовсе не зверства нацистов, которые, по мнению злых языков, были всего лишь выдумками излишне впечатлительного Флеминга.

Что касается его антифашистской кампании, то лишь незначительная часть общества аплодировала его усилиям и соглашалась с ним, основная же масса — от богачей Палм-бич до бедноты Бовери — возмущенно улюлюкала, обзывала Ника паникером, который стремится запугать Америку только для того, чтобы продать побольше своего оружия.

Для Ника, который поклялся объявить личный крестовый поход против нацизма еще в «Фулсбюттель», его неудача в деле антифашистской пропаганды в американском обществе, которое отвечало только ругательствами в его адрес, явилась сильнейшим раздражителем и здорово его взбесила. К 1938 году он пришел к пониманию того, что всеми своими усилиями приносит больше вреда, чем блага, и решил подождать, пока нацистская политика международного бандитизма сама не настроит Америку против себя. Однако ущерб его собственной репутации уже был нанесен, и в глазах толпы он стал титаном промышленного зла, который спекулирует на идее укрепления обороноспособности родины в корыстных целях. Теперь, сидя в своем лимузине перед Сент-Реджис и глядя в окно на пикетчиков, он в ярости сжимал кулаки.

— Глупые ослы! — бормотал он. — У них раскроются глаза, наверное, только после того как Гитлер разбомбит Таймс-сквер!

Эдвина взяла его за руку.

— Не обращай внимания, милый, — сказала она. — Наступит день, когда они признают, что ты был прав.

У Ника на этот счет имелись сомнения, но, выйдя из машины, он приложил максимум усилий к тому, чтобы не слышать улюлюканья, которое поднялось тут же, как только его узнали в лицо.

— Глядите, а вот и сам продавец войн! — выкрикнул какой-то рыжий парень. Рев толпы и свист сразу усилились.

— Когда планируешь начать новую войну? — крикнул старик в фуражке Американского легиона.

— Чем ты расплатился за сегодняшнее шампанское? Патронами? — не унимался рыжий.

Ник уже почти дошел до крыльца, но последнее оскорбление показалось ему нестерпимым. Прежде чем Эдвина успела сообразить, что происходит, ее муж прорвался за полицейский кордон, который сдерживал толпу, и смазал рыжему по роже. Какие-то две женщины завизжали и стали колотить своими плакатами Ника, сцепившегося с рыжим. Потом раздались звуки полицейских свистков, и стражи порядка разняли дравшихся. У Ника был разбит нос, но ему было плевать. Зажимая левую ноздрю носовым платком, он вошел в отель.

Он чувствовал определенное удовлетворение. Толпа была настроена по-прежнему враждебно, но по крайней мере утихла.

— Ты слышала о том, что произошло внизу? — спросил Честер Хилл у виновницы торжества Сильвии во время танца.

— Разумеется, и это меня взбесило! Моего отца чуть не угробили нацисты, а когда он вернулся домой, его встретили пикетами и всякими похабными словами! Эти идиоты, которые беснуются внизу, заслуживают того, чтобы ими занялись нацисты. Так или иначе, они не испортят мне вечер!

— Не лишено смысла. Вечеринка пока что удается. И ты выглядишь чудесно. Но я просто помираю от жары.

— Точно! А мне весело, и на все остальное — плевать.

Музыканты заиграли более медленную и более лиричную «И ангелы поют» — признанный хит года. Честер и Сильвия стали танцевать «щечка к щечке».

В другом конце зала с Кимберли Рэднор, другой дебютанткой сезона, танцевал Чарльз Флеминг.

— Черт, — пробормотал он.

— Что? — спросила Кимберли, блондинка с лошадиным лицом с Северного берега. Ее папаша был владельцем грузосудоходной компании «Рэднор шиппинг лайн».

— Ничего, — соврал Чарльз. Он во все глаза смотрел на Честера и Сильвию, обнявшихся в танце так, как будто они уже занимались любовью. Он заметил блаженное выражение на лице своей сестры.

Чарльз Флеминг ненавидел Честера Хилла.

* * *

Когда многочисленные дети Флемингов подросли, Нику пришлось подыскать более вместительные апартаменты. В 1938 году он въехал с семьей в поистине гигантскую трехэтажную квартиру на Парк-авеню, 770. У каждого ребенка отныне были своя спальня и своя ванная комната, кроме самых младших, которые мылись пока что вместе.

