Дело в том, что были у них близкие друзья. Генерал наш с тем генералом, Яковлевым, сначала в училище учился вместе, потом помотало их, конечно, по всей стране, война опять же. Встретились снова в академии Генштаба, опять оба учились. Да так в Москве и осели. У Яковлева жена такая чудесная была, Матрёна Егоровна. Простая женщина, из крестьян, но добрая и сердечная. Моя Елена Павловна очень уж её любила и ценила. Говорила, что такая чистая душа одна на миллион встречается. Как и мои, они всю жизнь вместе прожили, сына вырастили. И вдруг новость! Генерал Яковлев бросил жену и ушёл к парикмахерше. Да так повёл себя, что мы только ужасались.

Матрёна Егоровна много лет не работала, муж не велел, любил вкусно поесть да чтобы дома всё сияло. Поэтому она материально полностью зависела от мужа. А он, уйдя к этой парикмахерше, жене ни гроша не оставил. Ничегошеньки! Вернее, он и не уходил. Он Матрёну Егоровну выставил. У неё была однушка в Люберцах, от тётки осталась. Вот туда она, горемычная, и на правилась. Сын у них незадолго до этого погиб в автокатастрофе, поэтому помочь ей было некому. И жила она, подрабатывая гардеробщицей в детской поликлинике, бедствовала. Мои-то Федотовы ей помогали, конечно. Да она не жаловалась и старалась их не обременять.

И вот Елене Павловне сообщают об измене мужа! Что уж она, бедненькая, передумала, я и представить боюсь. Наверняка вспомнила про Яковлевых.

А тут вдруг эта пропажа! Тогда так ведь и не поняли, кто это сделал. А я думаю, что это Елена Павловна сама и взяла. В ту ночь, когда пропал сундучок, я никак уснуть не могла. В то время я уже не в жёлтом домике жила, а в большом доме. Нам с сыном комнату хорошую выделили на первом этаже. Ту, за кухней. Там удобнее было, места больше, теплее, для ребёнка лучше. А в жёлтом домике поселился садовник, он городской был, а сам здоровьем слаб, ему деревенский воздух нужен. Вот он к нам и устроился работать, а добрая душа Елена Павловна его и разместила там.

Так вот, в тот день, когда всё случилось, мне не спалось, и я пошла на кухню попить воды. Да и услышала, что по дому кто-то ходит. Это Елена Павловна вечером пошла дом перед сном проверять – она всегда так делала – да и увидела сундучок, как я понимаю. Тут ей мысль спрятать его, наверное, и пришла. Не в её это духе, конечно. Она ведь кристальной души человек была, но, видно, в голове у неё от горя помутилось. Я ничего не видела, но слышала, как что-то проскрежетало по столу, а потом застучала по дорожкам тележка садовника. Я потом только поняла, что она доволокла сундучок до крыльца, сунула в тележку, отвезла к голубому домику и спрятала там…Чтобы будущее своё обеспечить, если и вправду генерал её решит бросить.

Я помню, что в последние годы Елена Павловна особенно полюбила голубой домик. Гостей туда селить перестала, зато сама частенько наведывалась. Сидела, вязала там… А ещё я помню, как наш садовник ругался, что-то в тот день кто-то тележку садовую у голубого домика бросил. Он её еле нашёл. Никто так и не сознался. Дети-то ведь сундучок возили на тележке, слишком тяжёл он был для них. Поиграли, «сокровища» в столовую затащили, да тележку у крыльца и бросили. Но и для моей генеральши сундучок тоже тяжеловат оказался – она ведь маленькая да худенькая была. Вот тоже тележкой и воспользовалась.

Сопоставила я всё довольно быстро и догадалась, что к чему. Но никому не сказала, конечно. Не могла я её подвести. Она мне столько добра сделала… А потом я доучилась, замуж вышла и стала работать в библиотеке. Но с Еленой Павловной мы частенько встречались, я к ним заходила, чтобы проведать… Вот такая история…


В комнате было очень тихо, только прогудела вдалеке электричка. Злата грустно смотрела на огонь.

- А что генерал? Бросил жену? Или так и жил на два дома?

- Ой! – всплеснула руками Ольга Васильевна. – Да нет же! Обманули мою генеральшу. Он этой массажистке, оказывается, помогал. У неё там любовь какая-то неземная, но не к Федотову, а к ровеснику, а жених в тюрьме за драку оказался. Она генералу поплакалась, а тот, добрая душа, стал через друзей-знакомых искать способы его пораньше вытащить. Вот они с этой Лидией и встречались. То передачку она для своего милого внеочередную соберёт, то документы какие-то. А Елене Павловне «доброжелатели» всё так преподнесли, что она чуть не умерла от горя. Может, конечно, и вправду думали, что генерал на сторону похаживает, а может, и специально хотели насолить. Кто ж знает?

