Хезер Димитриос - Токсичный роман

Но потом спектакль заканчивается, а мама опаздывает, и у меня слишком много времени, чтобы подумать о тебе. Что мы делаем, Гэв? Почему не можем отпустить друг друга?

– Где твоя машина? – спрашивает Гидеон, подходя и становясь рядом со мной.

Я перед театром, облокачиваюсь об одну из колонн в греческом стиле. Нужно было согласиться на предложение Нат подвезти меня домой, но я решила, что мама уже в пути.

Я раздраженно вздыхаю:

– Кто знает?

– Так сложилось, что у меня есть машина, которая могла бы довезти тебя в любое место, куда пожелаешь, – говорит он. – Я даже помыл ее вчера, так что тебе повезло. Я мою Фрэн только в ночь полной луны.

– Не уверена, что более странно – то, что ты назвал машину Фрэн или что мойка машины основана на лунном цикле.

– Что мне сказать? Я человек-загадка. – Он кивает в сторону побитого «Фольксвагена». – Давай. Твоя карета ожидает.

Словно ты не сойдешь с ума, если Гидеон подвезет меня домой.

– Мама уже в пути, но в любом случае спасибо. – Я улыбаюсь. – Придется встретиться с Фрэн как-нибудь в другой раз.

Гидеон ставит на пол сумку и вытягивает руки над головой:

– Ну, хорошие вещей стоят ожидания.

Не думаю, что он говорит о машине. Он двигается ближе, и я вздрагиваю, когда его рука касается моей. «Глупая девчонка, перестань».

– Тебе не обязательно ждать со мной.

«Не уходи».

– Я не жду с тобой. Я… делаю передышку, прежде чем ехать домой. Может, я останусь медитировать тут, когда ты уедешь.

Я вскидываю бровь:

– Это чушь.

Он тихо смеется:

– Ага.

Мы стоит в тишине какое-то время.

– Грейс…

– Не надо… – шепчу я. Я знаю, что он собирается сказать. Пришло время, и этого не должно случиться, потому что я не хочу разбивать сердца.

– Между нами что-то есть, – тихо говорит он. – И ты это знаешь.

Я скрещиваю руки, обнимая себя:

– Я его люблю.

Я не смотрю на Гидеона, произнося это. Я не хочу видеть выражение его лица.

– Знаю. Но ты не влюблена в него – вот тут-то появляюсь я.

Я поворачиваюсь и смотрю на него. Он только что сказал это вслух, вот так.

И мир не разлетелся на кусочки.

– Я не могу порвать с ним, – говорю я.

– Почему?

– Не знаю.

«Убью. Себя».

– Попробуй, – нежно говорит Гидеон, – попробуй объяснить мне.

– Это так сложно, – шепчу я. – И мы оба продолжаем говорить, что, когда я закончу школу, все будет хорошо. Ну, ты знаешь моих родителей, какие они строгие.

– Ага.

– И вроде как если этих правил не будет, может, все будет хорошо.

– Ладно… Но все еще остается вопрос…

Он показывает на себя.

– Знаю. – Я смотрю на звезды, желая обрести храбрость. Желая взять его за руку.

Моя мама подъезжает, и я быстро ей машу.

Хватаю рюкзак, испытывая облегчение и разочарование одновременно.

Но Гидеон, как оказывается, легко не сдается. Он передает мне записку на обратной стороне расписания репетиций.

– Сладких снов, Грейс, – говорит он.

Он уходит прежде, чем я успеваю что-то сказать.

Грейс,

знала ли ты, что в Загребе, в Хорватии, есть место под названием «Музей рухнувших отношений»? Я прочитал о нем в National Geographic. Люди со всего мира посылают туда предметы и рассказывают истории своих разрывов. Разве это не грустно, странно и красиво?

Г.

Я начинаю думать, что бы отправила туда после того, как мы с тобой расстанемся. Это страшно: не «если мы расстанемся», а «после того, как мы расстанемся». Гидеон знает меня лучше, чем я думала.

Ожерелье со звездой, решаю я.

Г.,

это грустно, странно и красиво. Не могу не думать, что это какой-то намек.

Грейс

Грейс,

намек? От кого, от меня?

Г.

Я захожу в театральный класс в день последнего выступления, и вся труппа там, потому что нам всем немного грустно, что это уже почти конец, и мы хотим побыть вместе как можно дольше, прежде чем магия театра кончится. Гидеон за пианино, играет бархатную джазовую мелодию, незнакомую мне. Он сосредоточен на нотах перед собой и не замечает ничего вокруг. Он слегка щурится, должно быть, забыл очки дома. Его длинные тонкие пальцы летают по клавишам, и время от времени он останавливается и рисует ноту на бумаге, а потом начинает заново. Я облокачиваюсь о пианино, и он поднимает на меня глаза и улыбается, словно теперь полностью доволен, и, не теряя ритма, он отодвигается на край скамейки, и я сажусь рядом с ним. Ты знаешь, что я падка на музыкантов. Музыка втекает в меня, и это словно прогулка по солнечной улице города, но я замечаю меланхолию под яркими нотами, тайну внутри. «О, – думаю я, – мне нужно написать ему письмо. Ему понравится эта фраза (мы обмениваемся словами как поцелуями) – тайна внутри».

