Хезер Димитриос - Токсичный роман

– Привет. Мне нужно поговорить с Грейс, – говоришь ты.

– Эм. Мы типа заняты сейчас, – говорит Нат. Она держит дверь слегка приоткрытой, рука лежит на ручке. Она может захлопнуть дверь перед его лицом в любую секунду. Знаю, она хочет это сделать.

– Мне нужно поговорить с Грейс, – повторяешь ты медленно, словно Нат плохо понимает по-английски.

– Слушай, я уверена, что бы это ни было, оно может подождать двенадцать часов…

Ты вздыхаешь:

– Натали. У меня был сегодня действительно долгий день, мы можем перестать играть в игры? Я хочу увидеть свою чертову девушку. Пожалуйста.

Мне нужно убедиться, что ты в порядке. Ты кажешься сильно уставшим. Должно быть, что-то случилось. Я иду по коридору и подхожу к двери.

– Привет, – говорю я.

Ты одариваешь Нат сердитым взглядом, прежде чем повернуться ко мне:

– Можем мы минутку поговорить? За дверью?

Я оглядываюсь на Нат, словно ищу ее разрешения.

Она поджимает губы.

– У тебя десять минут. А потом мы ее забираем.

Ты ей не отвечаешь. Ты просто поворачиваешься и начинаешь идти по лужайке по направлению к своему припаркованному «Мустангу».

Нат поворачивается ко мне:

– Не думай, что это романтично. Это властно, доминантно и грубо.

Лис кивает:

– Согласна.

Я вздыхаю и надеваю свои «Доктор Мартенс».

– Я вернусь через десять минут. Обещаю.

Я иду по траве и сразу же понимаю, что нужно было надеть толстовку. Здесь холодно. Я вижу свое дыхание облачком в воздухе.

Ты облокачиваешься на капот машины со скрещенными руками. Уличный фонарь освещает тебя, словно мы на сцене. На всех домах вокруг рождественские украшения и надувные Санты. Было бы романтично, если бы ты не выглядел таким злым.

– Что не так? – спрашиваю я. – Что случилось?

Все как-то странно с той ночи на парковке торгового центра. Мы не ссоримся, но между нами есть напряжение.

– Ничего. Мне нужно было с тобой увидеться. Что это была за фигня с Натали?

– Я обещала ей, что сегодня только девочки. Помнишь?

– Необязательно было вести себя как сука.

– Она не сука, – говорю я твердым голосом. – Она моя лучшая подруга.

– Слушай, я пытался позвонить тебе раз десять, но телефон сразу переходил на автоответчик. Не было другого способа связаться с тобой.

– Девичник – священная традиция, – говорю я, – и не надо было вести себя с ней как придурок.

– Она не давала мне увидеться с тобой!

Я стою и просто смотрю на тебя, пока ты не закатываешь глаза и не говоришь:

– Ладно. Прости.

Ты замечаешь, что я дрожу, снимаешь свою куртку и накидываешь на мои плечи. Она теплая и пахнет тобой.

Ты берешь меня за руки и притягиваешь к себе.

– Не злись. Я тебя люблю.

Я все еще слышу, как лучшие друзья говорят мне порвать с тобой. Слово «шлюха» снова звучит в голове, снова и снова. Я отнимаю свои руки из твоих.

– Я рассказала девочкам, что случилось той ночью, когда я была на работе. – Я кусаю губу. – Они очень разозлились. Может быть, из-за этого Натали не очень дружелюбна.

Ты смотришь на меня:

– Почему ты рассказываешь им об этом дерьме? Это личное… Это только наше дело.

– Потому что это случилось, и, даже если мы помирились или типа того, я все еще расстроена. Ты назвал меня шлюхой, Гэв. Я не могу просто так это забыть.

– Я не хотел, – говоришь ты. – Я же сказал тебе. Я был зол. – Ты протягиваешь руки и прижимаешь меня к себе. – Ладно тебе, не держи на меня зла до конца жизни.

Я встречаюсь с тобой глазами:

– Если ты когда-нибудь еще будешь так со мной разговаривать, я уйду. Понятно?

Ты сглатываешь:

– Да.

Ты кажешься таким грустным и раскаявшимся, что я не могу не взять твое лицо в руки и не прижаться к тебе губами.

– Теперь между нами все хорошо? – спрашиваешь ты, в твоих глазах мольба.

– Да, все хорошо. – Я наклоняю твою шляпу назад, чтобы лучше видеть твои глаза. – Почему ты вообще сюда приехал?

– Я знаю, что у тебя девичник и все такое, но я надеялся, что смогу украсть тебя на пару часиков. Я верну тебя, обещаю.

– Гэв… Я не брошу их. Нам нужно сделать очень важные девчачьи дела.

