Внезапно она открывает дверь, вытаскивает ключи из зажигания.

– Мама! Я же сказала, прости меня!

– Мои щипцы для завивки, – бросает она через плечо, спеша к двери. – Я оставила их включенными, уверена, что это так.

Нет, это не так!!!!!!!!!

8:10.

8:15.

Я уже плачу, слезы размывают мои карточки-указатели, которые я аккуратно напечатала, но единственная мысль, бегущая в моей голове:

Обсессивно-

компульсивное

расстройство.

Я устала от невидимой пыли.

Дверей, которые сами собой открываются.

Складок на гладких простынях.

Жгучих холодных утюгов.

Раз уж мне запретили пользоваться телефоном (долгая история, включающая забытую на переднем крыльце метлу), я сочиняю воображаемую эсэмэску Натали:

«Не могу приехать. Удачи. Я просто ненавижу свою жизнь».


Я слышу, как хлопает дверь, и теперь начинается настоящий танец. Мама закрывает дверь, спускается по ступенькам крыльца, потом поворачивается, снова проверяет. Все еще закрыто. Она идет по дорожке, останавливается. Снова поворачивается. Встречается со мной глазами. Я молчу. Слезы бегут по моим щекам. Я вижу, что в ней бушует битва – «Снова проверь», ее маленькие демоны говорят ей: «Еще разок». Мои глаза умоляют ее сесть в машину. Ее глаза умоляют меня понять. Но я не могу, не буду. Она поднимает палец. Еще раз. Лучше проверить, чем потом жалеть.

8:45.

Мы приезжаем в экзаменационный центр. Они говорят мне, что я опоздала. Что не могу проходить экзамен. Я поворачиваюсь к маме.

– Я ненавижу тебя, – говорю я тихо.

Она знает, что я это серьезно.

– Жаль это слышать, – говорит она. Ее голос словно пожатие плечами, но я вижу боль в ее глазах. Но она не признает, что это ее вина. Она не признает, что ей нужна помощь.

Мы не разговариваем всю дорогу домой.



Глава 17


Вся наклонная лужайка перед школьным открытым концертным залом забита. Горячий солнечный свет обжигает, делая всех светлокожих розовыми. Я сижу, зажатая между Натали и Алиссой, ожидая начала шоу талантов конца года. Ожидая, когда ты удивишь всех.

Сегодня последний день школы, финальные экзамены закончились. Школа Рузвельт Хай не была бы собой без этой ежегодной традиции. Даже если это просто школьное мероприятие, в воздухе витает дух карнавала: лето наступило, и чувствуется восторг от того, что учебный год закончился. Мы – животные в клетке, близкие к освобождению. По крайней мере, так мы себе говорим. «Свобода – иллюзия, – говорит Лис. – Мужчина изобрел летние каникулы, чтобы мы забыли, что он угнетает нас остальную часть года».

– Так глупо, что они все еще называют это «воздушной гитарой»[16], – говорит она, откусывая от своего бургера, купленного в одном из фургончиков с едой, припаркованных сегодня возле кампуса. – Алло, все же действительно играют на гитаре.

Мы с тобой уже обсуждали это раньше: как ежегодные шоу талантов перешли от фонограммы до настоящих состязаний с тех пор, как ты был в девятом классе, когда вы со своей группой решили включить микрофоны и усилители.

– Я бы просто хотела заметить, что мой парень произвел революцию во всей системе шоу талантов Рузвельт Хай, – говорю я. – Можете представить, какой бы это был отстой, если бы все было просто фонограммой?

Нат закатывает глаза.

– Ну, должно быть весело смотреть, как Питер, Кайл и Райан изображают One Direction.

– Гэв пытался отговорить их. Это их проблемы, – говорю я.

Бедный Райан оказался вовлеченным в их план. Теперь вместо того, чтобы быть крутым бас-гитаристом Evergreen, он запомнится как мальчик «хочу-быть-в-поп-группе» номер три.

Ты смеялся до слез, когда они сказали тебе, что будут петь под фонограмму и танцевать под What makes you beautiful. Единственным человеком, согласившимся быть четвертым в их группе, оказался девятиклассник.

– Не могу дождаться, – говорю я. – В основном потому, что я сделаю миллионы фотографий и буду использовать их для шантажа до конца их жизней.

Нат смеется:

– Я сказала Кайлу, что ему повезло, что я не бросаю его.

Они с Кайлом вместе с той вечеринки у Питера.

Лис кивает:

– И правда.

Звенит мой телефон, и я проверяю эсэмэску – она от тебя.

Ку-ку

Ты где?

Это суперсекретное место для рок-звезд. Я бы сказал тебе, но тогда мне придется убить тебя.

