Услышав голос Адама, родители подняли глаза. Отец улыбнулся, тут же встал, бросился к Адаму и пожал ему руку, потом поцеловал в щеку Катринку.

– Ну и ну, – сказал он, – уж такой сюрприз вы нам приготовили.

– Для нас все это тоже было в какой-то мере сюрпризом, – сказала Катринка. – Надеюсь, вы нас простите.

– Вам не стоит себя ни в чем винить. Ни в чем. Главное, чтобы вы были счастливы.

– О, дорогой, – сказала Нина Грэхем, поднимаясь и обнимая Адама, который наклонился, чтобы поцеловать ее. – Я никогда в жизни не была еще так потрясена. – Ее глаза наполнились слезами.

Адам, которого, казалось, ничуть не тревожили ее чувства, тем не менее ответил с умело пущенным в ход обаянием.

– Мне очень жаль. Но я был так увлечен, что не подумал об этом. И ты можешь понять почему. – Теперь он обнял мать и подтолкнул ее к Катринке, которая стояла, ожидая и все еще сохраняя на лице улыбку.

– Да, я могу понять. Вы прелестны, – сказала Нина, пожимая Катринке руку. – Добро пожаловать в «Тополя», дорогая. Я так рада, что вы, наконец, смогли выбрать время, чтобы приехать. Мне очень хотелось познакомиться с вами. С женой моего сына. Я все еще не могу в это поверить.

– Я тоже, – сказала Катринка. – Все произошло очень неожиданно.

– Очень, – сухо подтвердила ее свекровь.

– Ты просто не можешь оправиться от изумления, что я все-таки однажды последовал твоему совету, – сказал Адам шутливым тоном, хотя все понимали, что он говорит вполне серьезно – Он повернулся к Катринке – Долгие годы она уговаривала меня жениться. И как только я встретил подходящую девушку, я этот совет исполнил.

– Но я не имела в виду тайное венчание.

– Вряд ли можно говорить о тайном венчании, – сказал Адам. – Просто была скромная свадьба.

– Что будете пить? – спросил Кеннет Грэхем. Он выслушал пожелания каждого, подошел к заставленному бутылками столику на колесиках, наполнил бокал жене, налил «Чинзано» для Катринки и джин с тоником для Адама.

– Сядьте рядом со мной, дорогая, – сказала Нина, опускаясь на диван и кладя ногу на ногу. На ней были изящные синие с белым туфли.

Она напоминает Дэйзи Эллиот, подумала Катринка. Хотя Нина Грэхем была гораздо старше, все же она, хотя бы внешне, принадлежала к тому же типу, что и Дэйзи. Они обе были небольшого роста, элегантны, аристократичны и красивы. И обе они были полны энергии, очевидно, решимости настаивать на своем. Но если Дэйзи отличали юмор и доброжелательность и она легко вызывала симпатии у окружающих, то Нина была сдержанной, замкнутой и в ней всегда ощущалось какое-то недовольство.

– Мне жаль, если это вас опечалило, – сказала Катринка, с обычной своей прямотой выражая самую суть дела. – Но мы оба хотели, чтобы не было пышной свадьбы.

– Вы тоже хотели? А ваша семья это одобрила?

– У меня осталось мало родственников, – ответила Катринка. – Мои родители давно умерли.

– Да, – сказала Нина без малейшего намека на сочувствие в голосе, – в таком случае я могу понять, что для вас это не имело значения, хотя я всегда считала, что все женщины мечтают о торжественных свадьбах. Во всяком случае, так было со мной. И с моей дочерью. Но, возможно, в коммунистических странах просто нет такого обычая, – добавила она с легким, но заметным нажимом.

– Насколько я помню, Клементина была в слезах перед своей свадьбой, – сказал Адам, вмешавшись в разговор прежде, чем Катринка успела ответить, и желая переключить внимание матери с жены на сестру.

– О, Клементина, – отпарировала мать. – Клементина всегда делает так, как ей говорят.

– Как и должен поступать хороший ребенок, ты всегда мне говорила что-то в этом роде, – сказала Клементина, входя в комнату. Со сдержанной улыбкой на лице она подошла к ним, следом за ней шел ее муж Уилсон Беннинг. Как Адам и предполагал, от нее потребовали приехать, чтобы познакомиться с новобрачной. – В самом деле, Адам, – сказала она, – неужели ты хоть когда-нибудь не можешь поступить так, как от тебя ожидают? – Она довольно неохотно поцеловала его в щеку, потом повернулась к Катринке, вежливо протягивая ей руку. – Вы, должно быть, Катринка. Здравствуйте.

