Джулия Куинн - Точно как на небесах

– Гонория? – Голос Маркуса пролился на нее, словно звездный дождь.

Она подняла глаза. Маркус смотрел на нее с любопытством. Уже прозвучали первые музыкальные аккорды, а она стояла как вкопанная.

Казалось, он хочет задать вопрос, но Гонория не стала ничего объяснять. Она просто чуть крепче сжала его руку, и они закружились в вальсе.

Качаясь на волнах музыки и не сводя глаз с лица Маркуса, она впервые в жизни почувствовала, что значит танцевать по-настоящему. Ее ноги сами собой попадали в такт, и даже сердце билось в ритме вальса.

Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

Плач скрипок и пение духовых проникали ей в душу, она растворилась в музыке, слилась с ней в единое целое… И вдруг все кончилось. Оркестр умолк, Маркус сделал шаг назад и поклонился, а она присела в реверансе, чувствуя себя одинокой и покинутой.

– Гонория? – тихо повторил Маркус.

Он выглядел немного взволнованным. Но его волнение явно не относилось к категории «о-боже-как-она-прекрасна-чем-мне-заслужить-ее-любовь». Зато сильно напоминало «Господи-уж-не-заболела-ли-она».

Он не был похож на влюбленного мужчину. Он походил на мужчину, обеспокоенного тем, что рядом с ним находится некто, вероятно, страдающий заболеванием желудка.

Они только что вместе танцевали. Он преобразил ее, в его объятиях она – всю жизнь безбожно фальшивившая и не попадавшая в такт – совершенно переродилась. Она чувствовала себя точно как на небесах, а он ничего подобного не испытывал. Это просто убивало ее.

Такого не может быть. Она едва держится на ногах, а он похож на…

На самого себя.

Он по-прежнему воспринимал ее как обузу. Возможно, не слишком тяжкую, но все же – обузу. И конечно, с нетерпением ждал возвращения Дэниела, чтобы тотчас покинуть Лондон и спокойно жить в Фензморе, позабыв о ней.

Маркус хотел освободиться от нее.

– Гонория?

Она услышала, что он вновь произнес ее имя, кое-как преодолела полуобморочное состояние и резко спросила:

– Маркус, почему ты здесь?

Он на мгновение замер, посмотрев на нее так, словно она у него на глазах обзавелась второй головой.

Потом немного сердито ответил:

– Меня сюда пригласили.

– Нет. – У нее болела голова, ей хотелось потереть глаза, но больше всего хотелось заплакать. – Не здесь на балу, а здесь в Лондоне?

Он подозрительно прищурился:

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты ненавидишь Лондон.

Он поправил шейный платок.

– Ну, не то чтобы ненавижу…

– Ты ненавидишь светские сезоны, – перебила она. – Ты сам говорил мне об этом.

Он хотел что-то сказать, но остановился на полуслове. И тут Гонория вспомнила – он совершенно не умеет лгать. Никогда не умел. Давным-давно, в детстве, Маркус и Дэниел обрушили огромную люстру в Уиппл-Хилле. Гонория по сей день не могла понять, как им это удалось. Когда леди Уинстед потребовала, чтобы они сознались, Дэниел беззастенчиво лгал ей в лицо, с самым невинным видом и чрезвычайно убедительно.

А Маркус стоял рядом и теребил рубашку, словно ворот натирал ему шею.

В точности как сейчас.

– У меня здесь… дела, – вымолвил он наконец.

Дела.

– Понятно, – с трудом выдавила Гонория.

– Гонория, ты хорошо себя чувствуешь?

– Превосходно, – рявкнула она, презирая собственную несдержанность.

В конце концов, он не виноват в том, что Дэниел возложил на него заботы о сестре. Он вынужден был согласиться. Любой джентльмен на его месте поступил бы так же.

Маркус задумчиво огляделся по сторонам, словно пытался найти объяснение ее странному поведению.

– Ты сердишься… – произнес он мягко, а может быть, даже снисходительно.

– Я не сержусь, – немедленно возразила она. Сердито.

Кто-нибудь другой непременно указал бы ей на то, что ее тон противоречит словам, но Маркус, конечно, промолчал и сохранил полнейшую невозмутимость.

– Я не сержусь, – пробормотала она, испытывая ужасную неловкость.

– Разумеется, нет.

Она резко вскинула голову. На сей раз он точно, совершенно точно говорил с ней покровительственно.

И будет продолжать в том же духе. Или молчать. Маркус никогда не устроит скандала.

– Я плохо себя чувствую, – торопливо проговорила она.

