Джулия Куинн - Точно как на небесах

– Честное слово, – продолжила Гонория. – Я нахожу это даже забавным.

Маркус сомневался, что ей удастся найти на свете хоть одного человека, который бы согласился с этим утверждением, но не видел причины высказывать свои сомнения вслух.

– Поэтому я улыбаюсь, – пояснила Гонория, – и притворяюсь, что получаю удовольствие. И в каком-то смысле это действительно так. Смайт-Смиты устраивают концерты с 1807 года. Это семейная традиция. – И тише и задумчивее добавила: – Я считаю, мне повезло – у меня есть семейные традиции.

Маркус подумал о своей семье, или, точнее, о зияющей дыре, бывшей у него вместо семьи.

– Да, – тихо согласился он. – Тебе повезло.

– Например, – сказала она, – я надеваю «счастливые» туфли.

Он не был уверен, что правильно расслышал ее.

– Во время концерта, – пояснила Гонория, пожав плечами. – Это традиция моей семьи. Генриетта и Маргарет постоянно спорят, кто ее начал, но мы всегда надеваем красные туфли.

Красные туфли. Крошечный огонек желания, растоптанный крестоносцем-любителем музыки, снова проснулся к жизни. Красные туфли вдруг стали самой соблазнительной вещью на свете. Боже.

– Ты уверен, что с тобой все хорошо? – спросила Гонория. – Ты опять покраснел.

– Все нормально, – прохрипел он.

– Моя мама не знает, – сказала она.

Что? Если раньше он и не покраснел, то теперь-то уж точно.

– Прошу прощения?

– О красных туфлях. Она не знает, что мы их носим.

Маркус откашлялся:

– Есть какая-то причина, по которой вы держите это в секрете?

Гонория на мгновение задумалась, потом протянула руку и отломила еще кусочек пирога.

– Не знаю. Не думаю. – Она погрузила кусочек в рот, прожевала его и пожала плечами. – На самом деле, если подумать, не имею ни малейшего понятия, почему именно красные туфли. Почему не зеленые? Или синие? Нет, только не синие. Это было бы слишком обыкновенно. Но зеленые сработали бы. Или розовые.

Нет ничего лучше красных. В этом Маркус уверен.

– Думаю, вскоре после возвращения в Лондон мы начнем репетировать, – закончила Гонория.

– Мне жаль, – произнес Маркус.

– О, нет-нет, – остановила она его, – мне нравятся репетиции. Особенно теперь, когда все мои братья и сестры покинули дом и там нет ничего, кроме часов и блюд на подносах. Так восхитительно, когда есть с кем поговорить. – Она смущенно взглянула на него. – Мы беседуем не меньше, чем репетируем.

– Меня это не удивляет, – пробормотал Маркус.

Гонория окинула его взглядом, ясно показывающим – она не пропустила его ироничное замечание. Но не обиделась; Маркус хорошо знал Гонорию.

А потом он понял: ему приятно, что она не обиделась. Очень приятно так хорошо знать другого человека.

– Итак, – продолжила она, намереваясь договорить, – Сара в этом году будет снова играть на фортепиано, она мой самый близкий друг. Мы замечательно проводим время вместе. Айрис будет играть на виолончели. Она почти такого же возраста, как и я, и я всегда хотела проводить с ней больше времени. Она была и у Ройлов, и я… – Она вдруг замолчала.

– В чем дело? – спросил Маркус. Она выглядела почти обеспокоенной.

Гонория моргнула.

– Думаю, она прекрасно справится.

– С виолончелью?

– Да. Можешь себе представить?

Он счел вопрос риторическим.

– В любом случае, – продолжила Гонория, – Айрис будет выступать, и ее сестра Дейзи тоже, хотя, боюсь, она играет ужасно.

– Хм… – Как бы повежливей спросить? – Ужасно по сравнению с остальным человечеством или по сравнению со Смайт-Смитами?

Гонория, похоже, с трудом сдерживала улыбку.

– Даже по сравнению с нами.

– Да, тогда это действительно трагедия. – Маркус сам удивился, как ему удалось сохранить серьезное лицо.

– Я знаю. Бедная Сара надеется, что ее в ближайшие три недели поразит молния. Она еле оправилась от прошлогоднего выступления.

– По-видимому, она не улыбалась и не держалась так храбро?

– Разве тебя там не было?

– Я смотрел не на Сару, а на тебя.

Она приоткрыла рот, весело сверкнула глазами и явно собиралась пошутить. Однако не произнесла ни слова и застыла, словно внезапно поняла, что он сказал.

И сам Маркус тоже внезапно понял, что сказал.