Ты одаряешь меня сексуальной полуулыбкой:

– Ты уверена? Моих родителей нет дома, а в доме есть омела… Я даже написал тебе сексуальную рождественскую песню.

Я наклоняюсь вперед и целую тебя в нос:

– Не соблазняй меня, злодей.

Твоя хватка становится крепче, и искра в твоих глазах исчезает:

– Грейс, я едва видел тебя на этой неделе. Это только на пару часов. Ты видишь их каждый день в школе – я уверен, они поймут.

– Я уверена, они не поймут. Я люблю тебя, но мне нужно вернуться к ним, и не в последнюю очередь потому, что здесь так холодно, что яйца синеют.

– Ты только что сказала «яйца синеют»?

– Да.

Ты качаешь головой и мягко смеешься:

– Какой у тебя грязный язык.

Меня наполняет облегчение: этот смех означает, что мы не начнем ссориться.

Уголки моих губ поднимаются:

– Думаю, ты точно знаешь, насколько у меня грязный язык.

За спиной раздается скрежещущий звук, и я поворачиваюсь как раз в тот момент, когда Нат шепчет-кричит из своей спальни.

– Время вышло! – говорит она.

Ты показываешь ей средний палец.

Я хлопаю тебя по руке:

– Гэвин!

А Натали – добрая, чистая, чопорная Натали – возвращает жест.

Тогда, словно чтобы доказать ей, что ты победил, ты притягиваешь меня к себе, но вместо страстного поцелуя нежно целуешь уголок губ, кончик носа и мои трепещущие веки. Ты шепчешь отрывки из «All I Want for Christmas is You». А потом забираешь свою куртку и отпускаешь меня, и я отшатываюсь, снова пьяная тобой. Уличный фонарь проливает на тебя золотую пыль, и ты со своей шляпой из фильмов нуар и кожаной курткой похож на мальчика, готового на что-то сладкое, но порочное.

– С этих пор твои выходные принадлежат мне, кроме исключительных ситуаций, – говоришь ты. – И не выключай звук на телефоне.

– Не приказывай мне, Гэвин Эндрю Дэвис.

Уголки твоих губ поднимаются:

– Люблю тебя, Грейс Мари Картер. – Я поворачиваюсь, но успеваю сделать только один шаг, как ты хватаешь меня за руку. – Позвони мне перед сном.

Когда я возвращаюсь, Нат и Лис сидят со скрещенными ногами, словно два Будды, в ожидании меня.

– Чего он хотел? – спрашивает Лис.

– Чтобы я бросила вас и уехала с ним на пару часов.

– И ты сказала «нет», – спрашивает Нат. – Правда?

– Конечно же. Что я за друг, по-вашему? – Я хватаю пирожное с арахисовым маслом в виде дерева из нашей горы сладостей. – Вы говорили за моей спиной, пока меня не было?

– Еще бы, – отвечает Лис.

– Я не могу поверить, что ты не подала документы в Университет Нью-Йорка, – говорит Нат. Она тянется за плюшевым медвежонком на кровати и обнимает его.

– Я люблю его. Мы практически помолвлены, – говорю я. – Не хочу быть на другом краю страны четыре года.

– Ты забыла ту часть, где он назвал тебя шлюхой? Ах, и сукой тоже, если я все помню правильно, – говорит Нат, поджимая губы.

– Он сожалеет. Обо всем. Клянусь.

– Это ты говорила и в прошлый раз, – тихо говорит Лис.

– Мне жаль это сообщать, но он потерял одобрение твоих лучших друзей, – говорит Нат.

– Пожалуйста, не надо ненавидеть моего парня. Это будет ужасно, если вы не будете ладить.

Лис обнимает меня за плечи.

– Тогда бы ему лучше не давать нам повод.

Я и не знаю, насколько все плохо между моей мамой и Великаном, до начала февраля. Происходит какая-то хрень, но я лишь вижу намеки, словно наблюдаю за их отношениями через щели в деревянном заборе.

Я редко застаю их в одной и той же комнате, и чаще всего по вечерам он приходит с работы поздно и огрызается.

«Клянусь богом, Джин, пристань ко мне с починкой машины еще раз…»

«Отлично, уходи. Посмотрим, как ты выживешь в настоящем мире».

«Может, пришло время твоей жирной заднице найти работу».

Однажды ночью я отбрасываю книгу по истории в отвращении и иду в гостиную.

– Не разговаривай с ней так, – говорю я дрожащим голосом.

Я не могу смотреть, как он стачивает маму, пока она не становится лишь «тихой и услужливой женой».

Великан разворачивается, напиток в его руке переливается через край. Лампа у дивана отбрасывает его тень на стену у камина. Он нависает над нами. Нюх-нюх-нюх.

– Заткнись на хрен, Грейс.

Я бросаю взгляд на маму, но она отводит глаза и смотрит на фотографию на камине, игнорируя меня. На фотографии мы с мамой и Бет прыгаем на батуте, рты широко раскрыты от смеха. Денек до встречи с Великаном.