На следующее после торжества утро в половине пятого Сильвия, более чем возбужденная от того количества шампанского, которое она себе позволила в течение вечера, без сил упала в одно из красивых, накрытых ситцевыми чехлами кресел в своей спальне. Сняв туфли, она стала массировать натруженные в танцах ноги.

— Тебе понравилось, милая? — ласково спросила ее мать, заглянув в комнату. Эдвина выглядела настолько свежо, что, казалось, она только-только готовится к вечеру, а на самом деле исправно исполняла роль хозяйки в течение всего восьмичасового приема.

— О, мама, это было чудесно! Я здорово провела время! Такое тебе спасибо!

Эдвина подошла к дочери и поцеловала ее.

— Мы с отцом гордимся тобою. Ты выглядела просто великолепно.

— Бедный папа. Он, наверное, очень переживает?

Эдвина посерьезнела.

— Ему досталось, ты права. Но твой отец — сильный человек. Банде головорезов не сломить его.

Эдвина вышла. Сильвия встала с кресла и уже начала было раздеваться, как вдруг в спальню без стука вошел Чарльз.

— Научись, пожалуйста, стучаться! — сердито воскликнула сестра. — И если ты пришел специально для того, чтобы покритиковать прием и испортить мне вечер в самом конце — не надо! Я устала и хочу спать.

— Наоборот, я считаю, что прием удался на славу.

Он закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и стал смотреть на свою сестру тем надменным и откровенным взглядом, за который знакомые девчонки прозвали его «коброй».

— Но что-то ты уж слишком затанцевалась с Честером Хиллом.

— А почему бы мне было и не потанцевать с ним? — ответила Сильвия, снимая бриллиантовые сережки, которые отец подарил ей на последний день рождения. — Я без ума от него.

— Тогда ты просто дура. Ему денежки наши нужны, вот и все.

— Это твое мнение, и будет лучше, если ты сохранишь его при себе, понятно?

Он подошел к ней:

— Сильвия, сними-ка с меня эти запонки на манжетах.

— Я тебе не служанка.

— Ну ладно тебе… Будь любезна. — Он протянул ей свои руки.

Несколько помедлив, она стала расстегивать его запонки из бриллиантов и золота.

— Знаешь, — негромко проговорил Чарльз, — есть один способ проверить Честера. Я имею в виду точно узнать, что ему нужно: ты или наши деньги.

— Неужели в твоих куриных мозгах завертелась какая-то идея?

— Я мог бы, скажем, рассказать ему все о нас с тобой…

Она потрясенно уставилась на него, а он только усмехнулся.

— Если ему нужны деньги, то он женится на тебе все равно. Но, по правде сказать, я не уверен, что найдется много охотников жениться на девушке, которая спала с родным братом.

Она влепила ему сильную пощечину.

— Это было всего один раз! — прошептала она. — И было глупостью с нашей стороны! Но ты ведь не собираешься напоминать мне об этом всю жизнь?

— А почему бы и нет? Ведь тебе тогда понравилось, и мне тоже, а?

— Чарли, это было мерзко! Ты понимаешь это слово?! Ты просто ревнуешь меня к Честеру!

— Я ревную к любому, кто смотрит на тебя, — оборвал он ее.

Он грубо схватил ее и стал целовать. Сильвия отбивалась, но он держал крепко.

В дверь постучали, и в спальню вошел Ник.

— Сильвия, я…

Он запнулся, изумленно раскрыв глаза. Чарльз тут же отпустил сестру и отступил на шаг назад. Достав из кармана носовой платок, он вытер им запачканный губной помадой рот. Потом с улыбкой обернулся к отцу:

— Привет, папа. Я демонстрировал на Сильвии свою технику поцелуя. Она мне не верила, когда я говорил, что сердцеед.

Ник молчал и продолжал потрясенно смотреть на старших детей. Вдруг Сильвия ударилась в слезы и бросилась в ванную, громко хлопнув за собой дверь.

— Немного задурела от шампанского, — сказал Чарльз.

Он положил носовой платок обратно в карман и направился к выходу.

— Вечер удался на славу, пап. Самый лучший из всех, на которых мне приходилось бывать. Ну ладно, спокойной ночи.

Он обошел отца и вышел в коридор.