И не солгала. У нее раскалывалась голова. Ей было жарко и тошно, она хотела только одного. Поскорее добраться до дома, лечь в постель и зарыться в подушку.

– Тебе надо подышать свежим воздухом, – серьезно сказал он и осторожно взял ее под локоть, чтобы проводить к застекленным дверям, открывавшимся в сад.

– Нет! – каким-то чужим дребезжащим голосом почти крикнула Гонория. – То есть нет, спасибо. – Она судорожно вздохнула. – Думаю, мне надо поехать домой.

Он кивнул.

– Я найду леди Уинстед.

– Я сама ее найду.

– Я буду счастлив…

– Я в состоянии действовать самостоятельно! – взорвалась Гонория. Боже! Ей опротивел собственный голос. Она понимала, что лучше помолчать, но категорически не могла остановиться. – Я не желаю обременять тебя.

– О чем ты говоришь?

Поскольку честно ответить на этот вопрос было решительно невозможно, она предпочла не отвечать вовсе.

– Я хочу домой.

Маркус смотрел на нее так долго, что, казалось, прошла целая вечность, прежде чем он сухо поклонился и произнес:

– Как тебе будет угодно. И удалился.

А она отправилась домой. В точном соответствии с высказанным ею желанием. И это было просто ужасно.

День концерта

За шесть часов до начала

– Где Сара?

Гонория оторвала взгляд от нот. Она делала заметки на полях. Ничего из написанного не имело смысла, но по крайней мере ей начинало казаться, будто она знает, что делает, и поэтому она делала заметки на каждой странице.

Айрис стояла посреди комнаты для репетиций.

– Где Сара? – повторила она.

– Я не знаю, – ответила Гонория, оглядевшись вокруг. – А где Дейзи?

Айрис нетерпеливо махнула рукой в сторону двери:

– Она приводит себя в порядок. Не беспокойся о ней. Уж она-то непременно явится.

– А Сары нет?

Айрис, казалось, готова была взорваться.

– Ты видишь ее здесь?

– Айрис!

– Прости. Я не хотела грубить тебе, но где она?

Гонория раздраженно вздохнула. Неужели Айрис ни о чем больше не беспокоится? Она наверняка не повела бы себя невероятно глупо на глазах у человека, которого любит.

Прошло уже три дня, а Гонории до сих пор становилось плохо при одном воспоминании об этом.

Она не могла точно припомнить, что сказала, зато помнила, как самым отвратительным образом дребезжал ее голос. Помнила, как хотела замолчать, но язык отказывался ей подчиняться. Гонория вела себя совершенно неразумно, и если до того Маркус считал заботу о ней своей обязанностью, то теперь наверняка – неприятной работой.

Даже до того как Гонория начала извергать вздорные фразы таким эмоциональным и капризным тоном, она все равно вела себя глупо. Она танцевала с ним так, как будто он был ее спасением, смотрела на него влюбленным взглядом, а он сказал…

Ничего. Маркус ничего не сказал. Только произнес ее имя. А потом посмотрел на нее так, как будто она позеленела. Он, наверное, подумал – сейчас ее стошнит и еще одна прекрасная пара сапог будет испорчена.

Три дня назад. Три дня. Без единого слова.

– Она должна была появиться уже двадцать минут назад, – проворчала Айрис.

А Гонория прошептала:

– А он должен был появиться уже два дня назад.

Айрис резко повернулась:

– Что ты сказала?

– Возможно, на дороге слишком много карет, – быстро исправилась Гонория.

– Она живет в полумиле отсюда.

Гонория рассеянно кивнула. Она посмотрела на вторую страницу партитуры и обнаружила, что написала там имя Маркуса. Дважды. Нет, трижды. «М.Х.», шрифт с завитушками, около половинной ноты. Боже мой. Какая же она ничтожная.

– Гонория! Гонория! Ты меня слышишь?

Снова Айрис. Гонория сдержала стон.

– Уверена, она скоро будет, – успокаивающе произнесла она.

– Уверена? – переспросила Айрис. – А я нет. Я так и знала.

– Что знала?

– Разве ты не понимаешь? Она не приедет.

Гонория наконец подняла глаза.

– О, не говори глупостей. Сара никогда так не поступит.

– Правда? – Айрис недоверчиво, с паникой во взгляде посмотрела на кузину. – Правда?

Гонория на секунду замерла.

– О Боже.

– Я говорила тебе, не стоило выбирать «Квартет № 1». Сара не так уж плохо играет на фортепиано, но это произведение – слишком сложное.

– Но оно сложное и для нас, – слабо возразила Гонория. Ей стало плохо.

