Джулия Куинн - Точно как на небесах

– То, что у него сейчас, не серьезно?

Доктор снова раздраженно посмотрел на Гонорию. Он определенно не был благодарен ей за лишние вопросы.

– Будьте добры, воздержитесь от комментариев, пока я не закончу осмотр.

Гонория почувствовала, как заливается краской, но отошла. Она будет вежлива с доктором Уинтерсом, даже если ее это убьет; если кто-то может спасти Маркуса, то это он.

– Расскажите мне подробно, как вы чистили рану, – потребовал доктор, оторвав взгляд от ноги Маркуса. – Еще я хочу знать, как она выглядела изначально.

Гонория и леди Уинстед по очереди рассказали, что делали. Он, кажется, одобрил их или по крайней мере не высказал неодобрения. Когда они умолкли, доктор еще раз взглянул на ногу Маркуса и глубоко вздохнул.

Гонория мгновение подождала. Доктор, похоже, думал. Но черт побери, он думал долго. Наконец она не удержалась.

– Каково ваше мнение? – вырвалось у нее.

Доктор Уинтерс медленно заговорил, как будто думая вслух:

– Он может сохранить ногу.

– Может? – переспросила Гонория.

– Еще слишком рано говорить точно. Но если он ее сохранит, – он взглянул на Гонорию и леди Уинстед, – то исключительно благодаря вашим усилиям.

Гонория удивленно моргнула. Она не ожидала одобрения. Потом задала вопрос, которого так боялась:

– Будет ли он жить?

Доктор искренне посмотрел на нее:

– Он точно будет жить, если мы отнимем ему ногу.

Губы Гонории задрожали.

– Что вы имеете в виду? – Она знала, что он имеет в виду, но хотела услышать, как он это скажет.

– Я уверен, если отнять ему ногу сейчас, он будет жить. – Доктор снова посмотрел на Маркуса, как будто еще один взгляд мог добавить уверенности. – И если не ампутировать ногу, он тоже может полностью выздороветь. Или умереть. Я не могу предсказать, как будет развиваться болезнь.

Гонория застыла. Она только переводила взгляд с лица доктора Уинтерса на ногу Маркуса и обратно.

– Как мы узнаем? – тихо спросила она.

Доктор Уинтерс вопросительно наклонил голову.

– Как мы узнаем, когда необходимо принять решение? – уточнила она громче.

– Есть симптомы, по которым это можно узнать, – ответил доктор. – Если вы увидите красные полосы, расходящиеся от раны по ноге, будет ясно, что ее нужно ампутировать.

– А если этого не случится, значит, он выздоравливает?

– Не обязательно, – сказал доктор. – Но если рана будет выглядеть так же, как сейчас, – это хороший признак.

Гонория медленно кивнула, пытаясь все запомнить.

– Вы останетесь здесь, в Фензморе?

– Я не могу, – ответил доктор, упаковывая сумку. – Я должен осмотреть другого пациента, но вечером вернусь. Я не думаю, что нам придется принимать решение до вечера.

– Вы не думаете? – резко спросила Гонория. – То есть вы не уверены?

Доктор Уинтерс вздохнул.

– В медицине никогда нельзя быть ни в чем уверенным, миледи. Хотел бы я, чтобы это было не так. – Он выглянул в окно, из которого открывался вид на бесконечные зеленые луга Фензмора. – Возможно, однажды все изменится. Но боюсь, не на нашем веку. А пока моя работа остается настолько же искусством, насколько наукой.

Гонория не это хотела услышать, но она готова была признать, что это правда, и благодарно кивнула доктору.

Доктор Уинтерс поклонился, дал инструкции Гонории и ее матери и ушел, пообещав вернуться позже вечером. Леди Уинстед проводила его, снова оставив Гонорию наедине с Маркусом, все так же неподвижно лежавшим на кровати.

Несколько минут Гонория без движения стояла в центре комнаты, чувствуя себя странно потерянной. Ей нечего было делать. Она осталась такой же напуганной, как и утром, но тогда по крайней мере могла сконцентрироваться на лечении его ноги. Теперь же ей оставалось только ждать.

Ей нечем было заняться, и ее охватил страх.

Что за выбор.

Жизнь или нога.

И возможно, ей придется выбирать.

Она не хотела брать на себя такую ответственность. О Боже, нет.

– О, Маркус, – вздохнула она, подойдя к кровати. – Как такое могло случиться? Почему это случилось? Несправедливо. – Она села на стоящий рядом стул и оперлась локтями на матрас, опустив голову на сцепленные руки.

