Яна Перепечина - Только так. И никак иначе

- Всё-таки решила переселиться обратно? И у меня нет шансов отговорить тебя?

- Так будет правильно, - она потёрлась носом о его щёку, - не сердись… Бабушка с Батей не поймут. А я не хочу их расстраивать.

- Я не сержусь, я грущу. Мне без вас будет плохо. Имей в виду, я настроен решительно, и собираюсь в самое ближайшее время водворить вас на место! – вид грозный, а глаза смеются.

- Интересно узнать каким же образом? Групповое похищение? Так сказать, соседенэппинг? Шантаж? Мошенничество?

- Сватовство. Свадьба. Долгая и счастливая семейная жизнь.

Хохоча, они доехали до соседней улицы и вошли в дом. Павел направился в гостиную за клеткой с Кезиком, а Злата ходила по дому в поисках Банзая. Кота нигде не было. Обыскав весь первый этаж, поднялась на второй. Дверь в спальню Павла была приоткрыта.

- Ах, вот где ты спрятался! – Она протиснулась в дверь – что-то мешало распахнуть её полностью – пошарила рукой по стене в поисках выключателя, нашла, зажмурившись от яркого света, шагнула вглубь комнаты и испуганно отдёрнула ногу.

Он ещё никогда не слышал у неё такого голоса и сразу понял, что стряслось что-то ужасное. Она не кричала, но голос, когда она позвала его, звенел на такой высокой ноте, что было непонятно, как ещё не прервался:

- Паша, Пашенька! Подойди, пожалуйста! - Павел побежал, перепрыгивая через три ступени, и нашё её у двери в свою спальню. Всё происходящее потом он видел фрагментарно, будто смотрел слайды на старом проекторе. Огромные глаза. Губы дрожат. Рука, вытянутая вперёд, в крови. И почти спокойный голос. Только этот предательский звон от сжимающегося в ужасе горла:

- Паш, вызывай милицию. Нашего Эдуарда Арутюновича убили.

Павел позже, вспоминая, поражался. Никакой истерики, криков, обмороков. Учительская выдержка. Заплакала она потом, когда всё закончилось. Когда судмедэксперт вдруг громко закричал:

- «Скорую» срочно! Он жив пока!

После этого и до приезда скорой Злата сидела рядом со стариком, держала его за руку и тревожно вглядывалась в землистое, зеленеватого оттенка лицо. По лицу её катились слёзы. Она, казалось, не замечала этого. Лишь изредка поднимала руку и ладонью коротко утирала их. Когда приехавшая "скорая" забирала старика, Злата бежала, оступаясь, за носилками и также неотрывно смотрела на Эдуарда Арутюновича. Будто боялась, что, если она отведёт взгляд, он умрёт. Они с Павлом хотели поехать в больницу, но приехавший Лялин тронул друга за рукав и тихо сказал:

- Надо остаться. – Павел кивнул, долго смотрел вслед «скорой», потом повернулся к майору:

- Пошли в Дом.

Как такое могло случиться? В Доме, его Доме, его крепости кто-то посмел поднять руку на лучшего деда на свете. Когда Павел услышал звенящий голос Златы, увидел лежащего на полу Эдуарда, большого, грузного и… мёртвого, в голове его что-то замкнуло. И теперь, что бы он ни говорил, что бы ни делал, в ушах стучало одно: я найду.

- Я найду эту сволочь.

Лялин, стоявший у окна, обернулся:

- Мы найдём… - он тоже любил стариков-реставраторов. - Есть какие-нибудь мысли?

- Пока вообще ничего не понимаю. Деды мои должны были уйти домой уже давно. Сейчас звонить им поздно, да и жаль: пусть поспят спокойно эту ночь. Я уже сообщил жене и детям Эдуарда, они встретят «скорую» в больнице.

- Куда его повезли? Я не спросил даже.

- В Склиф. Я денег дал. Это ж областные. Но ничего, понимающие оказались, согласились, что в Склиф лучше всего. Злата позвонила своему ученику бывшему, у него отец хирург там. Говорит, что постарается помочь «Скорая» обещала довезти. Говорят, что, на первый взгляд, есть шансы. – Павел мучительно поморщился. Невозможно тяжело было представлять славного доброго старого армянина с пробитой головой.

- Чем его? Всё-таки этой гирькой?

- Афанасьич говорит, что да. Откуда она у тебя?

- Да ты ж знаешь, люблю я старьё. На барахолке в Салтыковке увидел. Посмотрел, а она сделана в год рождения моего отца, в тридцать третьем. Вот и купил. Она не чугунная, а каменная, необычная. Лежала у меня в спальне на подоконнике.

- Похоже, гад этот что-то у тебя в комнате делал, а Эдуард твой драгоценный его застукал. Ну, тот схватил, что ближе лежало, да и двинул ему прямо в лоб.