Гонория медленно наклонила голову набок и взглянула на него так, как будто… как будто…

Он не знал. Он не знал, что это значит, но мог поклясться – ее глаза потемнели, когда она внимательно смотрела на него. Потемнели и стали глубже, и Маркус мог думать только об одном – она заглядывает прямо в его сердце.

Прямо в его душу.

– Я смотрел на тебя, – сказал он так тихо, что сам себя почти не услышал. – Я смотрел только на тебя.

Это было до того, как…

Она взяла его ладонь в свою – маленькую, изящную, бледно-розовую. Идеальную.

– Маркус? – прошептала она.

И тогда он понял. Это было до того… До того как он… Полюбил ее.

Мир перевернулся. Гонория нисколько не сомневалась в этом.

Не было другого объяснения головокружительному, опьяняющему ощущению, охватившему ее. Все осталось на прежних местах – она находилась в той же комнате, рядом – поднос с остатками ужина и украденным пирогом… Ничего не изменилось.

Но она стала другой.

Гонория непроизвольно склонила голову набок, как будто в другом положении она лучше разглядит Маркуса. И она действительно стала лучше видеть его, более четко. Как странно…

Она словно впервые смотрела на него и, глядя в его глаза – карие, с янтарными искорками, необыкновенно глубокие, – не могла оторваться от них и утопала в глубине.

«Я люблю его», – пронеслось у нее в голове.

И снова: «Я люблю его».

Нет ничего более ошеломляющего и в то же время простого и верного. Гонория чувствовала себя так, как будто все эти годы ей чего-то не хватало, а эти восемь простых слов: «Я смотрел не на Сару, а на тебя», все поставили на место.

Она любит его. Она всегда будет его любить. Кого же еще она может любить, если не Маркуса Холройда?

– Я смотрел на тебя, – произнес он так тихо, что Гонория даже не была уверена, слышит ли его. – Я смотрел только на тебя.

Она опустила глаза. Ее ладонь лежала в его руке. Как она там оказалась, Гонория не помнила.

– Маркус? – прошептала она, сама не зная, о чем спрашивает. Но она не могла заставить себя сказать что-либо еще.

– Гонория, – прошептал он, и потом…

– Милорд! Милорд!

Гонория откинулась назад, чуть не упав с кресла. Из коридора раздался шум, а потом звук торопливо приближающихся шагов. Она быстро встала и отошла за кресло.

Секунду спустя мать Гонории и миссис Уэдерби ворвались в комнату.

– Пришло письмо, – сбивчиво начала леди Уинстед. – От Дэниела.

Гонория покачнулась и оперлась на спинку кресла. От брата больше года не было вестей. Возможно, Маркусу он и писал, но не ей и ее матери.

– Что там? – спросила леди Уинстед, хотя Маркус еще даже не сломал печать.

– Позволь ему хотя бы открыть конверт, – осадила мать Гонория. У нее на языке вертелось замечание, что им всем следовало бы покинуть комнату и позволить Маркусу прочитать письмо в одиночестве. Но она не могла заставить себя это сделать. Дэниел – ее единственный брат, и она страшно по нему скучала. Месяцы проходили без единой весточки от него, и Гонория убеждала себя, что это случайность. Наверняка его письмо просто потерялось; международная почта на редкость ненадежна.

Сейчас ее не волновало, почему он так долго ей не писал. Она просто хотела узнать содержание его письма Маркусу.

И они все, затаив дыхание, продолжали смотреть на Маркуса. Более чем невежливо, но никто не сдвинулся с места.

– С ним все хорошо? – наконец отважилась спросить леди Уинстед, когда Маркус дочитал первую страницу.

– Да, – пробормотал он, моргнув, как будто не мог поверить прочитанному. – Да. Более того, он едет домой.

– Что? – Леди Уинстед побледнела, и Гонория поспешила к ней, чтобы поддержать.

Маркус откашлялся.

– Он пишет, что получил сообщение от Хью Прентиса. Рамсгейт наконец согласился оставить обиду в прошлом.

«Долго же он собирался», – невольно подумала Гонория. Когда она последний раз встретила маркиза Рамсгейта, того чуть не хватил апоплексический удар при виде ее. Это было год назад, но все же.

– Может быть, лорд Хью притворяется? – предположила Гонория. – Может быть, это ловушка?

– Не думаю, – произнес Маркус, читая вторую страницу письма. – Он не из тех, кто способен на такую подлость.

– Не из тех? – высоким от возмущения голосом повторила за ним леди Уинстед. – Он погубил жизнь моего сына.