– Мама… – говорю я. Она смотрит на меня и качает головой.

Сэм начинает плакать, и я беру его на руки, прижимаю к себе. Я отношу его в свою комнату, подальше от ссоры.

Кажется, что каждый вечер раздаются крики за закрытыми дверями, звуки разбитого стекла. Уже дважды я видела, как мама перебирает кухонные шкафы посреди ночи. На прошлой неделе это был гараж: она там все переложила, начала в среду в полночь, когда пыталась найти свой набор для шитья. Она больше не встает рано по утрам – иногда она все еще лежит в постели, когда я возвращаюсь из школы. Вот она улыбается, уголки рта туго натянуты на лице («Рой купил мне цветы, разве это не мило?»). Но под ее глазами темные круги, и она двигается по дому как старуха («Я просто устала, вот и все»).

Сейчас полдень субботы, и мне надо на работу, но я не могу оставить брата одного. Мама уже провела в ванной больше часа.

– Мама?

Я тихо стучу в дверь ванной. Ничего.

Я снова стучу, в этот раз громче.

– Мама? Мне нужно идти.

Я прижимаю ухо к двери. Душ все еще работает.

Я приоткрываю дверь.

– Мама?

Я вижу ее размытый силуэт за матовым стеклом двери душевой.

– Ма-ам, – теперь я раздражена, – мне нужно на работу. Я уже накормила Сэма обедом и…

А потом я слышу поверх звука воды ее плач. Не раздумывая, я распахиваю дверь душевой кабинки, вспоминая тебя, бритвы и кровь. Мама сидит на плитках пола, сжавшись в углу, колени подтянуты к груди, длинные волосы прилипли к голове. Она поднимает взгляд, ее лицо искажено гримасой, глаза красные.

– Что случилось? – спрашиваю. – Ты в порядке?

Она просто качает головой, прижимая лоб к коленям. Из-за всхлипов ее лопатки сжимаются, словно она пытается улететь без крыльев.

Я уже оделась на работу, но мне все равно. Я захожу в душ и сажусь на корточки возле нее. Я промокаю мгновенно. Горячая вода кончилась уже вечность назад. Из головки душа хлещет ледяной поток, и я тянусь выключить его. Во внезапной тишине становится слышно ее отрывистое дыхание. Она безостановочно дрожит, даже зубы стучат. Кажется, словно жемчужины трутся друг о друга.

– Эй, – говорю я мягко. Я все время забываю, что мои собственные всхлипы она называет сверхдраматичными. Я забываю, что меня наказывали за слезы. – Все хорошо. Что бы ни случилось, сейчас все хорошо.

Я протягиваю руки и кладу их ей на локти. Ее кожа холодная, замороженная.

Я видела ее такой только однажды. Когда мне было десять, был короткий период, когда мама и папа могли снова сойтись вместе. Он спал у нас каждую ночь и возил нас на ужин. А потом однажды он исчез. Как и банка с деньгами, в которую мама откладывала наличные много месяцев. Мы пытались накопить деньги на поездку в «Морской мир».

Она снова и снова что-то бормочет.

– Что? – спрашиваю я, наклоняясь.

– Я сдаюсь, – говорит она тихо.

Слова падают с ее губ, тяжелые и мертвые. На мои глаза наворачиваются слезы.

– Нет, не надо, – говорю я. – Ты никогда не сдаешься.

Я думаю о маме до Великана, до того, как он разбил наш мир на кусочки. Как она выкидывала неоплаченные счета в мусорку и везла нас в «Макдоналдс» или как весело она шла со мной и сестрой целую милю, когда в машине кончился бензин. Мы пели рождественские песни, хотя на дворе стоял апрель.

Моя рука тянется к ней без разрешения, и я провожу пальцами по прядям ее волос, темно-каштановых, как мои. Я не позволяю себе думать о том, как всего несколько дней назад она больно дернула меня за волосы. «Я устала от твоего поведения, Грейс Мари». Я даже не помню, из-за чего она разозлилась. Я забыла вынести мусор или типа того.

– Мама. – Я слегка трясу ее, и она поднимает голову.

– Он злится, что бы я ни делала, – говорит она, но не мне, а себе. Нюх-нюх-нюх.

Ее лицо сморщивается, и она начинает снова плакать. Если бы только Бет была здесь. Она бы знала, что делать. Я смотрю на нее, беспомощная.

– Что он сделал?

Она качает головой. Я хватаю полотенце с крючка.

– Давай вытрем тебя.

Ее тушь и подводка растеклись, так что такое впечатление, что у нее синяки под глазами. Она с трудом пытается встать, словно ее ноги не держат. Я обнимаю ее за плечи, пока она заворачивается в полотенце. Кажется, она не может перестать дрожать.