Ты меня видишь?

О да. Твоя грудь хорошо смотрится в этой футболке, кстати.

Ты о чем-то другом когда-нибудь думаешь?

Прости, не понял. Был занят, представляя мою девушку без одежды.

– Он нервничает? – спрашивает Лис.

Я смеюсь:

– Не думаю.

Кажется, ты никогда не нервничаешь. Ты наслаждаешься любым вниманием, словно собираешь то, что тебе принадлежит. Наверное, ты всегда был таким. То есть принимал многое как должное.

Начинается первый акт, группа из трех девушек поет старую песню Destiny’s Child. Меня раздражает общая нехватка одежды. Интересно, флиртовал ли кто-то из них с тобой за сценой. Интересно, а ты с ними флиртовал?

– Шлюхи, – бормочет Лис под нос.

Хотела бы я сказать, что не рассмеялась, но это не так. Нат пихает ее.

– Ты самая худшая феминистка, – шипит она. – Ты не читала «Монологи вагины»?

Лис награждает ее злобной ухмылкой.

– Прошу занести в протокол, что Нат только что сказала «вагина» прилюдно.

Когда ты и остальные члены Evergreen выходят на сцену, вся школа становится сгустками энергии.

«Это мой парень», – думаю я, гордая, пока ребята свистят, а девушки кричат. В этот раз я не ревную тебя ни к одной девушке, ты мой.

Ты всегда сексуален, но когда со своей электронной гитарой в руке и волосами, закрывающими лицо, прогуливаешься по сцене, ты просто потрясающий. И действительно похож на рок-звезду.

Когда ты подходишь к центральному микрофону, то надеваешь ремень гитары на плечо, твоя футболка Ramones слегка поднимается, и я вижу проблеск кожи. Кожи, которую я касалась, целовала, лизала. Эти узкие бедренные кости, неожиданно нежные.

Ты подносишь микрофон ближе и осматриваешь зрителей. И я знаю, что ты ищешь меня. Я машу рукой, на твоем лице появляется улыбка, и ты машешь в ответ. Это словно неоновый знак над моей головой, на котором написано «ЕГО ДЕВУШКА». Мне это нравится. На тебе ожерелье, которое я сделала сама, – медиатор, повешенный на плетеный кожаный шнурок. Твои пальцы касаются его, наверное, на удачу. Ради меня.

Вы сразу же начинаете играть кавер на мою любимую песню «California Dreamin’». Ты не сказал ребятам, почему выбрал ее, но я знаю, и это самое милое, самое романтичное, что кто-либо когда-то делал ради меня. Это прекрасный кавер, похожий на оригинальную песню, но по-своему совершенно другой. Вы нацелились на калифорнийский дух – Sublime смешали с Chili Peppers, с элементами регги тут, панк-басом а-ля Green Day там. Все мои любимые песни смешаны вместе. Время от времени ты поднимаешь глаза и поешь мне, твои губы у самого микрофона.

Я задерживаю дыхание все это время и знаю, что не только я. Смотрю на твои руки на струнах, на то, как мышцы и сухожилия натягиваются под кожей. То, как ты одержим музыкой, как она поглощает тебя, и ты ей это позволяешь. Ты начинаешь соло на гитаре, наполненное тоской, страстью, чистым желанием, которое я вижу в твоих глазах каждый раз, когда мы снимаем одежду, словно вторую кожу.

Твое рычание на Well, I got down on my knees and I pretend to pray[17] такое сексуальное, что я еле сдерживаюсь. Зрительный зал взрывается, а ты слегка улыбаешься. Такая же улыбка появляется на твоем лице после наших шалостей. Удовлетворенная. Узел желания завязывается в моем животе, и я представляю, как бегу за сцену, хватаю тебя и веду в ближайший пустой класс.

Когда песня заканчивается, зрители аплодируют стоя – единственный раз в этот день. Я кричу и машу руками, когда группа бредет прочь со сцены – внезапно снова неуклюжие мальчики, музыкальная магия исчерпала себя. Но ты другой. Ты просто уходишь, словно все это больше не имеет значения, когда музыка затихла. Ты даже не смотришь второй раз на зрителей, словно ты весь такой важный, никакая магия и не нужна.

Я чувствую нехватку тебя глубоко в груди, как и всегда, когда дверь за тобой закрывается или когда я слышу гудки в трубке.

Позже мы идем плавать у тебя дома. Там все, включая твою маму, чьей работой кажется поставка пиццы. Когда все уходят, мы идем в твою комнату. Твои родители говорят нам оставить дверь открытой, и мы так и делаем, но это неважно, потому что они в гостиной смотрят фильм, и когда в последний раз ты проходил там, чтобы взять нам напитки из холодильника, они спали.

