– Грейс? Чика, эй…

Я поворачиваюсь и вижу, что Мэтт держит желтую картонную коробку.

– Тот спецзаказ – сколько печенек с макадамией они хотели?

– Полдюжины, – говорю я.

Мой взгляд возвращается к ресторану, но тебя уже нет. Я пишу Нат и Лис, что видела тебя. Обе отвечают смайликами. Я не могу понять, что означают смущенное лицо, праздничный колпак и пальма.

Я продолжаю бросать взгляды на вход в «Эпплби» на протяжении своей смены, но ты не появляешься. Я нервничаю. А вдруг ты подумал, я ненормальная, что передала тебе то письмо? Что если ты его так и не прочитал?

Я краснею, вспоминая, что сказала, что ты самый талантливый человек, которого я когда-либо знала. Что может сделать мою влюбленность в тебя еще более очевидной?

– Простите, – резко говорит кто-то перед прилавком.

Я поворачиваюсь, готовая притворяться милой, но это просто Нат и Лис.

– Вы стервы! Я думала, вернулась та ужасная женщина с прошлой недели!

Длинная история вкратце: покупательница назвала меня нахалкой. Вот и все.

Лис скрещивает руки и кладет подбородок на стеклянный прилавок, а в ее глазах с блестящими голубыми и розовыми тенями – сочувствие.

– Отвратительно быть рабом зарплаты.

Хотя по ней и не скажешь, Лис из очень богатой семьи. Возможно, ей не придется работать ни дня в этой жизни, только если она сама не захочет.

– Мне нравится говорить себе, что это укрепляет характер, – говорю я. И показываю на печеньки лопаткой.

– Какие вам, дамы?

– Шоколадные. У меня сейчас цикл, – говорит Нат.

Лис рассматривает подносы:

– А мне как обычно.

Я кладу шоколадное печенье брауни в один пакет и сникердудл в другой.

– Если бы я работала здесь, я бы так растолстела, – говорит Нат. Она худая как спичка, и у нее идеальная осанка после детства, проведенного в балетной школе.

– Да, мама мне недавно сказала, что у меня на ногах целлюлит, – говорю я. – Так что я делаю перерыв в поедании сладкого.

Лис уставилась на меня:

– Твоя мама действительно это сказала?

Нат закатывает глаза.

– Ты удивлена? Это же типичная Джин.

Мэтт выходит через вращающуюся дверь в баскетбольных шортах и футболке. Он кратко машет нам.

– Адьос, чикас, – говорит он. – Я все.

– Тебе не странно с ним работать? – спрашивает Лис после того, как Мэтт направляется на парковку.

Я качаю головой.

– Между нами все круто.

Нат бросает взгляд через плечо в сторону «Эпплби».

– Так вот, я просто скажу. Если отмести в сторону попытку самоубийства, Гэвин Дэвис снова на рынке.

Лис улыбается мне.

– Ну так как, когда ты этим воспользуешься?

Нат ахает, а я смеюсь.

– Мило, Лис. Держишь марку.

– Подруга. Ты влюблена в него уже года три, – говорит она. – Вот твой шанс.

Нат поднимает руку.

– Можно я скажу? – Мы киваем. – Как самая ответственная из нас троих, я бы сказала: попробуй, но будь осторожна.

– Почему это ты самая ответственная? – спрашивает Лис.

Нат осматривает ее с ног до головы, включая радужные колготки, кеды на платформе и розовый бант в волосах.

– Хорошо, можешь быть самой ответственной, – говорит Лис.

Я отламываю кусочек свежеиспеченного печенья с арахисовой пастой.

– Что ты имеешь в виду под «будь осторожна»?

– Он будет подавлен, – говорит Нат. – И может быть немного… – Она изображает знак сумасшествия, крутя указательным пальцем у виска.

Лис кивает.

– Правда. Парень же пытался покончить с собой.

– Ребята, я оценила вашу веру в меня, но Гэвин никогда даже на меня не посмотрит как на девушку, так что мне не очень нужен этот совет.

Глаза Нат вспыхивают.

– Ты так думаешь только из-за той чепухи, которую говорит тебе мама.

Я скрещиваю руки на груди.

– Например?

Она отсчитывает на пальцах одной руки:

– Согласно ей, у тебя целлюлит, ты не фотогенична, не умеешь петь…

– Ладно, ладно. Поняла. – Мой взгляд возвращается к «Эпплби». Может, ты с родителями вышел через другую дверь.

– Но мы же о Гэвине Дэвисе говорим. Он получит «Грэмми» до того, как мы закончим колледж. И более того, если сравнить Саммер и меня…

Лис поднимает руку.

