Джулия Куинн - Точно как на небесах

– Что? – Гонория даже не думала о таком варианте.

– И будет прав.

Сердце Гонории остановилось. Леди Уинстед продолжила:

– Но еще не все потеряно.

Гонория смотрела на мать. Она не могла вспомнить, когда в последний раз слышала, чтобы мать говорила так решительно. Когда Дэниел сбежал из страны, он забрал с собой частичку матери. Она не могла посвятить себя ничему и никому, даже дочери. Она больше не могла принимать решений, ведь это значило бы принять жизнь, как она есть – без сына, уехавшего, возможно, навсегда.

Но наверное, ей просто нужна была причина проснуться. Критический момент.

Возможно, ей нужно было, чтобы в ней нуждались.

– Отойди, – произнесла леди Уинстед, засучивая рукава.

Гонория отошла, пытаясь затушить проснувшийся огонек зависти. Разве ей самой не нужна была помощь матери?

– Гонория?

Она подняла глаза на мать, выжидающе смотревшую на нее.

– Прости, – пробормотала Гонория, протягивая ей ткань. – Тебе нужно?…

– Чистую, пожалуйста.

– Конечно. – Гонория поспешила выполнить поручение, продолжив опустошение маркусова запаса белья.

Мать с сомнением взяла ткань:

– Это же…

– Все, что я смогла найти, – объяснила Гонория. – Я подумала, что нельзя терять время.

– Нельзя, – подтвердила мать. Она подняла глаза, полные отчаянной решимости. – Я видела такое прежде, – сказала она. Только дрожащее дыхание выдавало, как она нервничает. – Твой отец. Его плечо. Это случилось до твоего рождения.

– Что случилось?

Мать, прищурившись, снова посмотрела на ногу Маркуса.

– Посмотри, нельзя ли лучше осветить рану. – И пока Гонория раздвигала занавески, продолжила: – Я даже не знаю, как он порезался. Но порез страшно воспалился. – Она тихо добавила: – Как и этот.

– Но с отцом все кончилось хорошо, – сказала Гонория, вернувшись к матери. Чем все кончилось, она знала. У ее отца до самой смерти было две совершенно здоровые руки.

– Нам очень повезло. Первый доктор хотел провести ампутацию. И я… – Она затихла, затем продолжила: – Я собиралась позволить ему это. Я так боялась за жизнь твоего отца. – Она приложила ткань к ноге Маркуса, пытаясь лучше рассмотреть рану. Потом очень тихо произнесла: – Я сделала бы все, что мне сказали.

– Почему они не отняли ему руку? – шепотом спросила Гонория.

Ее мать коротко вздохнула, как будто желая избавиться от неприятного воспоминания.

– Твой отец потребовал другого врача. Он сказал мне – если второй согласится с первым, он сделает, как они настаивают. Но он не позволит отрезать себе руку только потому, что так предписал один человек.

– Второй решил, что отнимать руку не надо?

Леди Уинстед мрачно усмехнулась:

– Нет, он сказал, что почти наверняка руку придется отнять. Но вначале можно попробовать прочистить рану. Хорошенько прочистить.

– Именно это я и пыталась сделать, – быстро заговорила Гонория. – Думаю, я извлекла немало…

– Хорошее начало, – произнесла мать. – Но… – Она сглотнула.

– Но что?

Мать пристально смотрела на рану Маркуса, слегка прижимая ее тканью. Она так и не взглянула на Гонорию, когда заговорила:

– Доктор сказал, если твой отец не будет кричать, значит, мы недостаточно хорошо чистим.

– Ты помнишь, что он делал? – прошептала Гонория.

Леди Уинстед кивнула.

– Да, – тихо произнесла она.

Гонория ждала. И боялась того, чего ждала. Мать подняла глаза:

– Нам придется связать его.

На то, чтобы превратить спальню Маркуса в операционную, потребовалось меньше десяти минут. Миссис Уэдерби вернулась с горячей водой и запасом чистой ткани. Двое лакеев, несмотря на ужас, написанный на их лицах, крепко привязали Маркуса к кровати.

Леди Уинстед попросила ножницы. Самые острые и самые маленькие из всех, какие были.

– Я должна отрезать омертвевшую кожу, – объяснила она Гонории. – Я видела, как доктор делал подобное с твоим отцом.

– А ты сама это делала? – спросила Гонория.

Их взгляды встретились. Отвернувшись, леди Уинстед ответила:

– Нет.

– Ой. – Гонория сглотнула. Больше ей нечего было добавить.

– Это не сложно, если держать себя в руках, – сказала леди Уинстед. – Большая точность не нужна.

Гонория растерянно взглянула на Маркуса, потом – в полном недоумении – снова на мать:

– Не нужна? Что ты имеешь в виду? Это же его нога!