Да только вышло-то как: сундучок пропал, генерал рвёт и мечет. Побушевал и утих. А потом вдруг ей очередное украшение приволок. Вот уж она удивилась! Наверное, решила, что задабривает напоследок. Но он про уход из семьи и речи не ведёт. Каждый вечер дома. И всё по-прежнему: и весёлый, и заботливый, и шумный, и непоседливый. Ну ничего не меняется! Разговоры завёл, про то, что осенью, в бархатный сезон, когда внуки по домам разъедутся, надо бы в Сочи съездить. Тут уж Елена Павловна моя совсем что-либо понимать перестала. Да решила делать вид, что ничего не происходит. Со мной только поговорит, поудивляется… А потом генерал сам вдруг за вечерним чаем всем историю этой Лидии Феофановны и рассказал. В качестве поучения внукам. Мол, как нельзя себя вести. Парень-то тот, жених массажистки, по пьяни в драку ввязался да уж больно сильно избили нескольких человек, те в больницу попали, а «победители» в тюрьму. Вот генерал всё в цветах и красках мальчишкам своим да моему Глебушке за столом рассказал.

Представляю, что тогда Елена Павловна пережила! У неё вообще обострённое чувство справедливости было, а тут мало того, что поверила в оговор, так ещё и украла! Пусть у самой себя, но ведь генерал-то не знал этого!

- Ой, да что было так переживать?! – жизнерадостный Ясень пожал плечами. – Вернула бы всё на место, да и дело с концом!

- Как ты себе это представляешь? – поразился Павел. – Смотрите, что я тут обнаружила? Шла-шла, да сундук под кустиком нашла? Конечно, не могла она ничего уже сделать.

- А может, решила оставить на всякий случай! Вдруг всё-таки опасалась, что может генерал изменить?

- А я думаю, - вспомнила тут Ольга Васильевна, - что она мне на свадьбу стиральную машинку подарила как раз при помощи этих «сокровищ»: продала что-нибудь да и купила на вырученные деньги.

- Вполне может быть, - согласилась Злата. – Тётя Оля, а кто раньше умер, она или генерал?

- Генерал… В восьмидесятом году.

- А почему же она после этого потихоньку всё не вернула? Вряд ли бы дети и внуки поняли, что это были именно те «сокровища»?

- Так не успела! Она же, как мужа похоронила, сама чуть не умерла! Приехали все с поминок, Елена Павловна поднялась к себе наверх, да и затихла там. Ну, её никто до вечера не беспокоил, думали, может, уснула или просто отдохнуть хочет. А потом я поднялась – я тоже на похоронах была, поминки помогала готовить, и она попросила меня несколько дней с ней пожить, - уж перед сном, чаю ей принесла да поесть немножко. Стучу – какие-то звуки непонятные, я испугалась, дверь отворила, а она, голубушка, на кровати лежит и слёзы катятся. А ни слова сказать не может! Инсульт у неё случился, парализовало, она только в инвалидном кресле передвигаться потом могла, а речь к ней не вернулась, и писать она разучилась.

- Чудны дела Твои, Господи, - расчувствовался Ясень. – Что ж теперь с этим сундучком делать?

- Да я уже позвонил жене Лёнчика, Нине. - Сказал Павел. - Она же внучка Федотовых, так что это её наследство да остальных потомков. Объяснил ситуацию. Она поражена была, но обещала приехать в ближайшее время. А пока всё равно «сокровища» в милиции. В качестве вещдоков.

- Это что ж, - возмутился Ясень, - получается, что ты как самый пострадавший ничегошеньки и не получишь?! Злат, и ты тоже?! А ведь на вашей земле клад нашли! И Эдуард Арутюнович зря, что ли, пострадал?! А как же компенсация? Нет в мире справедливости!

Павел отвернулся к окну. Ясень сочувственно посмотрел на него и виновато пробормотал:

- Рябина, ну ты что? Ты расстроился, да?! Прости меня, Рябинище! Я ж не хотел.

Тут не выдержал и захохотал Лялин. Ясень грозно уставился на него:

- Ты чего ржёшь?! Никакого понимания в человеке нет! Одним словом – мент.

Павел галопом вылетел из комнаты, из прихожей раздался гомерический хохот. Ясень растерянно огляделся: рыдал от смеха в своём кресле Лялин, смеялась Злата, прятала улыбку деликатная Ольга Васильевна.

- Не, ну вы что тут все? Что я такого сказал?!

Шатаясь, ввалился в гостиную Павел, опёрся плечом о косяк и, вытирая слёзы, проникновенно произнёс:

- Ясень ты мой дорогой! Что ж ты у меня такой дуб? Ведь золотой человек, умница, но при словах «еда» и «деньги» теряешь волю и разум.