Смущенный холодностью своей жены, Уилсон слегка покраснел, пожимая руку Адаму, а затем Катринке и бормоча ничего не значащие вежливые фразы. Кеннет Грэхем вновь предложил напитки, что, как уже заметила Катринка, было для него привычным способом выхода из неловких ситуаций.

Клементина, которая внешне была похожа на отца и на брата, на самом деле была настоящей дочерью своей матери: сухая, надменная, постоянно оценивающая других и в тайне их осуждающая. Ее муж Уилсон был чуть ниже шести футов ростом, с поредевшими белокурыми волосами и чуть намечающимся брюшком. Даже в брюках цвета хаки и в спортивном жакете он выглядел, как банкир. Они жили в окрестностях Провиденса, достаточно близко от его банка, чтобы регулярные поездки на работу не казались утомительными. В Хайниспорте на Кейп Коде у них была летняя резиденция. Клементина не работала, предпочитая сидеть дома и воспитывать двоих сыновей, которых бабушка время от времени приказывала привозить к ней вместе с няней на целый день, и заседать в правлениях различных местных обществ. Но по отношению к Катринке она не выказывала милосердных чувств.

Ленч был трудным, но не таким уж и страшным. Из любопытства, а может быть, отдавая лишь дань вежливости, но родственники Адама жаждали узнать не только о том, как и где Адам познакомился с Катринкой и все об их браке, но и о той среде, откуда вышла эта женщина со странным акцентом и королевскими манерами. Для Грэхемов такая ситуация была непривычной. Обычно люди, с которыми они официально знакомились, уже были как-то связаны с их окружением, и о них многое было известно. А с остальными людьми, с которыми они имели дело в повседневной жизни, Грэхемы держали дистанцию, ограничиваясь вежливыми и ничего не значащими разговорами. Но Катринка была для них табула раза, которую они, подобно путешественникам-первооткрывателям, намеревались исследовать, и в том случае, если она окажется подходящей, колонизировать.

Все разместились в столовой за сервированным с подобающей торжественностью столом, на котором были льняные салфетки, столовое серебро, веджвудовский фарфор и венецианское стекло. После того как подали жестких цыплят с пережаренными овощами, Грэхемы засыпали Катринку вопросами. Она рассказала им о своей жизни, о своей нежно любящей семье, о трудном детстве, об упорных занятиях спортом, которые дали свои результаты, о потрясении от смерти родителей и о своем решении покинуть Чехословакию. Адам в это время с гордостью слушал ее, ожидая, что все будут так же поражены ее рассказом, как некогда он сам. Но если на отца этот рассказ явно произвел впечатление, да и на Уилсона тоже, хотя он не осмеливался это показать, то Нине Грэхем и Клементине удалось скрыть свой интерес, временами даже изумление, за привычной для них маской легкого осуждения.

Она могла бы еще понять недостаток интереса, даже скуку, и была бы счастлива замолчать, если бы они только позволили ей это сделать, но осуждение? «За что?» – размышляла Катринка, наблюдая за выражением их лиц. Это ее расстраивало. Вспоминая свою жизнь, она в общем-то гордилась тем, чего достигла. Единственное, о чем она жалела и что всегда вызывало у нее ноющую боль, так это ребенок, но Грэхемы, конечно, об этом ничего не должны были знать. И никогда не узнают, тут же решила она, если каким-нибудь чудом ей удастся найти ребенка.

Когда Катринка закончила, Нина Грэхем посмотрела на нее, слабо улыбнувшись, и сказала:

– Какая удивительная история, – при этом самим тоном давая понять, что она не очень-то ей поверила и что ее сын сглупил, приняв все за чистую монету. Но это недоверие было выражено настолько тонко, что не могло показаться оскорбительным.

На короткое время возникло замешательство, все замолчали, но тут в действие вступил Кеннет Грэхем и сочувственно произнес:

– Когда вы уезжали из Чехословакии, вы покинули все, что там оставалось, навсегда? Как это ужасно для вас.

– Не все, – возразила Катринка. – Я взяла с собой несколько материнских украшений, которые не представляют никакой ценности, но мне они очень дороги. И Адам, – она взглянула на мужа впервые с тех пор, как приехала в «Тополя», и улыбнулась самозабвенно и переполненная любовью к нему, – поехал в Прагу, чтобы привезти оттуда фотографии, старые письма и еще кое-какие мелочи. Он понимал, как много они для меня значат.

– Ну, Адам, – сказала Климентина, не скрывая неподдельного изумления. Вот уж никогда бы не подумала, что ты можешь быть таким чутким.

