Фред Стюарт - Титан

По мере того как берегов Лос-Анджелеса достигали все более диковинные сорта наркотиков, Файна пробовала их все без исключения. Запершись в своем замке грез в обществе фотографий Рода Нормана, немногих заведенных здесь приятелей, прихлебателей и случайных любовников, Файна отдавалась попеременно то марихуане, то опиуму, то еще чему-нибудь покруче. У Файны имелись копии всех немых фильмов с участием Рода Нормана, кроме тех, что уже размагнитились или были утеряны. Файна без конца крутила их дома, пробуя очередную наркотическую новинку.

Ее невероятно манил этот забытый, невинный мир 20-х годов. То, что раньше казалось нелепой мелодрамой, теперь приобрело в ее глазах ореол подлинной романтики. И на серебристом экране был он. Вечно живой. Победитель неумолимого времени. Этот красавец герой, который навсегда останется с ней, никогда не предаст ее и не будет подбираться к ее деньгам… Род Норман!

Поэтому, когда с ней связался Чарльз и попросил принять участие в борьбе против Ника и Дианы, Файна, под воздействием наркотиков окончательно забывшая всю любовь, которую питал к ней Ник, все радости жизни, которыми она была напрямую обязана ему, рассматривавшая его теперь чуть ли не как соучастника убийства ее настоящего отца, заявила без тени колебаний:

— Всеми своими акциями до единой я буду голосовать за тебя, Чарли.

Чарльз, сидя у телефонного аппарата в Нью-Йорке, улыбнулся.

— Я знал, что на тебя можно будет положиться, Фай, — сказал он.

Сильвия полюбила Англию еще с тех пор, как и 30-х годах родители возили ее сюда ребенком. Она любила мягкие, утопающие в зелени окрестности Тракс-холла, мирные деревеньки с аккуратными домиками под соломенными крышами, деревеньки, которые, казалось, ничуть не изменились за прошедшие столетия. С другой стороны, она полюбила и возбуждение романтического Лондона. Будучи по матери англичанкой и ощущая в себе токи горячей крови Траксов, Сильвия считала Англию таким же родным домом, как и Америку. И причиной того, что она покинула Штаты и уехала в Англию, был не только неудачный брак с Честером Хиллом, не только столь же неудачный союз с Корни Бруксом и даже не желание не видеть Чарльза в объятиях Дафни. Просто Сильвия хотела вновь обрести те спокойствие и безмятежность, которые помнила по своему детству и каникулам, проведенным в Англии.

Лондон постепенно расправлял плечи после ужасных немецких бомбежек так же, как вся страна мало-помалу оправлялась от последствий войны. Все здесь пребывало в уверенности относительно того, что воцарилось новое елизаветинское время. Английская столица скоро полюбилась Сильвии не меньше, чем Нью-Йорк. У нее здесь было много семейных связей, но они не потребовались, так как ее кузен лорд Рональд Саксмундхэм полностью принял на себя все заботы по обустройству здесь своей американской родственницы. Рональду было около сорока, он был высок ростом, строен, имел волосы песочного цвета и привлекательную внешность, был нерешителен и застенчив — что многими ошибочно принималось за бесхарактерность и высоко образован. Он был также добрым, заботливым и — что, наверное, больше всего пришлось по сердцу Сильвии, умудренной опытом двух неудачных замужеств — надежным. Он вообще ей очень понравился. В конце концов Сильвия решила, что именно Рональд сможет стать тем хорошим отцом, которого она пообещала найти Артуру. Со своей стороны Рональд был покорен ее красотой, чувством стиля и вкуса, а также умением развлекаться. То, что вначале большинство людей называли нежелательной парой, вскоре стало образцом гармонического сосуществования противоположностей. Их свадьба приветствовалась в прессе. Англия помнила еще о той помощи, которую оказали ей янки во время войны. Англия еще не забыла Ника и Эдвину и была им благодарна до сих пор.

Став леди Саксмундхэм, третьей виконтессой рода и женой одного из ведущих английских банкиров, Сильвия сразу же почувствовала всеобщую подозрительность, обращенную на нее со стороны английского истеблишмента. Две мировые войны стоили Англии ее империи и до основания потрясли все классы общества. Тем не менее ядро истеблишмента сумело сохранить свою исконную консервативность. А Сильвия, несмотря на свою мать, все-таки была американкой. Хуже того, перед войной ее фотографировали для журнала «Лайф» как дебютантку года. Все это, мягко говоря, не вполне соответствовало английскому хорошему тону. Словом, Сильвия была «неблагонадежна».