– Пожалуйста, позволь мне показать тебе это с точки зрения лесбиянки. Саммер милая, крутая и все такое, но вообще она не такая сексуальная, как ты думаешь. Я, например, никогда не фантазировала о ней во время мастурбации.

– О БОЖЕ МОЙ, – говорит Нат, ее глаза широко распахнуты от шока. Два розовых пятна темнеют на ее щеках.

Лис вскидывает брови.

– А разве вам можно упоминать имя Господа всуе?

Нат изящно бьет Лис по руке, та принимает позу каратиста и начинает цитировать «Принцессу-невесту»:

– Здравствуй. Меня зовут Иниго Монтойя. Вы убили моего отца. Приготовьтесь умереть.

Именно в тот момент подходит покупательница, и я пытаюсь не рассмеяться, пока укладываю дюжину печенек для нее, но продолжаю фыркать от смеха. Она хмурится на нас троих, словно мы какие-то хулиганки, и ее брови ползут на лоб, когда она видит наряд Лис. Это безумие, когда социалистка-лесбиянка и евангелистка-христианка – твои лучшие друзья, но именно так у нас и получилось. Мы подружились в девятом классе, когда нас всех вместе отправили выполнять задание по музыкальному театру в драматическом кружке. Мы решили спеть прекрасную шаловливую песенку «Две леди» из «Кабаре» (Лис играла конферансье), и мы подружились из-за любви к Алану Каммингу. Мне кажется, что наша дружба словно одежда, которую можно увидеть в Vogue, когда ничего не сочетается, но выглядит абсолютно потрясающе. Мы – клеточка, горошек и полоски.

Как только моя клиентка уходит, я смотрю на Нат и Лис.

– Я написала ему письмо, – говорю я, начиная укладывать печеньки, чтобы продать завтра как вчерашние. Торговый центр закрывается через пятнадцать минут.

– Гэвину? – спрашивает Нат.

Я киваю.

– И я… Я думаю, что он, наверное, его не прочитал. Или если читал, то думает, что я самый жалкий человек в мире. – Становится трудно дышать при одной только мысли об этом. – Я вообще сгораю от стыда. Не знаю, что на меня нашло.

Звенит телефон Нат, и она бросает на меня взгляд.

– Ну, завтра ты узнаешь. Кайл говорит, что Гэв возвращается.

– Завтра? – говорю я.

– Ага.

– О боже, – стону я. – Зачем я написала это глупое письмо?

– Потому что ты чертовски крутая и чертовски сексуальная, и он, скорее всего, знает это, черт побери, и ему просто нужна чертова причина начать встречаться с тобой, – говорит Лис.

Нат кивает.

– Согласна со всем, что она говорит, за исключением ругани.

Лис накрывает мою руку своей.

– Ты сходила с ума по нему вечность. Теперь позволь вселенной решать.

– Или богу, – говорит Нат.

– Или Будде, или Мухаммеду, или, там, Далай-ламе, все равно, – говорит Лис. – Десять баксов ставлю на то, что Гэвин влюбится в тебя до своего выпуска.

– Десять баксов на то, что этого не случится, – говорю я, протягивая руку.

Нат скатывает в шарик пакет и выбрасывает в мусорку.

– И пусть победит лучшая.


Сегодня ты вернулся в школу.

Я вижу тебя в коридорах, ты шутишь с другими парнями из театрального кружка, со своей группой. Вы словно свора хулиганистых щенков; никто из вас не может усидеть на месте. Каким-то образом у тебя получается жить в обоих мирах: музыкальной группе крутых парней и с ребятами-ботаниками из театрального кружка.

Прошло девять дней с того самого дня, и мне кажется, Гэв, что ты снова стал самим собой. Ты в футболке Nirvana, и твоя шляпа заломлена особенно лихо. Она сбивает меня с толку. Я ожидала… чего? Черную водолазку и берет вместо твоего обычного наряда? Греческий хор, следующий за тобой в класс? На тебе снова свитер-кардиган, и я думаю, не для того ли ты его надел, чтобы спрятать запястья. Знаю, не одна я гадаю, есть ли там бинты и шрамы.

Мое сердце ускоряется, и внезапно я чувствую себя глупо. Какая муха меня укусила, что я написала то письмо? Что если ты думаешь, что я перешла границы, что я ненормальная? Что если…

Ты разворачиваешься.

Между нами десятки учеников. Все бегут, потому что звонок скоро прозвенит. Ты держишь обе лямки рюкзака в руке и останавливаешься, как только замечаешь меня. Замираешь. Твои глаза становятся шире (голубые, голубые, словно тропическое море), а потом уголки твоего рта поднимаются, совсем немного.

Как мальчики это делают? Как получается, что все мое тело воспламеняется просто от того, что ты на меня посмотрел?

Я прижимаю книги к груди, как Сэнди в «Бриолине», спрашивающая Дэнни Зуко глазами: «Что теперь?»

Я этого еще не знаю, но эти мгновение между нами – постановка фильма твоей жизни. То, что ты делаешь – твой внешний вид, эта остановка, восторженный взгляд, – ты украл это все прямо из экранизации «Гордости и предубеждения» ВВС. Ты спокойно крадешь приемы Колина Ферта, а я этого даже не замечаю. Ты в двух шагах от того, чтобы выйти из озера в мокрой белой рубашке. Только позже я замечу, как ты скармливаешь мне отрепетированные фразы и идеально рассчитанные по времени улыбки, вздохи и слезы, наполняющие глаза четко в нужный момент. Через год я буду кричать «Пошел к черту, ПОШЕЛ К ЧЕРТУ» в подушку, потому что мне не будет хватать храбрости сказать это тебе в лицо.

Но прямо сейчас парень смотрит на меня с другого конца коридора, и, не проронив ни слова, он присвоил меня.

Я новая территория, и ты поставил свой флаг.



Глава 4


Я вхожу в класс театрального кружка, когда звенит звонок. Кажется, что и внутри меня есть звоночек. Я все вспоминаю выражение твоего лица, когда ты меня увидел. Дзынь! Дзынь! Дзынь!

Питер работает над своим английским акцентом для сцены из пьесы Пинтера, которую он представляет на этой неделе, я забыла, какой именно. Алисса помогает Карен с первыми шестнадцатью темпами танца, который они будут показывать на концерте этой весной. Кайл поет «Глаза Лили» из «Таинственного сада», уйдя с головой в свой мир, а я слушаю его некоторое время, совершенно очарованная. У него такой голос, который заставляет все внутри тебя распрямиться. Если бог мог бы спеть, бьюсь об заклад, он звучал бы как Кайл.

Я пересекаю комнату и плюхаюсь рядом с Натали, сидящей на ковре, скрестив ноги, и погруженной в разговор с Райаном. Судя по тревоге на их лице, подозреваю, они говорят о тебе, анализируя твой первый день после возвращения. Я хочу рассказать ей, как ты смотрел на меня. Мне хочется найти слова, чтобы описать эту полуулыбку.

– Как он? – спрашиваю я вместо этого.

Она качает головой.

– Сложно сказать. Саммер говорит, что его родители с ума сходят. Они не хотели, чтобы он пока возвращался.

– Ну, эм, – говорю я. – Он же пытался… Ну ты знаешь.

– Да, – говорит она тихо.

Странно думать, что твоя жизнь возвращается на круги своя, что ты будешь делать домашнюю работу по математике и бегать по кругу на физкультуре. Теперь ты кажешься выше всего этого.

Мисс Би выходит из своего кабинета, который находится рядом с классом театрального кружка. У нас нет стульев или парт здесь, просто много места, чтобы играть. Мы поворачиваемся к ней. Она помогала нам преодолеть то, что случилось с тобой, – иногда целые уроки превращались в психологические консультации.

– Кто проходит отбор для «Чикаго» сегодня, поднимите руки.

Я осматриваюсь: почти все подняли руку.

– Отлично, – говорит она, широко улыбаясь. – Не забудьте принести свою музыку в хоровую и удобную одежду для танца.

Натали хватает меня за руку. У нее нет причин беспокоиться – она универсальный специалист. Плюс она красивая, но не знает об этом, а это самый лучший вид красоты.

Мисс Би раздает нам всем сцены, и я оказываюсь в команде с Нат и Лис, как обычно. Мы играем чирлидеров из пьесы «Тщеславие». Втайне я в восторге от этой сцены, потому что всегда хотела быть чирлидером. Неважно, что, будучи умной девушкой от искусства, я бы должна их ненавидеть. Быть чирлидером всегда казалось способом изменить судьбу, стать кем-то ярким и светящимся, кем-то, от кого никто не может отвести глаз. Мы с Нат ходили на встречу в начале года, просто чтобы посмотреть, что нужно для отборочных. Оказалось, мы обе слишком бедны, чтобы быть чирлидерами. Нужно купить помаду определенного цвета, особую обувь, униформу, банты, костюмы для разогрева… Думаю, есть причина, по которой все богатые девушки в команде чирлидеров.

Но ничто из этого – чирлидеры, популярность, превращение в яркую девушку – не имеет значения, учитывая, что ты вернулся, что ты сломлен.

– Думаешь, Гэвин будет проходить пробы? – спрашиваю я Натали.

Она качает головой.

– Понятия не имею.

Каково тебе сейчас знать, что, когда ты улыбаешься, поешь и танцуешь, все равно все будут думать о том, что ты сделал, их восприятие тебя отныне неотрывно связано с этим ужасным событием?