– О, он всегда чуткий, – сказала Катринка, не зная, следует ли принимать слова Клементины всерьез. – По отношению ко мне он просто замечательный.

Адам засмеялся:

– Вот видите. Как я мог устоять против нее?

– А к чему было и пытаться? – галантно спросил его отец.

– Никто никогда не мог бы назвать тебя совершенно безумцем, – сказал Уилсон, рискуя навлечь на себя гнев Клементины и становясь на этот раз на сторону своего шурина, которого он недолюбливал, и своей ноной невестки, которая была просто красотка.

– Неужели, – сказала Нина Грэхем с каким-то неуловимым раздражением, которое придавало всем ее словам оттенок двусмысленности.

Катринка попросила Кеннета Грэхема рассказать о его работе.

– Это была небольшая семейная верфь, – начал рассказ Кеннет. Глаза его блестели, лицо слегка раскраснелось от выпивки, а в словах зазвучала гордость. – Построена она недалеко отсюда, еще в 1765 году. Мы построили несколько прекрасных яхт.

– Компания проектировала и строила гоночные яхты, которые участвовали в соревнованиях на Кубок Америки, – добавил Адам. – Если ты его уговоришь, отец покажет тебе эти модели.

Катринка уже достаточно много знала о яхтах, чтобы понять, что соревнования на Кубок Америки относились к числу наиболее важных международных морских соревнований. – Я бы очень хотела их увидеть, – сказала Катринка.

– Не все, – сказал Кеннет Грэхем, – но самые лучшие из них иногда выигрывали призы.

– Но уже не в твое время, – сказала его жена. Она улыбалась и, возможно, просто констатировала факт.

Неодобрение Нины Грэхем вовсе не было плодом серьезных размышлений, а недовольство тем чувством, которое проистекает из разочарования. И то, и другое были просто уловками, которыми она бессознательно научилась пользоваться для собственной выгоды еще в очень юном возрасте. Она как-то обнаружила, что ее недовольство побуждает людей изо всех сил стараться угодить ей. Они уделяли ей больше внимания, стремились сделать ее счастливой, а если им это не удавалось – что порой было неизбежно, – то возобновляли свои попытки.

Если бы Нина была менее очаровательным ребенком или менее красивой и привлекательной женщиной, она никогда и ничего бы не выиграла от этих уловок. Ее постоянно недовольный вид привел бы к тому, что все начали бы дружно избегать ее. Они бы принимали ее за нытика, что, конечно, же совершенно не соответствовало истине: нытик был для нее синонимом слабого характера. А поскольку она всегда была мила и умна, достаточно остроумна и обязательна, к тому же могла, приложив некоторые усилия, быть вполне сердечной и производить впечатление человека, стоически переносящего неприятности жизни, то редко испытывала недостаток в обожателях.

Конечно, эта ее тактика имела свои недостатки. Ну взять хотя бы то, что Нина даже однажды не могла позволить себе одобрить что-либо или проявить радость из опасения лишиться хотя бы частички внимания к своей персоне. Это неизбежно, и, чтобы заглушить тоску на сердце, она порой изрядно выпивала. И только в семье, где проявлялось ее чрезмерное недовольство, Кеннет и Клементина все еще не оставляли бесплодных усилий ублажить ее. Адам же давно оставил эти попытки.

И дело было не в том, что Грэхемы больше других чувствовали те силы, которые ими управляли. Они бессознательно долгие годы играли в какую-то игру, не зная толком ее правил.

Сейчас эти правила требовали от Адама дать всем понять, что он рассердился, хотя и притворялся (убеждая в том главным образом себя), что его ничуть не интересует мнение матери о его поступках, но прежде чем решиться жениться на Катринке, а потом обвенчаться с ней в Кап-Ферра, он должен был доказать, самому себе, что ему это вовсе не безразлично. Притворяясь абсолютно равнодушным, он все же бессознательно надеялся уловить ее одобрительный жест, удовлетворенную улыбку или почувствовать спонтанное объятие, которые бы убедили его в том, что ему удалось сделать свою мать счастливой. Конечно, ему хотелось, чтобы она одобрила его выбор, чтобы ей понравилась Катринка и чтобы она даже ее полюбила. И он вспомнил, как однажды в детстве на свои карманные деньги он купил матери брошку – подарок ко дню ее рождения, а в ответ на это услышал от нее лишь сухую благодарность и сентенцию, что никогда не следует дарить женщине дешевые ювелирные изделия, если хочешь продемонстрировать ей свое внимание. С тех пор он никогда больше не дарил ей подарков.