Она, конечно, пожертвует его ногой, чтобы сохранить ему жизнь. Именно так поступил бы сам Маркус, если бы был в состоянии решать. Он гордый человек, но не настолько, чтобы предпочесть смерть увечью. Гонория это знала. Они, конечно, никогда не говорили о таких вещах – никто не будет сидеть за обеденным столом и обсуждать, что лучше – ампутация или смерть.

Гонория знала, что он выбрал бы. Она знала его пятнадцать лет, и ей не нужно даже задавать ему такой вопрос.

Он, однако, разозлится. Не на нее. Даже не на доктора. На жизнь. Может быть, на Бога. Но он выдержит. Она поможет ему. Она не оставит его, пока он не… пока он не…

О Боже. Она даже не может себе этого представить.

Гонория глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. В ней росло желание выбежать из комнаты и умолять доктора Уинтерса отнять ногу прямо сейчас. Если это сохранит Маркусу жизнь, она сама будет держать проклятую пилу. Или передаст ее доктору.

Но она не может представить себе мир без Маркуса. Даже если он не будет участвовать в жизни Гонории, останется в Кембриджшире, а она выйдет замуж за кого-нибудь из Йоркшира или Уэльса или с островов Оркни и никогда больше его не увидит, ей все равно нужно знать – Маркус жив и здоров, разъезжает на лошадях, или читает книгу, или, возможно, сидит в кресле у камина.

Однако время принимать решение еще не пришло, как бы Гонория ни ненавидела неопределенность. Она не может повести себя эгоистично. Она должна сохранить его в целости, если это возможно. Но что, если она будет ждать слишком долго?

Гонория плотно закрыла глаза. Она чувствовала, как жгучие слезы скапливаются под веками, грозя вылиться вместе со всем ужасом и раздражением, накопившимися в ней.

– Пожалуйста, не умирай, – прошептала Гонория. Она попыталась вытереть слезы рукой, потом опять бессильно опустила голову на руки. Возможно, ей следует молить его ногу, а не его самого. Или Бога, или дьявола, или Зевса, или Тора. Она готова молиться человеку, доящему корову, если это может помочь.

– Маркус, – повторила она. Его имя, казалось, приносило ей успокоение. – Маркус.

– Кхнория.

Она замерла. Потом выпрямилась.

– Маркус? Его глаза не открылись, но она видела движение век, а его подбородок еле заметно двигался вверх и вниз.

– О, Маркус, – всхлипнула она. Слезы покатились по ее щекам. – О, мне так стыдно. Я не должна плакать. – Она беспомощно посмотрела по сторонам в поисках платка и наконец вытерла слезы простыней. – Я так рада, что слышу твой голос. Хотя он совершенно не похож на твой.

– Вх… в…

– Хочешь воды? – спросила она, подбежав.

Его подбородок снова задвигался.

– Позволь мне чуть-чуть тебя приподнять. Так будет лучше. – Она обхватила его и немного приподняла.

Стакан воды стоял на столе рядом с кроватью, ложечка все еще оставалась там. – Я дам тебе всего несколько капель, – сказала она ему, – чуть-чуть. Боюсь, ты подавишься, если я дам тебе слишком много.

Ей удалось дать ему восемь неполных ложек воды, прежде чем он дал ей знать, что уже достаточно.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она, пытаясь взбить подушку.

Он слегка наклонил голову набок. Кажется, это была вариация на тему пожатия плечами.

– Конечно, ты чувствуешь себя ужасно, – уточнила она, – но есть ли изменения? Более ужасно? Менее ужасно?

Он не ответил.

– Настолько же ужасно? – Она рассмеялась. В самом деле рассмеялась. Удивительно. – Я говорю глупости.

Он кивнул. Это было почти незаметное движение, но более сильное, чем раньше.

– Ты слышал меня, – заключила Гонория, не в силах сдержать радостную улыбку. – Ты смеешься надо мной, но ты меня слышал.

Он снова кивнул.

– Хорошо. Я разрешаю тебе. Когда ты будешь чувствовать себя лучше – а ты будешь чувствовать себя лучше, – тебе нельзя будет больше это делать, я имею в виду смеяться надо мной, но пока можешь продолжать. Ой! – Гонория нервно вскочила. – Я должна проверить твою ногу. Доктор Уинтерс ушел совсем недавно, знаю, но почему бы и не проверить?

Только два шага и одна секунда потребовались, чтобы убедиться, что изменений нет. Рана все еще чуть ли не светилась жутким красным цветом, но уже не было этого ужасного желтого, и никаких красных полосок на ноге.

