— Чем бы ни занималась твоя мать, — начала Эдит, — она делала это только для того, чтобы хоть как-то прожить и позаботиться о тебе. Конечно, я не могу одобрить то, чем она зарабатывала деньги, но могу понять, что ее подтолкнули на это обстоятельства. Во всяком случае, ни Барри Флеминг, ни кто-либо другой из Флемингов не имеет ни малейшего права разрушать тебе жизнь из-за того, что имело место много лет назад. — Она сделала паузу. — Ни на одну секунду я не пожалела, что взяла тебя тогда с собой в Нью-Йорк, Ник. Ты стал мне очень дорог. Я считаю тебя сыном, хоть в тебе нет моей крови. Я готова сделать все для твоего блага, для того чтобы помочь тебе. Я хочу дать тебе чувство безопасности, чувство принадлежности к семье. И если эти тупицы, твои однокашники, думают, что ты хуже их… Что ж, мы покажем им, что они ошибаются.

Ник смущенно смотрел на Эдит.

— Что ты имеешь в виду?

— Я дам тебе столько денег, сколько нужно, чтобы чувствовать себя ровней им. У тебя будут лучшие костюмы. Лучше, чем у кого бы то ни было. А поскольку ты намного симпатичнее, чем твои ровесники, то почему бы тебе не начать присматриваться к хорошеньким и состоятельным нью-йоркским наследницам? Мы им еще покажем, мой милый Ник. Я не позволю всяким там прыщавым снобам воротить носы от моего сына! — Улыбнувшись, она перегнулась через стол и коснулась его руки. — Вот кем ты станешь в первую очередь: моим сыном. Я хочу усыновить тебя, Ник, как положено по закону. Я уже довольно долго думала над этим и теперь вижу, что время подошло. Мы заткнем Флемингам рты! Они не посмеют больше говорить о тебе плохие вещи, ведь ты станешь Флемингом тоже! Но и без этого я приняла бы свое решение. Просто ты стал моим сыном, милый Ник, уже давно. Пришло время дать тебе мою фамилию.

Несостоявшийся в прошлом воспитанник сиротского приюта ошеломленно смотрел на женщину, которую он успел полюбить за эти годы. К нему пришло смутное осознание того, что она сейчас преподносит ему на серебряном блюде весь мир!

— Ну? — произнесла она, улыбаясь. — Ты позволишь мне быть твоей мамой?

— Конечно, — взволнованно проговорил он. — Ты и так моя мама. Я хотел сказать, что всегда думал о тебе в этом роде… И, знаешь… спасибо. Конечно, это дежурное словечко, но я, правда, от всего сердца благодарю тебя!

— Только есть одно условие, — сказала она. — Ты всегда должен быть таким, чтобы я могла тобой гордиться.

Со слезами благодарности и радости в глазах он проговорил:

— Да лучше мне сгореть на этом месте, чем совершить когда-нибудь недостойный поступок!

Эдит Флеминг переживала самый счастливый миг в своей жизни.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В ветреный и снежный мартовский день 1912 года у красивого, каменного, в стиле Bella epoque дома на восточной стороне 64-й улицы Манхэттена остановился лимузин марки «пирс эрроу», и шофер в желтой форменной куртке и лакированных башмаках выскочил из машины и бросился открывать заднюю дверцу. Придерживая рукой шляпку с перьями, чтобы ее не сорвало порывистым ветром, из машины вышла Эдит Флеминг и стала подниматься по ступенькам крыльца своего городского дома. Она позвонила, и через пару секунд слуга-англичанин Глэдвин отворил тяжелые двери, украшенные богатой резьбой, и хозяйка проскользнула в мраморное фойе, увлекая за собой целый вихрь снежинок.

— Сын дома? — спросила она Глэдвина, принимавшего ее соболью шубу.

— Да, мадам. Он наверху, в своей комнате.

— Передайте ему, что я хочу его немедленно видеть. Я буду в библиотеке.

— Очень хорошо, мадам.

Глэдвин заметил, что миссис Флеминг в скверном расположении духа.

Эдит приобрела этот четырехэтажный городской особняк в 1901 году вскоре после переезда и Нью-Йорк, заплатив девяносто пять тысяч долларов за то, что считалось одним из самых красивых домов в верхнем Ист-сайде.

Она зашла в библиотеку и прикрыла за собой дверь. На ней были отлично сшитый серый костюм и белая шелковая блузка. Она прошла к своему с толу и взяла из малахитовой шкатулки турецкую сигаретку. На людях еще никто не видел Эдит Флеминг курящей, но дома она себе это позволяла, когда бывала чем-нибудь рассержена. А сейчас Эдит была очень рассержена.

Вошел Ник.