– Ты сегодня был великолепен, – говорю я в твои губы.

Я сижу у тебя коленях, ноги по сторонам твоих бедер, а твои руки заняты развязыванием веревочек на моем купальнике. Ты ничего не говоришь – комплименты делают тебя застенчивым, – но поешь California Dreamin’ тихо, пока твои губы двигаются по моей шее к груди. Мои руки обвивают тебя, пальцы в твоих волосах, и я медленно привстаю на коленях, чтобы твоей руке было легче скользнуть в трусики моего купальника.

– Я купил презервативы, – шепчешь ты мне на ухо. – На всякий случай…

– Мы… не можем… Твои родители…

Я ахаю, и ты мягко смеешься, когда укладываешь меня на постели и расстегиваешь свои штаны. Мы лежим, прижавшись друг к другу, обнаженные. Ты прижимаешься сильнее.

– Уверена? – шепчешь ты.

Я хочу отдать свою невинность тебе. Я просто не знаю, когда настанет правильное время. Думаю, я просто пойму. Почувствую внутри себя.

– Не когда твои родители дома, – шепчу я.

Я нахожу ту благоразумную Грейс внутри себя. Но она не похожа на себя. Я переворачиваю тебя на спину, а потом медленно двигаюсь вниз вдоль твоего торса к тому участку кожи, который я жаждала, когда ты был на сцене. Ниже и ниже.

Твои пальцы проникают в мои волосы, и я улыбаюсь, касаясь губами твоей кожи, чувствуя себя могущественной, чувствуя, словно я единственное важное для тебя прямо сейчас. Наконец я самое важное в мире для кого-то.

Когда все закончено, я вытираю рот и смотрю на тебя. Если бы я могла рисовать. Нет, если бы я могла лепить скульптуры. Я хочу превратить тебя в глину, пробежаться руками по всему твоему телу. Я хочу тебя под своими ногтями и прилипшего к моей коже. Я хочу знать, как именно ты сделан, что внутри. Я смотрю на тебя, и смотрю на тебя, и смотрю на тебя.


Когда я вижу тебя в шапочке и мантии, то начинаю плакать.

Я зажата между Нат и Лис, и они обе, словно по молчаливому соглашению, обвивают меня руками. От этого хочется плакать громче.

Ты легонько машешь мне с того места, где стоят двенадцатиклассники, выстроившись за трибунами.

Лис пытается перенаправить мое внимание:

– Как дела с твоими родителями?

– Они злы на меня как черти, – говорю я, вытирая глаза.

Вот почему мне нельзя видеть тебя все лето, твое последнее лето перед колледжем.


Ты стучишь мне в окошко, и спустя пару секунд я у двери спальни. Под юбкой на мне кружевное белье, которое ты подарил. Я отодвигаю стеклянную дверь, когда происходит следующее:

– Что, черт возьми, ты делаешь?

Великан. О боже, из всех людей ОН поймал меня.

Моя рука падает с дверной ручки. Твое лицо почти такое же белое, как сценический грим для мимов.

Я поворачиваюсь и говорю первую ложь, которая приходит мне в голову.

– Я не могла уснуть и потому позвонила Гэвину. Мы просто собирались посидеть на крыльце и поговорить, пока мне снова не захочется спать.

– Лучше иди домой прямо сейчас, Гэвин, – говорит Великан.

А потом поворачивается ко мне:

– Поздравляю. Ты только что потеряла свое лето.


– По крайней мере они не запретили мне видеться с вами, девчонки.

Этот вопрос тоже рассматривался какое-то время.

Девочки сжимают меня в объятиях, кокон из любви лучших подруг. У меня новая версия «трех амигос». Никаких «Фу-у, фиолетовый дом», но и это сойдет.

Церемония проходит быстрее, чем я думала, – месяцы страха из-за полутора часов прощаний.

– Увидимся через несколько минут, – говорю я Нат и Лис и спешу вниз по трибуне.

Я должна увидеться с тобой до того, как ты уйдешь на вечеринку для выпускников. Мы договорились встретиться на бейсбольном поле, прежде чем ты найдешь своих родителей.

– Привет, – говоришь ты, вытирая мои слезы. Мне не нравится, что я вся в пятнах. – Люблю тебя. Ничто этого не изменит.

Я киваю, чувствуя себя несчастной.

– Просто я так люблю тебя, и что, если…

Ты прижимаешься к моим губам своими, мягкими и сладкими. Я жадно цепляюсь за тебя. Мне все равно, кто нас увидит.

– Мне нужно идти, – говоришь ты, отстраняясь. – Вариант, что я не смогу видеть тебя целое лето, не подходит – мы что-нибудь придумаем. Обещаю.