– Я знаю, – ответила мать, – но уверяю тебя, ему не повредит, если я отрежу слишком много.

– Не повредит…

– Ну конечно, ему будет больно. – Леди Уинстед с жалостью посмотрела на Маркуса. – Именно поэтому нам пришлось его связать. Но в итоге это ему не повредит. Лучше отрезать слишком много, чем слишком мало. Абсолютно необходимо избавиться от инфекции.

Гонория кивнула. Смысл в словах матери был. Мрачный, но был.

– Я сейчас начну. Многое я могу сделать даже без ножниц.

– Конечно. – Гонория смотрела, как леди Уинстед садится рядом с Маркусом и погружает ткань в крутой кипяток.

– Могу ли я как-то помочь? – спросила Гонория, почувствовав себя ненужной.

– Садись с другой стороны, – ответила мать, – рядом с его головой. Разговаривай с ним. Возможно, его это успокоит.

Гонория сомневалась, что Маркуса может что-то успокоить, но последовала совету леди Уинстед. Все лучше, чем тупо стоять рядом и ничего не делать.

– Здравствуй, Маркус, – сказала она, придвинув стул ближе к кровати.

Она не ждала, что он ответит, и он действительно не ответил.

– Знаешь, ты серьезно болен, – продолжила она, пытаясь придать голосу радость, хотя слова были совсем не радостными. Она сглотнула, потом заговорила снова: – Но похоже, моя мама – специалист в таких вещах. Правда, замечательно? – Она не без гордости оглянулась на леди Уинстед. – Должна признаться, я совершенно не думала, что она в этом разбирается. – Она наклонилась к его уху. – Я думала, что мама из тех, кто теряет сознание от одного вида крови.

– Я все слышу, – заметила мать. Гонория виновато улыбнулась:

– Прости. Но…

– Нет нужды просить прощения. – Леди Уинстед горько улыбнулась и продолжила работать. Не поднимая головы, она сказала: – Я не всегда была такой…

Повисла тишина, и Гонория поняла – мать подбирает слова.

– Такой решительной, когда ты нуждалась в этом, – наконец закончила леди Уинстед.

Гонория сидела неподвижно, прикусив верхнюю губу, думая над словами матери. Это извинение – точно так же ее мать могла сказать «Прости меня».

Но это еще и просьба. Леди Уинстед не хотелось больше обсуждать эту тему. Достаточно трудно признать свою ошибку. И Гонория приняла извинения так, как хотела ее мать. Она повернулась к Маркусу и сказала:

– Вероятно, никто и не подумал осмотреть твою ногу. Кашель, знаешь. Доктор думал, в нем причина жара.

Маркус вскрикнул от боли. Гонория быстро взглянула на мать, работавшую теперь принесенными миссис Уэдерби ножницами. Она полностью раскрыла их и направила один конец на ногу Маркуса, как скальпель. Одним плавным движением она сделала длинный надрез, прямо в середине раны.

– Он даже не поморщился, – удивленно сказала Гонория.

– Это не самая болезненная часть.

– О, – произнесла Гонория, снова переводя взгляд на Маркуса. – Что ж. Видишь, все не так плохо.

Он закричал.

Гонория быстро подняла голову и увидела, как ее мать возвращает лакею бутылку бренди.

– Ничего-ничего, было плохо, – сказала она Маркусу, – но вряд ли станет хуже.

Он снова закричал.

Гонория сглотнула. Ее мать поправила ножницы и теперь отрезала кусочки плоти.

– Ничего, – продолжила Гонория, погладив его по плечу. – Лучше станет немного позже. По правде говоря, я не знаю когда. Но я буду здесь все время, обещаю.

– Все хуже, чем я думала, – пробормотала леди Уинстед.

– Ты справишься? – спросила Гонория.

– Не знаю. Я попробую. Просто… – Леди Уинстед замолчала и глубоко вздохнула. – Может кто-нибудь вытереть мне лоб?

Гонория хотела встать, однако миссис Уэдерби поспешила на помощь и накрыла лицо леди Уинстед холодной тканью.

– Здесь так жарко, – произнесла мать.

– Доктор требовал держать окна закрытыми, – объяснила миссис Уэдерби.

– Тот же доктор, который не заметил гигантскую рану на ноге? – саркастически уточнила леди Уинстед.

Миссис Уэдерби не ответила. Но приоткрыла окно. Гонория внимательно смотрела на мать, с трудом узнавая эту строгую, решительную женщину.

– Спасибо, мама, – прошептала она.

Мать подняла глаза:

– Я не собираюсь позволить этому мальчику умереть.

Маркус уже давно не был мальчиком, но Гонория не удивилась.