- Я не могу понять, как получилось, что Эдуард был один? Мои деды ведь всё время вместе ездят. Задержался? Вернулся? Но зачем? Забыл что-то?

- Попробуем завтра у твоих стариков узнать.

- Да… Что твой Афанасьич ещё говорит?

- Ну что говорит?.. Били спереди и сверху. Так что нападавший, похоже, довольно высокий. Дед твой какого роста?

- Невысокий. Метр семьдесят примерно.

- Понятно… Бил, скорее всего, всё-таки мужчина…

- Левша, правша?

- Правша, ничего оригинального. Ты сейчас проверь, всё ли на месте. Может, украли у тебя всё же что-нибудь?

- Да не похоже. Я ж сюда ещё ничего не перевозил. У меня тут минимальный набор для жизни. Без излишеств. Денег здесь не было. Я проверю, конечно. Только позволь, Злату домой отведу. Она замучилась совсем. День у нас тяжёлый был.

- Давай. Я её тогда завтра опрошу ещё раз, если понадобится. С алиби у неё и у тебя, надеюсь, всё в порядке?

- Я целый день на работе торчал, всех изводил, куча свидетелей имеется. В шесть примерно поехал Злату из школы забирать. Добрался быстро, просто удивительно. Из школы уехали около девяти. Там нас толпа детей видела и школьный охранник. Злата ещё в тетради приходов-уходов расписывалась, есть у них такая. Доехали хорошо, без задержек, не больше часа потратили. Потом у Златиного дома в машине сидели, болтали. Вспомнили о том, что кота с морским поросёнком забрать надо, поехали сюда. Злата наверх поднялась и сразу же позвала меня.

- Нормально тогда всё. Вряд ли Злата твоя ему в лоб дала и сразу же кричать начала.

Павел усмехнулся:

- Да она не кричала, представляешь? У неё выдержка, как у оперирующего хирурга. Учительница.

Лялин посмотрел на него и тихо засмеялся:

- Да-а. Влип ты, брат. Ты бы сейчас своё лицо видел.

- А что у меня с лицом?

- Ну-у… На лице у тебя написано только одно и крупными буквами: Я ВЛЮБЛЁН! А ниже приписка: по уши. Счастливый. Рад я за тебя. Хорошая девчонка, нравится она мне. Вот, прям, отбил бы. Но у тебя не буду. Друг всё ж таки. Да и отец Пётр на меня потом епитимью наложит какую-нибудь ужасную. – Лялин потянулся сладко, с хрустом. – Но в грехе зависти придётся исповедоваться. Каюсь: обзавидовался я тебе.

Павел потрепал сидящего друга по голове и дал подзатыльник:

- Ничего. Я на тебя не обижаюсь. Кстати, Ясень тоже её отбить собирался, так что ты не первый претендент. Вставай в очередь.

Лялин потёр место щелчка и заныл:

- Не обижаешься, говоришь, а бить бьёшь. При исполнении, кстати.

- Ну, привлеки меня, привлеки, - Павел хлопнул друга по спине и направился к двери. – Я быстро. Отведу Злату и вернусь.

- Давай. Можешь не торопиться особо. Мы ещё здесь поколдуем. Кстати, ты у неё переночевать не можешь? Не нравится мне всё это. Ох, как не нравится. А то, неровен час, завтра тебя найдём с проломленной головой, а рядом какую-нибудь историческую кочергу. Или вот эту хреновину, - Лялин покрутил в руках крупный, с кулак взрослого мужчины шаровой кран, на котором стоял год изготовления 1915, ещё один трофей Павла. - Занятная вещица…

- Не волнуйся. Всё нормально будет. Но для твоего спокойствия могу пообещать тебе спать в хоккейном шлеме, у меня валяется в багажнике. Хочешь?

- Хочу. Вот в нём и спи. Ты мне пока не надоел, и потерять тебя не хочется.

- Постараюсь тебя не огорчать.

- Иди уже, пересмешник! И что я тебя люблю, гада такого? Не знаешь?

- Ну да, ну да. И шо я в тебя такой влюблённый? Где-то это уже было. – Павел направился к двери. В спину ему полетел огрызок от яблока, только что сжёванного вечно голодным Лялиным. – Не мусори, Попандопуло!

- Хочу и буду! – шутя рявкнул майор, но Павел уже скрылся в гостиной.

Злата сидела у камина и гладила нашедшегося Банзая. Когда Павел подошёл, вопросительно посмотрела на него. Он сел рядом на корточки, взял её ладони в свои:

- Пойдём, родная моя. Я вас домой провожу. – Она кивнула и спокойно встала. Даже попыталась улыбнуться. Гуля бы сейчас билась в истерике, подумалось Павлу, и судмедэксперт вместе с криминалистом отпаивали бы её успокоительными. А майор Лялин, позабыв про все дела, обмахивал вафельным полотенчиком, найденным на кухне. Не терпела Гуля, когда не она была звездой вечера. Ох, не терпела. И всячески внимание к себе привлекала. И Злату бы не поняла никогда.