Он эффектно заканчивает и смотрит на меня:

– Что думаешь?

– Мне очень нравится. Ты знаешь, что мне нравится. Я обвиняю тебя в вымогательстве комплиментов.

Он смеется. Мне кажется или он подвигается ко мне поближе? Его рука ложится на мою.

– Как она называется? – спрашиваю я.

Гидеон снова играет припев: слышу капли дождя и звон стаканов. Смех и вздохи.

– Все еще раздумываю над названием, – говорит он.

– Стой, это ты сам написал?

Я думала, что он просто переписал ее откуда-то на нотную бумагу. Я часто вижу Гидеона за пианино, и он хорошо, действительно хорошо играет, но я и понятия не имела, что он может сделать что-то такое.

Он пожимает плечами:

– Не так сложно, это всего лишь ноты на странице, знаешь ли.

– Нет, не знаю. Гидеон, это… Это просто прекрасно, что ты умеешь так.

Он смотрит на клавиши, пробегает пальцами по гамме.

– Дай руку, – тихо говорит он.

Я вкладываю свою руку в его и чувствую разряд, мягкий и внезапный, и мы оба поднимаем глаза и смотрим друг на друга. Я слышу предупреждающие колокольчики где-то в далеких уголках разума, но они заглушаются кровью, несущейся через меня, биением сердца.

Он прокашливается, уголки его губ слегка поднимаются.

– Вот, – говорит он, кладя мои пальцы на клавиши. Он показывает мне несколько нот, и я стараюсь повторять за ним.

– Я звучу как стадо слонов, – говорю я.

– Ну… – Он смеется, и я пихаю его плечом.

– Ты не должен был со мной соглашаться! Это, не знаю, не по-рыцарски.

Он кладет свою руку на мою и медленно прижимает мои пальцы. Вместе получается лучше.

Я убираю руку из-под его, смущенная и виноватая.

– Я порчу твою песню, – говорю я.

– Ну, чисто технически ты портишь свою песню.

– Что… – Оу.

– Гидеон!

Мы разворачиваемся, оба слегка подпрыгиваем. Питер и Кайл смотрят на нас. О боже. Твои лучшие друзья только что видели… Что бы это ни было.

– Нам нужно отрепетировать битву на мечах, – говорит Кайл. Он даже не смотрит мне в глаза.

Прежде чем я успеваю что-то сказать, Гидеон встает со стула и сгребает нотные листы:

– Еще не готово.

Он кладет руку на мое плечо на минутку, прежде чем уйти с другими ребятами. Я остаюсь на скамейке перед пианино, уставясь на клавиши. Черные и белые. Серых нет.

Натали садится верхом на скамейку почти сразу, как только встает Гидеон.

– Да, – говорит она.

– Что?

Она кивает в сторону Гидеона:

– Да ему. Si, oui, ja, дорогая.

Я качаю головой, мое лицо горит.

– Прекрати, – ворчу я. – Я люблю Гэвина.

Она смотрит на меня презрительно.

– Люблю.

– Нет, он просто промыл тебе мозги.

– Слушай…

– Все это видят – тебя с Гидеоном. Вы не просто нравитесь друг другу. Это что-то… серьезное. Он понимает тебя, Грейс, – говорит она. – Ты не обманешь никого из нас.

Мое сердце царапают эти слова:

– Пожалуйста, скажи мне, что это неправда.

Потому что если это так, то когда ты об этом узнаешь – лишь вопрос времени. О боже. Что я натворила?

– Это правда, – тихо говорит Натали. – И это нормально. Тебе только восемнадцать, ты не можешь оставаться с Гэвином до конца жизни просто потому, что он говорит, что убьет…

Я качаю головой:

– Мне нужно идти.

– Грейс…

Я машу ей на прощание:

– Увидимся сегодня вечером!

Я не оборачиваюсь, чтобы попрощаться с Гидеоном, потому что не доверяю себе, когда нахожусь рядом с ним.

Я несусь в библиотеку и только там замечаю маленький квадратик бумаги, засунутый мне в карман куртки.