– Не такое сложное, как для пианиста. И кроме того, не так уж важно, насколько сложны партии скрипок, поскольку… – Айрис резко замолчала и покраснела.

– Ты меня не обидела, – сказала Гонория, – я знаю, я играю ужасно. А Дейзи – еще хуже. Мы одинаково плохо сыграем любое произведение.

– Я не могу поверить, – исступленно меряя комнату шагами, произнесла Айрис, – не могу поверить, что она так поступит.

– Мы еще не знаем, что она не будет играть, – заметила Гонория.

Айрис резко повернулась:

– Неужели?

Гонория поежилась. Айрис права. Сара никогда не опаздывала на репетицию на двадцать – нет, на двадцать пять – минут.

– Этого бы не случилось, если бы ты не выбрала такое сложное произведение, – упрекнула кузину Айрис.

Гонория вскочила:

– Не пытайся свалить всю вину на меня! Это не я всю последнюю неделю жаловалась… Ах, не важно. Я здесь, а ее нет, и я решительно не понимаю, в чем я виновата.

– Нет-нет, конечно, – ответила, кивая, Айрис. – Прости… О! Я не могу поверить, что она так поступила со мной.

– С нами, – тихо поправила Гонория.

– Да, но это я не хотела выступать. Вас с Дейзи это не волновало.

– Не понимаю, какая здесь связь? – произнесла Гонория.

– Я не знаю, – взвыла Айрис. – Но мы все должны быть вместе. Ты так сказала. Ты повторяла это каждый день. И если я собиралась переступить через свою гордость и унизиться перед всеми, кого я знаю, то и Сара должна была поступить так же.

И тут появилась Дейзи.

– Что происходит? – спросила она. – Почему Айрис так расстроена?

– Сара не приехала, – объяснила Гонория.

Дейзи взглянула на часы, стоявшие на камине.

– Очень неприлично с ее стороны. Она опаздывает уже на полчаса.

– Она не приедет, – бесстрастно произнесла Айрис.

– Мы пока не знаем этого точно, – напомнила Гонория.

– Что значит – не приедет? – переспросила Дейзи. – Она не может не приехать. Как можно исполнять квартет для фортепиано без фортепиано?

В комнате повисла долгая тишина. А потом Айрис ахнула:

– Дейзи, ты гений!

Дейзи хотя и выглядела довольной, тем не менее на всякий случай уточнила:

– Да?

– Мы можем отменить представление!

– Нет, – с ходу отмела идею Дейзи и повернулась к Гонории. – Я не хочу этого делать.

– У нас нет выбора, – радостно продолжила Айрис. – Все, как ты сказала. Мы не можем играть фортепианный квартет без фортепиано.

О, какая же Сара молодец!

Гонорию, однако, было не так просто убедить. Да, она любила Сару, но трудно представить, будто та все придумала заранее.

– Ты действительно думаешь, что она решила сорвать концерт?

– Не важно, чего она хотела, – честно призналась Айрис. – Я просто так рада… – Мгновение она не знала, что сказать. – Я свободна! Мы свободны! Мы…

– Девочки! Девочки!

Крик из-за двери прервал Айрис на полуслове. Мать Сары, тетушка Шарлотта – известная остальному миру под именем леди Плейнсуорт, – быстро вошла в комнату в сопровождении молодой темноволосой женщины, одетой в хорошо сшитое, но ужасно скучное платье, выдававшее в ней гувернантку.

У Гонории появилось плохое предчувствие.

Дело не в незнакомке. Она выглядела очень приятной, хотя и немного смущенной – она оказалась втянутой в семейную ссору. А вот тетушка Шарлотта выглядела пугающе.

– Сара заболела, – объявила она.

– О нет, – воскликнула Дейзи, драматически опускаясь в кресло. – Что же нам делать?

– Я убью ее, – прошептала Айрис Гонории.

– Конечно, я не могу допустить отмены концерта, – продолжила тетушка Шарлотта. – Я бы не смогла пережить такую трагедию.

– И ее тоже, – тихо добавила Айрис.

– Моей первой мыслью было нарушить традицию и попросить сыграть одну из предыдущих исполнительниц, но в квартете не было пианисток со времен Филиппы, игравшей в 1816 году.

Гонория с ужасом и восхищением посмотрела на тетушку. Неужели она действительно помнит такие детали, или она их записывает?

– Филиппа в положении, – заметила Айрис.

– Я знаю, – ответила тетушка Шарлотта. – Ей осталось меньше месяца, бедняжке, и она просто огромна. Возможно, она бы справилась со скрипкой, но не с фортепиано.