Леди Уинстед вернулась к работе и очень тихо сказала:

– Ради Дэниела.

Гонория замерла. Мать произнесла это имя впервые с тех пор, как Дэниел бежал из страны.

– Дэниела? – осторожно повторила за матерью Гонория.

Леди Уинстед не подняла глаза.

– Я уже потеряла одного сына, – произнесла она.

Гонория посмотрела на мать, потом на Маркуса, потом снова на мать. Она никогда не думала… Интересно, знает ли Маркус, как к нему относится леди Уинстед? Потому что…

Она снова взглянула на Маркуса, стараясь незаметно сглотнуть слезы. Он всю жизнь мечтал о семье. Понимал ли он, что нашел ее?

– Тебе нужна передышка? – спросила мать.

– Нет, – ответила Гонория, покачав головой, хотя леди Уинстед не смотрела на нее. – Нет. Я в полном порядке. – Она взяла себя в руки и, наклонившись к уху Маркуса, прошептала: – Ты слышал? Мама настроена весьма решительно. Не разочаруй ее. – Она погладила его по волосам и откинула со лба темный локон. – И меня.

– Аааа!

Гонория вздрогнула. Иногда действия ее матери причиняли Маркусу особенную боль, а полоски ткани, которыми он был привязан, сдавливали его тело. Невозможно было смотреть на это, а уж чувствовать тем более. Боль как будто пронзала ее саму.

Но ей не было больно. Только тошно. От сознания, что Маркус так страдает из-за нее. Ее вина, что он наступил в эту глупую фальшивую кротовую нору, по ее вине он вывихнул ступню. По ее вине пришлось срезать с него сапог, и по ее вине он заболел.

И если он умрет – то тоже только по ее вине.

Гонория сглотнула, пытаясь избавиться от удушающего комка, образовавшегося в горле, и, опустив голову, произнесла:

– Прости. Я не могу даже сказать, как мне жаль.

Маркус успокоился, и на какое-то мгновение Гонория даже подумала, что он ее услышал. Но потом она поняла – просто остановилась ее мать. Мама услышала ее слова, а не Маркус. Но если матери и стало любопытно, она промолчала. Она не спросила, что значат извинения Гонории, просто кивнула и продолжила работу.

– Думаю, когда станет лучше, тебе нужно отправиться в Лондон, – продолжила Гонория, снова изображая веселье в голосе. – Тебе как минимум понадобится новая пара сапог. Вероятно, чуть большего размера. Знаю, сейчас это не модно, но, возможно, ты откроешь новую моду.

Он вздрогнул.

– А можешь остаться в деревне. Пропустить сезон. Знаю, я сказала тебе, что отчаянно хочу в этом году выйти замуж, но… – Она бросила быстрый взгляд на мать, наклонилась еще ниже и прошептала: – Моя мать неожиданно изменилась. Думаю, я перенесу еще год в ее обществе. И двадцать два – еще не слишком поздно для замужества.

– Тебе двадцать один, – не поднимая взгляда, заметила мать.

Гонория замерла.

– Что ты слышала?

– Только последнюю фразу.

Гонория не имела ни малейшего понятия, говорит ли мать правду. Но кажется, у них сложилось молчаливое соглашение – не задавать друг другу вопросов, и Гонория сказала:

– Я имела в виду, что мне исполнится двадцать два, если я не выйду замуж в этом году.

– Тогда тебе придется провести еще один год с семейным квартетом, – улыбнулась леди Уинстед. Улыбнулась не зловеще, а совершенно искренне, с поддержкой. – Уверена, твои кузины будут очень рады, – продолжила леди Уинстед. – Если ты уйдешь, твое место займет Гарриет, а она еще слишком молода. Кажется, ей еще нет и шестнадцати.

– Ей исполнится шестнадцать в сентябре, – подтвердила Гонория. Кузина Гарриет – младшая сестра Сары – была, возможно, худшим музыкантом в семье Смайт-Смит. А это говорило о многом.

– Думаю, ей нужно больше играть, – поморщившись, произнесла леди Уинстед. – Бедная девочка. Ей никак не удается освоить инструмент. Должно быть, она очень переживает – при такой-то музыкальной семье.

Гонория с трудом удержала возглас изумления.

– Но, – сказала она с ноткой надежды, – Гарриет, кажется, предпочитает пантомиму.

– Трудно поверить, что нет никого младше тебя и старше Гарриет, кто мог бы играть на скрипке, – заметила леди Уинстед. Она замерла, искоса взглянула на ногу Маркуса и вернулась к работе.

– Только Дейзи, – ответила Гонория, имея в виду еще одну кузину, из другой ветви семьи. – Но ее уже призвали на службу после свадьбы Виолы.