– Это-то как раз и странно, – сказал Маркус. Он все еще читал письмо. – Хью Прентис всегда был хорошим человеком. Эксцентричным, но не бесчестным.

– Пишет ли Дэниел, когда вернется? – спросила Гонория.

Маркус покачал головой:

– Ничего конкретного. Он упоминает о нескольких делах в Италии, которые ему необходимо закончить, прежде чем отправиться домой.

– О Боже милосердный, – произнесла леди Уинстед, опускаясь в кресло. – Я никогда не знала, что доживу до этого дня. Я даже запрещала себе надеяться. И только об этом и думала.

Гонория посмотрела на мать. Три года она даже не упоминала имя Дэниела. А теперь говорит, что только о нем она и думала?

Гонория покачала головой. Нет никакого смысла сердиться. Как бы леди Уинстед ни вела себя все эти годы, ей все можно простить за то, что она сделала в последние несколько дней. Гонория не сомневалась – Маркус умер бы, если бы не мужество леди Уинстед.

– Как долго ему добираться из Италии в Англию? – спросила Гонория, ведь это определенно важный вопрос.

Маркус поднял глаза:

– Не имею ни малейшего понятия. Я даже не знаю, в какой области Италии он находится.

Гонория кивнула. Ее брат всегда был мастером рассказывать занимательнейшие истории и не упоминать самые важные детали.

– Поразительно, – сказала миссис Уэдерби. – Я знаю, вы все очень по нему скучали.

В комнате на мгновение повисла тишина. Это была одна из тех очевидных фраз, с которой можно только согласиться.

Наконец леди Уинстед произнесла:

– Хорошо, что завтра мы уезжаем в Лондон. Я хотела бы быть дома, когда он приедет. – Она посмотрела на Маркуса и сказала: – Мы уедем вечером. Я уверена, что вам нужно отдохнуть. Пойдем, Гонория. Нам предстоит многое обсудить.

Как выяснилось, леди Уинстед хотела обсудить, как им лучше отпраздновать возвращение Дэниела. Но обсуждение зашло недалеко; Гонория заметила, что они не могут ничего спланировать, пока он не сообщит дату своего приезда. Целых десять минут ее мать отказывалась обращать на это внимание, рассуждая о преимуществах маленьких и больших собраний и о том, следует ли приглашать лорда Рамсгейта и лорда Хью, и если да, то как удостовериться, что они откажутся? Любой разумный человек поступил бы так, но с лордом Рамсгейтом ничего нельзя сказать наверняка.

– Мама, – повторила Гонория, – мы ничего не можем сделать, пока не приедет Дэниел. Возможно, он даже не захочет праздновать.

– Глупости. Конечно, захочет. Он…

– …Покинул страну в бесчестье, – перебила Гонория. Она не хотела быть такой грубой, но больше ей ничего не оставалось.

– Да, но это было несправедливо.

– Не важно. Возможно, он не захочет никому напоминать об этом.

Леди Уинстед, кажется, это не убедило, но она замолчала, и они отправились спать.

На следующее утро Гонория встала с рассветом. Им следует отправиться как можно раньше; тогда они доберутся до Лондона, не останавливаясь нигде на ночлег. Быстро позавтракав, она зашла в комнату Маркуса попрощаться.

И возможно, не только.

Но когда она зашла, его в кровати не было. Только служанка снимала простыни с матрасов.

– Вы не знаете, где лорд Чаттерис? – спросила Гонория, надеясь, что ничего не случилось.

– Он в соседней комнате, – ответила служанка, слегка покраснев. – С камердинером.

Гонория сглотнула и тоже немного покраснела – это значит, Маркус принимает ванну. Служанка с бельем ушла, и Гонория осталась одна в комнате. Вероятно, ей стоит оставить записку. Не может же она ждать его здесь; это неправильно.

Есть правила приличия, на которые можно не обращать внимания, когда человек смертельно болен, но сейчас Маркус уже выздоровел и, похоже, раздет. Она не может оставаться в комнате.

И кроме того, мать торопится.

Гонория огляделась в поисках бумаги и пера. У окна стоял маленький стол, а на столике возле кровати она увидела…

Письмо от Дэниела.

Оно лежало там, где оставил его Маркус прошлым вечером: две помятые страницы, заполненные мелким почерком, которым пишут люди, стремящиеся сэкономить на почтовых расходах. Маркус не рассказал ничего, кроме того, что Дэниел собирается домой. Конечно, это самое важное, но Гонория жаждала подробностей. Она слишком давно не получала никаких известий о брате. И даже если он пишет только о своем завтраке… Это же все равно завтрак в Италии. Чем он занимается? Скучает ли? Говорит ли по-итальянски?