Однако, ко всеобщему удивлению и восторгу мужа, Сильвия сделалась больше англичанкой, нежели сами англичане, как говорят французы, plus rojaliste, que le roi[19]. Будучи прекрасной наездницей, она стала членом самого престижного в стране конного клуба, принимала участие во всех соревнованиях, выиграла немало кубков и произвела на всех большое впечатление своей смелостью и артистичностью. Умение сидеть в седле верный путь к сердцам англичан.

Но для многих она так и осталась иностранкой. Сильвия была вспыльчива, остра на язык и высокомерна, что дало основание ее знакомым из числа самых вежливых отзываться о ней как о «трудной». К тому же она засматривалась на мужчин. Сильвия благоразумно не изменяла мужу — ей нравилось быть леди Саксмундхэм, и она действительно любила Рональда, хотя он и не являлся главной страстью ее жизни, — но, с другой стороны, она прослыла почти кокеткой, что настраивало против нее жен тех мужчин, с которыми она кокетничала.

Сильвия показала себя гостеприимной хозяйкой и любила пускать пыль в глаза представителям высших слоев английского общества. И все же она не добилась любви англичан.

В 1957 году она родила Рональду сына Персивала, а через год — дочь Пенелопу. И вот после вечера, происходившего в Траке-холле по случаю шестилетия Перси, Рональд привел жену в библиотеку, налил коньяку и сообщил:

— Завтра приезжает Чарльз.

Как и всегда, при упоминании в ее присутствии имени брата у Сильвии учащенно забилось сердце Ее вновь переполнило смешанное чувство вины и дремавшей глубоко внутри нее страсти. Ее отношения с братом всегда характеризовались легковоспламеняемой интимностью, причем как легковоспламеняемость, так и интимность были плодами их «маленькой тайны».

— Зачем? — спросила она. — Чарльза не было здесь уже около года. Надеюсь, он не притащит с собой Дафни. При каждой новой встрече с этой женщиной мне все труднее быть с ней вежливой.

— Нет, он едет один. По делу. И дело это щекотливого свойства, если верить Эдди. Он позвонил мне и предупредил о намерениях Чарльза.

— О намерениях? Предупредил? Что за загадки?

— Как, ты не знаешь? Твой отец наложил запрет на продажу оружия «Рамсчайлд» Пентагону. Ник не одобряет вьетнамскую войну, и лично меня это восхищает, хотя и очевидно, что такая позиция самоубийственна для его военного бизнеса. Чарльз пытается сколотить что-то вроде внутрисемейной коалиции детей, для того чтобы отстранить отца от дел большинством голосов.

— Что, правда? Неужели у Чарльза хватит наглости? Еще во время войны отец нагнал на него страху, едва не лишив наследства. — Сказав это, Сильвия вдруг вспомнила пруд в окрестностях Тракс-холла, где много лет назад она видела обнаженного Чарльза. Она вспомнила, как смотрела на него, чувственно потягивающегося после купания, вспомнила свое возбуждение, почти исступление.

— Да, я знаю об этом. Но Чарльз просто помешался на «Рамсчайлд». Ему нравится власть, которую дает обладание компанией. Ему нравится встречаться с генералами, адмиралами, большими политиками и прочими сильными мира сего. В этом есть что-то ребяческое. Поэтому меня вовсе не удивляет, что он стал воевать за то, чтобы спасти компанию.

— Да, но идти против отца! Ему это так с рук не сойдет.

Она вспомнила его горячие поцелуи, тепло его юного тела, восторг от осознания того, что срываешь запретный плод.

— Вот поэтому я и заговорил об этом сейчас, — продолжал Рональд. — На мой взгляд, Чарльз поступает неблагоразумно. Я считаю, что это может вызвать раскол в семье, а если зайдет слишком далеко, то и расколоть «Флеминг индастриз». Ник Флеминг — это не король Аир. Он не отдаст свое королевство детям без борьбы.

— Согласна. Кстати, как остальные? На чьей они стороне?

— Если верить тому, что мне сообщил Эдди, то получается, что Файна заодно с Чарльзом, а Хью и Морис согласятся участвовать в этом только после твоего согласия. Эдди решительно против и будет голосовать за отца. Лично я думаю, что Чарльз просто спятил, решившись на такое. Но суть в том, что теперь все зависит от тебя. И я, как твой муж, решительно советую тебе оставаться в стороне от этой авантюры. Не зли отца.