Грейс,

вот как все обстоит: Вселенная огромна, верно? И мы лишь малюсенькое пятнышко на маленькой планете, и мы не проживем даже секунды жизни звезды. И все же. Мы звездная пыль. Я прочитал об этом в научном журнале, это факт, а не поэзия: ты, я – мы сделаны из звездной пыли. Так что не забывай об этом, когда всякое дерьмо портит тебе настроение.

Давай встретимся у спортзала после школы? Обещаешь?

На мизинчиках?

Г.

Звенит звонок, и я бегу к спортзалу с книгами в руках, а живот приятно сводит от того, что я увижусь с Гидеоном, и все будет хорошо. Но это неправильно, неправильно, я должна идти домой. Ждать у телефона, когда ты позвонишь. Ты идешь сегодня вечером на представление, а я здесь занимаюсь… Чем именно? Чисто технически нет ничего неправильного в разговоре с другом. Твое правило нереалистичное и детское. Это правило для того, чтобы его нарушать.

Гидеон уже там, облокачивается о ворота, окружающие бассейн напротив спортзала. Он поглощен чтением одной из своих тысяч книг комиксов манга. Милый ботаник, и мне нравится, как он поджимает губы, когда сосредотачивается. Гидеон попадает в другие миры так, как другие люди заходят в комнаты.

– Привет, – говорю я полушепотом.

Он поднимает взгляд и улыбается:

– Привет.

Бросает книгу в рюкзак, стоящий у ворот.

– Расскажи мне про свой день.

Эту фразу он использует только со мной. Мы рассказываем друг другу о своих днях, приукрашивая, словно сидим вокруг костра и рассказываем истории.

– Ну, один джентльмен написал мне песню, – начинаю я. Боже, я флиртую с ним. Снова.

Он поднимает брови.

– Ничего себе.

И поехало. Мы смеемся, иногда так сильно, что болит живот. Мы говорим шепотом о вещах, которые легче говорить за кулисами, где темнота скрывает плащом. В такие моменты наши головы склонены друг к другу, словно мы заговорщики.

– У меня к тебе предложение, – говорит Гидеон.

– Так…

– Актеры, как правило, голодны перед вечерним представлением – это всем известно, понимаешь же.

Я подавляю улыбку.

– Конечно же. Все знают, что актеры голодны время от времени.

– Так что мне просто любопытно, я провожу соцопрос: ты любишь еду? Подойдет ответ «да» или «нет».

– Ты поднял хождение вокруг да около до совершенно нового уровня.

– Ужин, – говорит он, подходя ближе. Одна рука на воротах, мягко сжимает металл. – Со мной. Сегодня вечером. – Он смотрит на часы. – Вообще-то через два часа, потому что нам нужно в театр пораньше.

Я качаю головой. Мне нужно идти. Гэвин. Мой парень. Мне нужно идти.

– Это всего лишь ужин, Грейс, – говорит он мягко. – То есть давай будем честными, это меню «Все по девяносто девять центов» в «Тако Белл». Достаточно невинно, если все это учитывать.

– Я даже не знаю, что мы тут делаем, – говорю я.

– Мы делаем вот это, – говорит он. А потом обнимает меня.

– Ненавижу тебя, – бормочу я, прижимая лоб к его плечу.

– Врешь, – тихо говорит он. Он прижимает меня к себе крепче, и мы одновременно ахаем. Я рада, что он не видит улыбку на моем лице.

На нем мягкая старая футболка с изображением Альберта Эйнштейна, и он теплый, и что-то кружится между нами, в нас. Я не знаю, что это, но не хочу его отпускать. Но я должна. Это неправильно, это почти что измена. Если бы ты увидел…

Я пытаюсь отстраниться, но не по-настоящему, а он держит меня лишь крепче, проводит пальцами по волосам.

– Выбери меня, – говорит он.

Я поднимаю взгляд в испуге. Наши губы разделяют лишь дюймы. Если он меня поцелует, я не знаю, что делать. Мои глаза наполняются слезами, и я не знаю, что сказать. Я, черт возьми, не знаю.

Он заправляет локон мне за ухо:

– Я обожаю тебя, – говорит он. – Ты стала моим ближайшим другом за пару недель. Ты первое, о чем я думаю, когда просыпаюсь. Выбери меня. Ты не пожалеешь. Клянусь Radiohead и Шекспиром. И даже «Пепси Фриз», если это подсластит дело. Каламбур намеренный.

Мой лоб упирается ему в грудь. «Да, да», – думаю я. А также: «Нет». Не могу. Даже если бы ты не угрожал причинить себе вред, если я уйду, захотел бы Гидеон быть со мной, если бы знал, какие у меня родители? Чувствовал бы он то же самое, если бы знал, как плохо я умею любить, какая я эгоистка? Я чувствую себя использованной, запятнанной, пустой. Я отдала тебе все, Гэвин. Не думаю, что у меня осталось, что отдать Гидеону. Он заслуживает лучшего.