— Ты хотела меня видеть, мать? — спросил он. На нем был сшитый на заказ темно-сини костюм. Двадцатичетырехлетний Ник Флеминг был не только одним из самых красивых молодых людей В Нью-Йорке, но И одним из самых известных щеголей.

— Я только что от Макса Флитвуда, своего адвоката, — объявила Эдит. — Ты знаком с девушкой по имени Мира Стилсон?

«Плохо дело», — подумал Ник.

— Да. Мы познакомились на одной вечеринке несколько месяцев назад.

— В таком случае, надеюсь, с этого дня ты будешь предпочитать приличные вечера подозрительным «вечеринкам». Эта самая мисс Стилсон, которая, я уверена, вертится где-нибудь около кинематографа, заявила моему адвокату, что беременна от тебя. И добавила, что ты обещал на ней жениться.

— Это ложь.

— Может быть, но она говорит, что если не получит от тебя пяти тысяч долларов, то обратится в суд и начнет против тебя дело о нарушении данного обещания. Так все-таки она говорит правду?

— М-м… Я переспал с ней как-то, но то же самое делали и другие ребята. Думаю, ей не удастся доказать, что я являюсь отцом.

Эдит затушила окурок в малахитовой пепельнице.

— Как ты думаешь, для чего я давала тебе деньги? Для того, чтобы ты получил образование или валялся в постели с дешевыми актерками? Я очень хорошо помню молодого человека, который обещал трудиться и учиться, делать все, чтобы я могла им гордиться. Только бы ему дали шанс. Ну так что ж, Ник, ты получил шанс. Да что там шанс! Я дала тебе все самое лучшее, а чем ты меня отблагодарил? Ты стал равнодушным к делу брокером на Уолл-стрит, который умеет делать долги, за которые я расплачиваюсь, который шатается по Нью-Йорку в компании молодых людей с самыми подозрительными репутациями, который не придерживается никаких нравственных установок в отношениях с женщинами, который, наконец, сделал беременной бедняжку, у которой закружилась голова от красивых слов. И этим ты предлагаешь мне гордиться, Ник?

— Нет, — проговорил Ник.

Она тяжело вздохнула и села в кресло.

— Мне кажется, я слишком много с тобой возилась, — сказала она. — Я тебя избаловала, теперь мне это ясно. Я завалила тебя деньгами и сама же просила, чтобы ты расшвыривал их направо и налево. Чтобы твои приятели не смели воротить от тебя нос. Все это укоренилось в тебе. Видит Бог, что я сержусь на тебя, но я также сержусь и на себя!

Он подошел к ней, положил свою руку ей на плечо и поцеловал в щеку.

— Не сердись, — сказал он мягко. — Просто ты хотела помочь мне, что показывает тебя с самой лучшей стороны. Я знаю, что разочаровал тебя. Я сам в себе разочаровался, но у меня есть хорошие новости…

— Не уходи в сторону от темы разговора, — прервала она его. — Давай вернемся к этой твоей девчонке Стилсон. Я заплачу ей пять тысяч, потому что не хочу, чтобы твое или мое имя появилось в газетах в связи с какой-то грязной склокой. Но это будет последний раз, когда я помогаю тебе. С этого дня ты находишься с финансовой точки зрения на самообслуживании. Пока ты совсем не испортился, я прекращаю тебя субсидировать. Отныне тебе за все придется расплачиваться из собственного кошелька, может быть, это поможет тебе наконец обрести характер. Конечно, ты будешь и впредь жить в нашем доме, но за одежду и все остальное станешь платить сам. И учти: больше никаких актерок!

Он выпрямился, засунул руки в карманы и подошел к одному из двух окон, выходящих на 64-ю улицу. Он знал, что решительно всем в своей жизни обязан Эдит.

— Ты права, — сказал он. — Начиная с сегодняшнего дня, я буду жить самостоятельно. Как думаешь, сколько примерно ты потратила на меня за все эти двенадцать лет?

— Не в этом дело.

— И в этом тоже. — Он отвернулся от окна и посмотрел на нее. — Я просил у тебя эти деньги в долг и говорил, что обязуюсь вернуть их с выгодой. Итак, ты была в отношении меня на редкость щедра, а я брал и брал… Похоже, предаваясь удовольствиям, я просто пытался забыть, кем был. А удовольствий новая жизнь дарила мне много. Возможно, даже чересчур много.

— Я не жалею о деньгах, Ник. Я хочу, чтобы ты наслаждался жизнью. Но мне также хочется гордиться тобой, и, думаю, я имею на это право.

— Конечно имеешь. А все-таки что касается денег, то в течение трех лет я обязуюсь вернуть долг.

— О, Ник, не будь ребенком! — сердито воскликнула она. — Я вовсе не требую от тебя денег, это во-первых, и не нужно делать таких диких заявлений, это во-вторых. Я не желаю, чтобы ты выкинул какую-нибудь глупость на Уолл-стрит, ввязывался в азартные игры ради большой прибыли.