– Все так же, – сказала Гонория Маркусу. – Не то чтобы я ожидала изменений, но почему бы не… Ну, ты знаешь. – Она смущенно улыбнулась. – Я уже говорила.

Она на мгновение замолчала, радуясь возможности смотреть на него. Его глаза оставались закрытыми, и он выглядел так же, как раньше, но Гонория услышала его голос, дала ему воды, и это дарило ей надежду.

– Твой жар! – вдруг воскликнула она. – Я должна проверить! – Гонория коснулась его лба. – Кажется, такой же, как и раньше. То есть сильнее, чем следует. Но меньше, чем был. Определенно меньше. – Она замолчала, гадая, не говорит ли сама с собой. – Ты еще меня слышишь? Он двинул головой.

– Хорошо. Я знаю, что говорю глупости, но нет никакого смысла говорить глупости, когда никто не слышит.

Его губы слегка растянулись – кажется, он пытался улыбнуться. Где-то там, в мыслях, он улыбался.

– Мне нравится быть глупой с тобой, – произнесла она.

Маркус кивнул.

– Хотела бы я знать, о чем ты думаешь?

Он чуть-чуть пожал плечами.

– Ты пытаешься сказать мне, что ни о чем особо не думаешь? – Она наставила на него палец. – Не верю. Я слишком хорошо тебя знаю. – Она подождала ответа, но его не последовало. – Ты, наверное, пытаешься придумать, как улучшить в этом году урожай зерна, – предположила Гонория. – Или сомневаешься, не слишком ли мала арендная плата. – Она на мгновение задумалась. – Нет, скорее, не слишком ли велика. Я уверена, ты мягкосердечный господин. Ты не хочешь, чтобы кто-нибудь страдал.

Маркус покачал головой. Достаточно, чтобы она поняла.

– Ты не хочешь, чтобы кто-нибудь страдал, или ты думаешь не об этом?

– Ты, – выдохнул он.

– Ты думаешь обо мне? – прошептала она.

– Спасибо. – Его голос было почти невозможно расслышать, но Гонория услышала. Она с трудом удержалась от слез.

– Я тебя не покину, – произнесла она, беря его за руку, – пока тебе не станет лучше.

– С-сп…

– Все хорошо, – успокоила его Гонория. – Тебе не нужно больше повторять это. Тебе не нужно было даже в первый раз это говорить.

Но она была рада, что он сказал. И не знала, что тронуло ее больше: «спасибо» или простое «ты».

Он думал о ней. Находясь на пороге смерти, а еще вероятнее – на пороге ампутации, он думал о ней.

Впервые со времени своего прибытия в Фензмор она не испытывала ужаса.

Когда Маркус проснулся в следующий раз, он сразу понял – что-то изменилось. Во-первых, у него снова адски болела нога. Но возможно, это не так уж плохо. Во-вторых, он проголодался. Страдал от голода, как будто не ел несколько дней.

Так оно скорее всего и было. Маркус понятия не имел, сколько времени прошло с начала его болезни.

И наконец, он смог открыть глаза. И это было прекрасно.

Маркус не мог определить, какое сейчас время суток. Вокруг стояла темнота, но было ли четыре часа утра или десять часов вечера? Болезнь лишает всякого представления о течении времени.

Пытаясь смочить пересохшее горло, Маркус сглотнул. Немного воды не помешало бы. Он повернул голову к столику возле кровати. Глаза еще не привыкли к темноте, но он все равно видел – кто-то заснул прямо в кресле. Гонория? Вероятно. Маркусу казалось, что она не покидала его комнату.

Он попытался вспомнить, как она вообще оказалась в Фензморе. Ах да, миссис Уэдерби написала ей письмо. Маркус не мог представить себе, почему домоправительница так поступила, но был бесконечно благодарен ей.

Он сильно подозревал, что был бы уже мертв, если бы не «изуверства» Гонории и ее матери.

Однако дело было не только в этом. Маркус мало что помнил и все-таки точно знал – Гонория постоянно находилась рядом с ним. Она держала его за руку, говорила с ним, ее тихий голос достигал его души, даже если Маркус не был способен различить слова.

И почему-то… Так было легче. Он не был одинок. Впервые в жизни он не был одинок.

Маркус хмыкнул. Слишком драматично. Он никогда не был окружен каким-то невидимым щитом, державшим остальных людей на расстоянии, и мог бы общаться с куда большим количеством людей. С гораздо большим. Он же чертов граф, достаточно было щелкнуть пальцами, чтобы наполнить дом людьми.

Но Маркус никогда не хотел оказаться в компании только ради бессмысленных разговоров. И во всем, что действительно было важно для него, всегда был один.