— Не волнуйся, я и не собираюсь этого делать. Я слишком люблю его, чтобы наносить удар ножом в спину, а Чарли задумал именно это. Впрочем, меня это не удивляет. Не будем трогать психиатрию, просто у Чарли еще с древних пор на отца зуб. Проблема отцов и детей. Сын завидует поразительной деловой удачливости отца. Я скажу Чарли, чтобы он одумался. Что ему следует это сделать.

— Хорошо, я знал, что ты все правильно оценишь.

— Подожди, так он завтра приезжает? А ему известно, что мы даем бал в Тракс-холле?

— Да. Чарльз даже приготовил костюм.

— Ну и кем он будет наряжен?

— Дьяволом.

Сильвия рассмеялась:

— Как ему это подходит!

Она вспомнила экстаз из соединения, экстаз, который даже теперь, спустя почти тридцать лет, волновал ее кровь.

Воистину дьявол!

Впервые бал-маскарад в Тракс-холле был дан в 1883 году и с тех пор проводился ежегодно, за исключением военных лет. Это действо считалось одним из главных событий жизни английского света. За восемьдесят лет список приглашенных мало изменился: фамилии остались все те же. Правда, после войны этот список был пополнен за счет кино- и театральных звезд, а также крупных бизнесменов и промышленных магнатов. Это был именно бал-маскарад, а англичане всегда так любили наряжаться в самые удивительные, в том числе и нелепые костюмы, их так привлекала роскошная обстановка Тракс-холла и галлоны шампанского, ежегодно рекой лившиеся здесь, что отказы присылались лишь в случае смерти или тяжелой болезни приглашенного. В 1883 году по окончании бала «тогдашний» лорд Саксмундхэм устроил всех своих гостей по десяткам спален, а слуги теснились на чердаке. Теперь же на ночь оставались лишь самые пожилые из приглашенных или приехавшие издалека. Остальные же возвращались в Лондон кавалькадой заказных автобусов.

Поскольку все комнаты в Тракс-холле были уже распределены, Чарльз, которого здесь не ждали, вынужден был остановиться в Одли-плэйс, все еще принадлежавшем его отцу и использовавшемся разными членами семьи для проведения там нечастого летнего отдыха. Однако основную часть времени старинный особняк, который так нравился Эдвине, пустовал. Но Чарльз не испытывал неудобств: управляющий и его жена были заранее предупреждены о приезде младшего Флеминга. Поэтому когда в лондонском аэропорту Хитроу приземлился трансатлантический лайнер, принадлежавший «Флеминг индастриз», Чарльза встречал «роллс» с шофером, на котором молодой хозяин и добрался до Одли-плэйс. В доме все было готово для его приема. На дворе бушевал суровый февраль, но температура внутри дома поддерживалась на уровне двадцати градусов выше нуля. Огонь был разведен во всех каминах дома.

Но Чарльз, как и всякий богатый человек, воспринимал комфорт как явление само собой разумеющееся. Он стоял перед камином в библиотеке, пил неразбавленное виски и думал о своем отце. Он живо помнил сцену, происшедшую в этой самой комнате двадцать два года назад, когда Ник выплеснул ему спиртное прямо в лицо и, схватив за грудки, выдернул из кресла. Он тогда едва не лишил сына наследства, и этого Чарльз не забыл и не простил. Что он будет делать теперь, когда узнает о последнем коварном плане Чарльза? Да он, наверное, уже знает. Эдди, конечно же разболтал. У Чарльза не было никаких иллюзий насчет реакции отца: он вышвырнет его к чертовой матери из «Флеминг индастриз». Но тут либо пан, либо пропал. Все равно им двоим империей не править. У руля должен остаться кто-то один: он или отец.

У Чарльза было два козыря в рукаве. Будет и третий, если удастся уговорить Сильвию.

Сильвия. Все сейчас зависело от его непостоянной красавицы-сестры.

Глядя на огонь в камине, Чарльз тоже вспомнил тот далекий день, когда он совершил с ней кровосмешение.

Сильвия… Даже одно ее имя волновало ему кровь.

Эдвина, как и большинство англичан, никогда всерьез не принимала современное искусство, и в течение 20—30-х годов, когда ее муж увлеченно собирал свою впечатляющую коллекцию современных полотен, ее реакцией на очередное поступление в лучшем случае была наигранная радость, в худшем — гримаса и реплика типа: