Элизабет Лоуэлл - Только любовь

Шеннон закрыла глаза. Она знала, что эти проститутки иногда приходят к «шаману-полукровке» за лекарствами, но до настоящего времени она не догадывалась, для какой цели нужны были им эти снадобья.

– Я понимаю, – слабым голосом произнесла Шеннон.

– Очень сомневаюсь! – отрезала Чероки. – Но дело не в этом. Нам сейчас надо найти достойного мужчину. На эту роль вполне подходит Бич.

Шеннон открыла было рот, чтобы возразить.

– Помолчи, девочка, – упредила ее Чероки и протянула пакет. – Вот эту безделку подарил моей матери один дурачок. Она передала это мне, а я тебе…

Прежде чем Шеннон успела что-то сказать, Чероки стала осторожно, даже с каким-то благоговением разворачивать пакет. В некоторых местах тонкая папиросная бумага истончилась от времени и порвалась.

Но то, что открылось взгляду Шеннон, показалось еще более тонким и нежным, чем эта бумага. Шеннон ахнула от удивления и восторга, увидев белоснежную шелковую ночную рубашку, отделанную тончайшими кружевами.

Чероки мягко улыбнулась.

– Красиво, правда? – спросила она. – Когда я увидела тебя в первый раз, я сразу подумала об этой рубашке.

– Я не могу ее взять!

– А ты ее не берешь. Я даю ее тебе.

– Но…

– Да пойми ты, она мне не подходит! – нетерпеливо перебила собеседницу Чероки. – И никогда не подходила! Я слишком крупная… И моей матери не подходила… Ее никто никогда не носил.

Все еще мучаясь сомнениями, Шеннон дотронулась до рубашки. Можно было подумать, что она дотронулась до облака – настолько нежной показалась ткань. Да и кружева, которыми была отделана рубашка, были мягкими и шелковистыми на ощупь.

– А теперь забирай, – сказала Чероки.

– Я не могу…

– Уверена, что можешь.

Чероки опять завернула рубашку в папиросную бумагу и протянула ее Шеннон.

– Положи ее в глубокий передний карман куртки Молчаливого Джона, – посоветовала Чероки.

– Но…

– Девочка, я не выпью ни капли этого чая, если ты не возьмешь подарок!

Шеннон неуверенно протянула руку и взяла пакет.

– Ну вот и хорошо, – одобрила Чероки и взялась за кружку с чаем. – Убери пакет.

Чероки подождала, пока Шеннон засунула рубашку в карман куртки, и сделала первый глоток чая.

– Я даже не знаю, чем могу отблагодарить тебя, – смущенно проговорила Шеннон.

– В этом нет необходимости. Я рада, что она будет у тебя. Ей давно надо было найти применение.

Лицо Шеннон залилось румянцем.

– Конечно, не как украшение проститутки, – засмеялась Чероки. – А как шелковый силок для мужчины… Например, для Бича. Это стоящий мужчина…

– Нет!

– Стоящий, – не отступала Чероки. – Он лишь увидит тебя в этом шелке и кружевах – и забудет о том, что куда-то должен ехать. И ты выйдешь замуж раньше, чем успеешь сказать «да»…

– Нет! – упрямо повторила Шеннон.

Чероки вздохнула:

– Девочка, ты не должна…

– Нет! – гнула свое Шеннон, не желая больше слушать Чероки. – Теперь твоя очередь выслушать меня… Мою маму и меня приютил мой дядя. Когда мне было тринадцать лет, от воспаления легких мать умерла, а вскоре умер и дядя. И его жена стала обращаться со мной как с рабыней.

Чероки кивнула, не выказав особого удивления.

– Меня определили к портному, – продолжала рассказ Шеннон. – Я не имела права покидать мастерскую. Я там работала, питалась и спала. Когда портной напивался, а это случалось два раза в неделю, он начинал приставать ко мне. Я отбивалась ножницами, которые держала под подушкой.

Чероки снова кивнула, как и прежде не выказав удивления.

– Однажды в город приехал мамин дядя, – ровным голосом рассказывала Шеннон. – Он получил наконец письмо, которое я написала ему, когда мама умирала. Он приехал забрать меня. Он взял у тети мамин шарф, а ее золотое обручальное кольцо надел мне на палец. После этого я стала миссис Смит.

– Я так примерно и думала, – спокойно заметила Чероки. – Такая девочка, как ты, не выбрала бы такого человека, как Молчаливый Джон.

Шеннон грустно улыбнулась:

– По сравнению с тем местом, откуда я приехала, Молчаливый Джон и долина Эго показались мне раем.

– Я и сама испытывала такое же чувство. Правда, я пришла сюда, когда была постарше, пришла одна и под видом мужчины. Мой отец был мексиканец, а мать – костлявая шлюха из Теннесси, выносливая и глупая, как мул. С десяти лет меня брали выполнять мужскую работу, платили как девчонке, а обращались как со скотиной. Когда мать умерла, я уехала оттуда и возвращаться не пожелала.

– Вот и я не желаю выходить замуж, – вставила Шеннон.

Чероки пожала плечами:

– Я уже сказала, что мне страшно надоело быть рабом мужчины.

– А меня ты хочешь отдать мужчине.

– Это совсем другое дело.

– Ну да, – кисло произнесла Шеннон, – это будет мое рабство, а не твое.

Чероки чертыхнулась и одновременно улыбнулась.

– Ты это зря… Помни, я старею. Эта проклятая лодыжка все не заживает. Уж не знаю, смогу ли я охотиться этим летом, чтобы прокормить хотя бы себя.

– Так я буду охотиться за двоих.

– Девочка, у тебя мужества хватит на трех мужчин, но охотник из тебя не ахти какой.

– Я научусь к концу лета.

Некоторое время черные глаза Чероки изучали выражение лица Шеннон. Наконец Чероки вздохнула и прекратила разговор о мужчинах, женщинах, замужестве и выживании. Она лишь покачала головой. Слишком мало времени было для того, чтобы Шеннон превратилась в хорошего охотника, способного прокормить двоих.

Но девушке придется убедиться в этом самой, раз она не желала внимать советам пожилой женщины.

Чероки остается лишь молиться, чтобы прозрение Шеннон наступило не слишком поздно, когда перевалы занесет снегом. Тогда все живое в долине Эго окажется отрезанным от остального мира до открытия перевала или же умрет от голода. Неизвестно только, что произойдет раньше.

Солнце уже садилось, когда уставшая Шеннон поднялась на крутой скалистый холм, с которого открывался вид на ее хижину. Правда, сама хижина закрыта высокими елями и не очень бросалась в глаза из-за того, что была наполовину встроена в склон горы.

Шеннон нечасто так радовалась при виде собственного жилья. Расставшись с Чероки, она несколько часов выслеживала дичь. Результат оказался малоутешительным: она зверски устала, а в животе у нее урчало так громко, что Красавчик стал бросать на нее подозрительные взгляды.

– Успокойся, – пробормотала Шеннон. – Я не собираюсь делать из тебя жаркое.

Красавчик помахал хвостом и облизнулся.

– Не смотри так на меня, – устало проговорила Шеннон, поглаживая пса по голове. – Если ты голоден, поищи какую-нибудь живность да постарайся, чтобы ее хватило на двоих… Хорошо?

Наедине с самой собой Шеннон не нужно было маскировать свой голод и страшную усталость. Ее тон и поза красноречиво свидетельствовали, насколько она чувствовала себя выжатой и измотанной.

Ничего, кроме двух или трех кусочков вяленой оленины, в ее желудке за целый день не побывало. А та оленина, которую она сунула утром в карман, пошла в суп Чероки вместе с несколькими молодыми зелеными побегами, сорванными Шеннон недалеко от хижины старой женщины. Обед для Чероки получился такой, о котором Шеннон могла лишь мечтать.

По дороге домой Шеннон решила поохотиться. Но как бы осторожно она ни подкрадывалась к оленям, те замечали ее присутствие и убегали раньше, чем она оказывалась настолько близко, чтобы можно было рискнуть потратить заряд.

С невеселыми мыслями Шеннон спускалась к хижине, задняя стена которой представляла собой крутой склон горы. Где-то под ногами девушки находилась пещера, и там бил горячий источник, хотя на поверхности не было видно никаких его следов. Правее громоздились скалы, и там начинался выкопанный Молчаливым Джоном тайный проход, ведущий в хижину. Его тоже не было видно.

Красавчик трусил перед Шеннон, принюхиваясь к ветру, долетавшему с поляны. Внезапно пес резко остановился. Он прижал уши к голове и беззвучно оскалился.

Шеннон тут же прислонилась спиной к дереву, подняла дробовик и, мгновенно позабыв про усталость, стала зорко всматриваться вперед.

Подобным образом Красавчик реагировал только на человека.

Кто-то находился недалеко от хижины. А возможно, даже прятался в ней, поджидая Шеннон и собираясь захватить ее врасплох.

Стараясь не шуметь, Шеннон продолжала зигзагами спускаться со скалистого, поросшего кустами холма. Достигнув его подножия, она, не выходя из зарослей, стала описывать круги около своего жилища.

Красавчик не проявлял никакого интереса к запахам, а все свое внимание сосредоточил на хижине.

Когда Шеннон наконец приблизилась к опушке, она поняла причину такого поведения собаки. Возле хижины на скрещенных жердях висела туша только что убитого и разделанного оленя.

Молчаливый Джон тоже пользовался этими жердями, когда свежевал и разделывал убитую на охоте дичь.

– Неужели Молчаливый Джон? – прошептала Шеннон.

Внезапно Красавчик резко развернулся и уставился в сторону холма, откуда они только что спустились. Шерсть у него встала дыбом.

Шеннон также повернулась в сторону холма. На фоне неба, окрашенного в пунцовые и оранжевые тона заходящим солнцем, она увидела силуэт сидящего на лошади мужчины. По ширине плеч и кнуту, лежащему на правом плече, она мгновенно узнала в нем Бича.

Он прикоснулся к шляпе, приветствуя Шеннон, тронул поводья огромной серой лошади и через несколько мгновений скрылся за холмом.

Затаив дыхание, Шеннон некоторое время ждала, не появится ли Бич снова. Больше он не появился.

В конце концов Красавчик зевнул, ткнулся носом в ноги Шеннон и выразительно посмотрел на хижину.

– Ладно, мой мальчик. Думаю, Бич вряд ли придет сейчас, когда понял, что мы его заметили.

И Шеннон стала мысленно убеждать себя в том, что нисколько не разочарована исчезновением Бича. Хотя прекрасно понимала, что лжет.

Она также сказала себе, что оставит подношение Бича висеть на своем месте, пока оно не сгниет.

И понимала, что и это тоже ложь. Она была голодна, а та мука, которую она принесла из лавки, кончится очень скоро.

Исполненная противоречивых чувств и благодарности и недовольства, Шеннон подошла к хижине. Она вынула подарок Чероки из кармана куртки. Сквозь дырку в папиросной бумаге проглянула блестящая ткань.

«Он только увидит тебя в этом шелке и кружевах – и забудет о том, что куда-то должен ехать. И ты выйдешь замуж раньше, чем успеешь сказать „да“…»

Какое-то удивительное волнение испытала Шеннон при мысли о том, как наденет рубашку и ее груди ощутят прохладу тонкой ткани.

– Окажусь ли я достаточно привлекательной, чтобы удержать его? – прошептала Шеннон. – И будет ли он нежным со мной?

Ответом ей была звенящая тишина пустой комнаты. Шеннон быстро отложила подарок и вышла из хижины, чтобы заняться другим подарком – тушей убитого Бичом оленя.

Через некоторое время перед Шеннон дымилось аппетитное жаркое – первая по-настоящему вкусная еда за много месяцев. Несмотря на острое чувство голода, Шеннон ела не спеша, смакуя каждый кусок.

Олень оказался первым в серии подарков Бича.

Проснувшись на следующее утро, Шеннон обнаружила два джутовых мешка, висящих на суке дерева возле хижины. В одном были сушеные яблоки, сахар, корица, сало. В другом оказались продукты, которые Шеннон оставила в лавке, и еще много других.

Несколько часов Шеннон боролась с искушением. В конце концов она решила, что продуктам можно найти более достойное применение, чем отдать их на разграбление всякому зверью и птицам.

Приняв такое решение, Шеннон тут же испекла яблочный пирог. И бисквиты… И хлеб…

Когда Шеннон шла к Чероки, чтобы поделиться с ней подношениями Бича, у нее было ощущение, что за ней кто-то идет. Она затылком, каким-то животным чутьем ощущала, что на тропе не одна.

Однако сколько Шеннон ни оглядывалась, надеясь застать Бича врасплох, она не видела ничего, кроме скал, деревьев да высокого неба над вершинами гор.

Никаких настораживающих запахов не улавливал и Красавчик.

– Входи, девочка, – приветствовала девушку Чероки, отпирая дверь.

– Спасибо.

Шеннон сняла с себя рюкзак, который сшила из старой седельной сумки.

– Как твоя лодыжка?

– Лучше не бывает.

Шеннон бросила взгляд на Чероки и поняла, что лодыжка все еще беспокоит старую женщину. Вслух же она сказала:

– Что ж, хорошо, я принесла кое-какой еды, чтобы немного расплатиться с долгами.

– Ты посмотри на нее! Я тебе в долг ничего не давала, и никакой расплаты не требуется.

– Я положу оленину в угол, – будничным тоном произнесла Шеннон, не обращая внимания на протесты. – А остальное в буфет, где ты хранишь продукты.

Чероки ошеломленно наблюдала за тем, как Шеннон раскладывала продукты.