— Я покидаю Уолл-стрит.

— Что?

— Тебе когда-нибудь приходилось слышать о «Рамсчайлд армс компани»?

— Конечно. Это где-то в Коннектикуте.

— Так вот, Альфред Рамсчайлд — один из клиентов моей фирмы, и мне удалось дать ему несколько советов насчет акций, на которых он неплохо заработал. Это к вопросу о том, что я полный неудачник. Альфреду понравилась моя голова, и он предлагает работу. Отличная работа — торговый агент в его компании. Пять тысяч в год плюс комиссионные за сделки. Это гораздо больше того, что я имею на Уолл-стрит.

— Но ведь ты же ничего не понимаешь в оружии.

— Я подучусь. К тому же это избавит меня от Нью-Йорка, — с улыбкой сказал он. — Ты была права, когда сказала, что у меня нет характера. Но в этом городе становления характера никогда не произойдет.

— Тебе необходимо все тщательно обдумать. Это очень важный шаг.

Он засмеялся и снова подошел к ней.

— Я очень даже хорошо помню одну милую молодую леди, которая как-то говорила мне, что лучшие решения принимаются под влиянием минуты. — Он обнял ее и нежно поцеловал в щеку. — Ты, конечно, будешь очень удивлена, если увидишь, что в этом деле я преуспел, не так ли?

Она посмотрела на него, закусив губы.

— Черт возьми! — сказала она, вынимая из кармашка блузки кружевной носовой платок.

— Что ты? — встревожился Ник. — Что случилось?

Она улыбнулась, вытирая влажные глаза:

— Я вроде бы должна вздохнуть с облегчением, узнав, что твоим похождениям пришел конец, но… я буду сильно скучать по тебе.

— Ничего, я еще намозолю тебе глаза. Вот увидишь, вернусь, как фальшивая монетка из сказки. — Он снова поцеловал ее. — Я тоже буду скучать. Ты — лучшее из всего, что у меня было в жизни.

Эдит Флеминг знала, что он не лукавит. Она была сегодня сердита на своего милого сына, но его открытая любовь к ней с лихвой компенсировала все разочарования, которые он ей принес.

— А знаешь… — проговорила она, чувствуя, как к ней возвращается чувство юмора, — это неплохая мысль.

— Вот именно! Кстати… Если человек решает стать продавцом в крупной компании, без машины ему никак не обойтись…

— О, Ник! — вздохнула Эдит. — А я-то уже было поверила в то, что ты образумился!

— Мне не нужен шикарный лимузин. Сойдет и модель «Т».

Она подняла на него глаза, но не выдержала, покачала головой и рассмеялась:

— Господи, тебе так легко меня одурачить! Когда я научусь извлекать уроки? Хорошо. Я куплю тебе машину. Но не забудь вернуть долг, когда станешь военным воротилой.

— А думаешь, я им не стану?


Ник, конечно, даже не подозревал о том, что удачнее времени для того, чтобы окунуться в военный бизнес, и быть не могло. Всего через два с лишним года после того, как он пришел в компанию Альфреда Рамсчайлда, в Сараево оборвалась жизнь эрцгерцога Франца Фердинанда и его морганатической жены Софьи. Европа была ввергнута в первую из двух великих войн, которым суждено было изменить мир. Это, естественно, не значит, что конвейеры заводов компании Рамсчайлдов простаивали в мирное время. Альфред Рамсчайлд кормился колониальными войнами. В 1901 году Альфред заключил миллионную сделку по продаже своих винтовок А-16 армии турецкого султана. Устойчивый спрос всегда существовал и на охотничьи ружья. Компания, основанная во время Гражданской войны отцом Альфреда, в любое время приносила стабильный доход. Но мировая война сделала из Альфреда Рамсчайлда мультимиллионера.

Казалось странным, что такой человек, как Альфред, стал королем оружейного бизнеса. Он терпеть не мог кровавые виды спорта и запретил охоту на восьмидесятиакровой лесистой территории своего поместья близ Фермаунта, штат Коннектикут, несмотря на то что там водилось очень много дичи. Само понятие «война» вызывало в нем отвращение. Совесть свою он успокаивал словами, которые поминал, может быть, излишне часто: если бы он не производил оружия, этим занимался бы кто-нибудь другой. Да и, в конце концов, кто ему может запретить зарабатывать деньги законным путем? В жизни у него были две подлинные страсти: живопись и салонная музыка. Альфред был скверным художником, но хорошим пианистом. В его тридцатикомнатном особняке, выстроенном в псевдотюдорском стиле, размещались не только два фортепиано «Стейнвей», но и клавесин, орган и коллекция блестящих струнных инструментов, включая творения Амати и Страдивари.