Примерно с минуту Ник был неподвижен. Затем он медленно повернулся, вышел из комнаты и пошел вдоль коридора, увешанного картинами, к себе в спальню. Он мог сейчас думать только об одном: перед его мысленным взором встала та ужасная сцена в сиротском приюте Пенсильвании, когда доктор Трусдейл обвинил его в том, что он имел сексуальные контакты с матерью. Это тяжкое воспоминание до сих пор терзало его по временам, а одна только мысль о кровосмешении всегда доставляла ему почти что физическую боль. Он открыл дверь своей спальни. Эдвина была уже раздета. Она сидела на постели под великолепным полотном Сера, которое Ник купил за год до этого в Париже. Он закрыл за собой дверь, молча прошел к кровати, сел на нее рядом с женой. Она никогда еще не видела мужа таким потерянным.

— Милый, что стряслось? — встревоженно спросила она.

— Неужели нацисты были правы? — пробормотал он. — Неужели я действительно осквернитель человеческого рода?

— О чем ты?!

Он повернул к ней мертвенно-бледное лицо:

— Только что в комнате Сильвии… Я вошел и увидел, что Чарльз целует ее…

Эдвина нахмурилась:

— Что ты хочешь этим сказать?

— А как ты думаешь? Он целовал ее взасос!

Теперь пришла очередь Эдвины испытать потрясение.

— Ник, ты не понял… Наверное, это была какая-нибудь игра…

— Какая там к черту игра!

Он поднялся с кровати, засунул руки в карманы и стал ходить по комнате взад-вперед, отгоняя наворачивающиеся слезы.

— Мой сын, — с горечью произнес он. — Неужели это был мой сын? Боже, я не могу в это поверить! Но я видел! Нет, это немыслимо… Сильвия не позволила бы ему. Но потом она разрыдалась… Дьявол, что-то все же произошло между ними… О черт!

Он перестал ходить туда-сюда, сел в кресло, закрыл лицо руками и… зарыдал. Эдвина тут же соскочила с кровати и подбежала к нему.

— Милый, милый, — утешала она его. — Это также и мой сын. Если между ними что-то было, не вини себя. Возможно, это все то же «безумие» Траксов. Больше половины моих предков, наверняка, были не в себе, если вообще не законченные психи…

— «Не в себе» — это одно, а то, что я видел, — другое! — прервал он ее. — Я тебе говорю о кровосмешении!

Наступила гнетущая тишина. Ник и Эдвина потрясенно смотрели друг на друга.

— Ты полагаешь, что он…

— Я не знаю! Я не уверен, что очень хочу это знать! — Он вытер глаза платком. — Во всем виноват я, — мрачно сказал он. — Я избаловал, испортил его. Ты всегда говорила мне об этом и была права. Я воспитал сына и наследника надменным, коварным человеком…

Он поднялся с кресла и опять стал расхаживать по комнате.

— Что мы можем сделать? — спросила Эдвина.

— Их необходимо срочно разлучить, — сказал Ник. — Мы отправим его… не знаю… в Англию! Мы отправим его в Оксфорд. Он поступит. В Принстоне он отличник. Главное, чтоб он уехал! А Сильвия у нас выйдет замуж! Неужели Честер будет моим зятем?! Проклятье! Мой сын! Я не могу поверить! Мой сын…

Он остановился и взглянул на Эдвину. Внезапно им овладело ледяное спокойствие.

— Если он не исправится, — сказал он твердо, — я лишу мерзавца наследства.

Эдвина знала, что муж не шутит.

Менее чем десять недель спустя Гитлер вторгся в Польшу, развязав тем самым европейскую войну, которая, как в то время многие полагали, будет короткой. Когда, к удивлению всего мира, сработала гитлеровская доктрина «блицкриг» и всего за несколько недель Польша была покорена, общим мнением стало то, что эта война будет не только короткой, но и несомненно победоносной для Гитлера. Ник, к рассказам которого об ужасах нацизма до сих пор никто не прислушивался, решил, что наконец-то он будет отомщен за все оскорбления. Он полагал, что теперь Америка окажет Англии и Франции, вступившим в войну, моральную поддержку, а может, станет их прямым союзником. К его изумлению и огорчению, в американской прессе — газетная сеть Вана Клермонта в данном случае являлась исключением — еще больше стали преобладать идеи строжайшего изоляционизма. «Рамсчайлд армс компани» утроила производство оружия и военного снаряжения, благодаря целому потоку заказов, хлынувшему из Англии, но в глазах общественного мнения это лишь добавило Нику непопулярности.