- Вот ещё, - обиделся Ясень, - я ж не из-за денег. А от несправедливости. Я ж знаю, как ты всякое старьё любишь. Вот бы тебе пару ложек тех отдали. Ты же рад был бы…

Вне пространства. Вне времени. Вместе

В озере вырубили иордань – прорубь в виде креста. Павел с Лялиным помогали. И теперь, ночью, у иордани собралось много народу. В баньке одного из прихожан, стоявшей прямо у воды, топилась жарко печь, кипел самовар, там по очереди раздевались и одевались, собравшиеся на крещенские купания. Распоряжалась всем матушка Ольга с помощницами. Весело было, празднично. Наверху ярко освещённый храм, внизу – озеро. Большое, почти круглое. Снег белый-белый, какого никогда не бывает в больших городах. Везде смех, поздравления с праздником. В толпе постоянно мелькали знакомые лица. Злата вдруг дёрнула Павла за руку: смотри, Виктор! Тот радостно улыбнулся: надо же.

По деревянной лесенке с крепкими перилами, сколоченной Павлом ещё несколько лет назад и доставаемой с чердака только на Крещение, прихожане спускались в озеро. Кто-то молча, кто-то пел молитвы. Одна женщина, вынырнув первый раз, громко ахнула: Господи, помилуй! Опытные купальщики подбадривали, помогали, подавали руки тем, кто уже выбирался на берег. Женщина эта только пропела, увидев протянутую руку.

- Спасибо! Да у меня ж теперь крылья выросли!

Отец Пётр, стоявший у иордани, засмеялся:

- Ох, Виринея, точно сказала! Крылья вырастают! Ну, молодец, с почином тебя! Теперь это состояние постарайся удержать.

- Постараюсь, батюшка! Обязательно! – и бегом в баньку.

Павел только что вылез из воды и подошёл к Злате, стоявшей с полотенцем. Она накинула его ему на голову и схватила за руку:

- Побежали греться!

В баньке вытерся, оделся. Матушка Ольга, смеясь, протянула пластиковый стаканчик с горячим чаем: хорошо! У дверей одевшегося Павла встречала Злата, внутрь не пошла, чтобы давку не создавать.

- Теперь моя очередь.

Когда она выбежала из дверей на снег в одной беленькой рубашке до пят, украшенной вышивкой – бабушкином подарке на Крещение, сердце забухало. Павел взял её за руку, побежали вместе к иордани. Пока Злата окуналась, он глаз не мог отвести. Тоненькая, лицо сосредоточенное, губы шепчут молитву. Перекрестилась – и с головой, одной рукой косу держит, чтобы не всплывала, не должен ни один волосок на поверхности остаться, другой – рубашку, которая так и норовит пузырём всплыть. Вынырнула – снова в воду, и опять. Троекратно. Павел сел на корточки, схватил Злату за руки и рывком вытянул на берег, прижал, мокрую, к себе, завернул в махровую простыню, которую специально купил для неё, и на руках бегом в баньку. Открыл дверь, в баньке тут же заклубился пар.

- Оленька, принимай! – поставил Злату на тёплый дощатый пол и выскочил на улицу, чтобы холод не пускать.

На берегу уже топтались майор Лялин и Ясень.

- Тоже пришли? – отец Пётр, весёлый, с озорным блеском в глазах, похлопал по плечам обоих немаленьких своих чадушек. – Ну, молодцы! Наконец-то дозрели. Давайте! С Богом!

Полезли оба одновременно – иордань большая, места хватит. Окунулись дружно. Так же дружно вынырнули после третьего раза. Глаза у обоих сияли.

- Ох, хорошо! Да хорошо-то как! Что ж я, трус, раньше не собрался? – Ясень хохотал, страшно довольный, и лез обниматься к Павлу, отцу Петру. Те хлопали его по мокрой порозовевшей спине, обнимали, троекратно целовали в полыхающие щёки. Обнимали и Лялина, который тоже сиял красными щеками, будто из бани вышел, а не из ледяной воды выскочил.

- Бегите к матушке Ольге, - Павлу было так радостно, так покойно. Хотелось всех приобщить к этой радости. И счастлив он был, что друзья рядом.

Из бани вышла Злата в длинной дублёнке и оренбургском белоснежном платке на голове. Завитки высушенных волос, как всегда, выбивались, глаза лучистые, ясные. Помахала Павлу и батюшке рукой, хотела к ним идти, да отвлекли, поздравляя с праздником, другие прихожанки. Павел стоял – любовался.

- Ну? Что скажешь? – батюшкины глаза смеялись.