Вопреки всем событиям на Павла опять накатило счастье. Тихое-тихое. Такое, о каком мечтал. Настоящее. И он снова подумал: «Хочу только так. И никак иначе».

Злата бродила по пепелищу. День был тёплым, серым, тихим. Отчётливо пахло дымом и немного весной. Хотя, конечно, какая весна в конце января? Ничего-то от голубого генеральского домика не осталось. И всё по глупости, по злобе… Было невыносимо горько.

С утра они звонили жене несчастного Эдуарда Арутюновича. Ему стало лучше, но он всё ещё находился в реанимации и к нему не пускали. Павел страшно страдал от того, что его любимого старика чуть не убили. И где? В Доме! В чудесном старом Доме, который этот старик вместе со своими друзьями восстанавливал…

Злата поёжилась и посмотрела на Дом. Павла не было видно. Стало ещё грустнее. Она вздохнула.

- Не горюй. – Павел внезапно появился сзади близко-близко, так близко, что Злата чувствовала на щеке его тёплое дыхание. – Вот увидишь – отстроим всё. Будет лучше прежнего.

- Как хорошо, что ты пришёл! Да я понимаю… Просто всё думаю о том, как глупо всё вышло… - она носком галоши, надетой на белые её валенки, ковыряла головёшки. Звякнул металл. Павел присел на корточки, разгрёб обгорелые останки пола.

- А вот и знаменитый мусорный бак! – он откинул обугленные доски, внизу открылись внутренности подвала.

- Пусто совсем!

- Да мы там ничего не хранили никогда. У нас отдельно стоящий, вернее, вырытый погреб Батяня сделал. Да такой удачный: большой, вместительный, удобный. Бабушке он нравится.

- Понятно, - Павел спрыгнул в бак, покрутился, потрогал стенки:

- Ну, надо же такое придумать! Мусорный контейнер под погреб приспособить! И вправду выдумщик был наш генерал Федотов. Вот ведь голова! – он потопал ногами по дну и собрался выбираться, занёс ногу, чтобы выпрыгнуть, да вдруг так и замер с поднятой ногой.

- Что за собачий аттитюд, как говорила моя учительница классического танца? – заинтересовалась Злата.

- Послушай, звук какой-то странный! – Павел снова потопал. – Звуки были гулкими.

Злата прислушалась:

- Как будто пустота под ним. Странно, как это может быть? Он же в землю врыт…

- Вот и мне кажется, что пустота… У вас фонарь есть?

- Конечно! С десяток на выбор.

- Принеси, пожалуйста, какой-нибудь небольшой. Но яркий.

Злата быстро сбегала в дом, пока Павел, сидя на корточках, разглядывал что-то на дне, сунула в протянутую руку фонарик и легла животом прямо на пепелище, припорошенное снегом. Павел повозился, встал, широко расставив ноги и уперев их в стенки бака, что-то покрутил в углах:

- Подержи винтики, пожалуйста, я тут открутил.

Он ещё раз наклонился и поднял лист железа, вырезанный точно по размеру дна бака, а потому почти незаметный. Под ним показалась металлическая крышка. Злата лежала, свесив голову вниз, и от удивления забывала дышать. Павел приподнял и крышку тоже. Раздался протяжный вздох, и его невеста съехала вниз, уперевшись руками в стенки. Сам Павел, стоя, как цапля, на одной ноге, подхватил её, водворил обратно на снег и с интересом и изумлением уставился в темноту, освещаемую фонариком. Там, в небольшом, тоже металлическом, судя по звукам, подполе, стоял щедро изукрашенный сундучок. Оба они оторопело таращились вниз.

- По законам жанра в комплекте должны быть побелевшие кости и карта, ведущая к другим, ещё более ценным сокровищам…

Павел очнулся и хмыкнул:

- Я знал, что не разочаруюсь в тебе. Ты настоящая кладоискательница! Сбегай, пожалуйста, пока за брезентом, он лежит под лестницей, мы на него сундучок поставим, чтобы рассмотреть получше. Не хочется его прямо на снег определять. А пока я попытаюсь достать его.

Злата вскочила и со всех ног побежала к Дому. Павел посмотрел ей вслед и покачал головой: ну, сущее дитя.

«Сущее дитя» с топотом и гиканьем подлетело к дому, споткнулось о сумки с продуктами, поставленные кем-то за углом, рухнуло, ойкнуло, вскочило на ноги и, теряя валенки, рвануло искать брезент. Наверху стучали, пилили и гремели чем-то мастера. Натальи не было видно. И Златиного странного поведения никто не заметил.