Яна Перепечина - Только так. И никак иначе

Страшно раздражали и всем скопом обожающие Злату его друзья. Один приятель, сын состоятельных родителей, из интереса работающий видеомонтажёром на самых популярных телепрограммах, вообще дошёл до того, что во время дружеской вечеринки признался равно пораженным Гарику и Злате:

- Гарик, ты не бесись, но я в твою жену влюблён. Злат, если ты от него уйдёшь, - знай, что я рядом.

Гарри так изумился, что даже не нашёл, что ответить. Через пару недель Сашка заявился к ним в гости с девушкой очень похожей на Злату. Они мило провели вечер, и Гарри даже успокоился: потенциальный соперник нашёл себе другой объект любви. Но уже назавтра Сашка позвонил в дверь один и с порога заявил:

- Специально Олю привозил, чтобы с тобой, Злата, сравнить. Не похожа. – он мрачно вздохнул, сунул ей в руки огромный букет ирисов, которые она очень любила, повернулся и ушёл, оставив хозяев совершенно растерянными.

Гарик от такого зверел, а Злата была всё так же доверчива и наивна, что его всё больше и больше бесило. Она продолжала учиться и работать одновременно, не ропща и никому не жалуясь на то, что он работает лишь эпизодически, покрывала его перед родителями и старалась вести хозяйство на свою крошечную зарплату так, чтобы хватало на еду Гарику и Банзаю. Так бы они и жили, если бы он был чуть осторожнее. В конце концов, такую удобную жену стоило поискать. И пусть надоела она уже давно, зато с ней гораздо меньше проблем, чем с теми же родителями...

Всё стало совсем плохо перед праздниками. Злата как обычно рано уехала на работу, а к Гарику пришёл сосед Славка, с которым они любили выпить при случае. Славка, единственный из всех их знакомых, Злату терпеть не мог. И это очень нравилось Гарику, потому что давало возможность обсудить все действительные и кажущиеся недостатки жены с человеком, сочувствующим ему, Гарику, а не Злате. Он разомлел, разговорился и пустился в такие разговоры, которые никогда, ни при каких условиях Злата не должна была слышать. Но случилось так, что услышала.

Когда именно жена вернулась домой, Гарри не понял, но, судя по последовавшей реакции, она узнала слишком многое. А это плохо. Совсем плохо. Златаа молча вошла на кухню прямо в сапогах, с которых растекались грязные лужи, и изумлённо посмотрела на него, не замечая засуетившегося и сразу собравшегося уходить Славика. И нетрезвый Гарри, понял, что это всё. Такого Златка не простит. Никогда.

Она отрешённо сняла обручальное кольцо и аккуратно, очень аккуратно, пугающе аккуратно положила его на музыкальный центр, а потом решительно засунула в переноску Банзая и ушла, даже не оставив ему, законному мужу, денег на жизнь. А она ведь в этот день (Гарри знал точно) получила зарплату, которую он так ждал. И премию наверняка дали к праздникам: Злата же у начальства на хорошем счету. И он надеялся поживиться. А Златка взяла – и ушла. Вместе с деньгами! Вот ведь зараза!

Сначала ему даже было хорошо. На радостях он три дня беспробудно пил в компании всё того же Славки. Потом заскучал и неожиданно для себя понял, что развода совсем не хочет. А потом вдруг нелёгкая отца принесла. И теперь несчастный похмельный непризнанный гений Гарри Долин ехал «валяться в ногах» у жены. Это отец так сказал. Мол, не знаю, как ты у неё прощение вымолишь, хоть в ногах валяйся, но один даже на глаза мне не показывайся! Гарик опять застонал. Вот ведь какое свинство: сноха им дороже родного единственного сына. Что ж ты будешь делать?! Нет в жизни справедливости.

Конечно, Злата с ним даже разговаривать не стала. Когда он подошёл к калитке, она складывала дрова в поленницу. Небось, дед нарубил, а она прибирает, - раздражённо подумал Гарри, - и постоял немного, глядя на тоненькую фигурку, казавшуюся почти эфемерной даже в телогрейке и валенках. Удобно ей, видишь ли! Надо же таким пугалом вырядиться да ещё и рассекать в таком виде перед всеми. Тьфу! Позорище! Гарри возмущённо фыркнул. А зря. Злата бросила подбирать дрова и резко обернулась. Увидела его, насмешливо подняла правую бровь, посмотрела долгим испытующим взглядом и молча ушла в дом.

Гарик было крикнул ей вслед, чтобы открыла, но сразу же понял, что бесполезно. Не откроет. Можно, конечно, и через забор перелезть, не крепостная стена ведь. Но уже ясно, что незачем. Даже если он окно высадит или свалится в камин из печной трубы, она с ним говорить не будет ни о чём и никогда. Долин раздражённо повернулся спиной к калитке и услышал приторно-ласковый окрик:

- Гарричка! Деточка! Ты ли это?!

Трофимовна. Гарри скривился. Тётку он не любил, хотя с её сидельцем-сыном неоднократно выпивал раньше, когда сюда ездил почаще, а Виктор ещё не загремел на зону. Вот ведь зараза, углядела, теперь будет глумливо всему посёлку рассказывать в цветах и красках о его позоре. Он потоптался на месте и медленно обернулся. Трофимовна радостно махала ему рукой от своей калитки:

- Что? Не пускают? Так ты ко мне заходи. Погреешься, поешь перед обратной дорогой, праздник отметим. Я новый самогончик сварила, нектар просто! Для себя делала, такого в магазине не сыщешь!

Гарри недолго поколебался и пошёл на зов, как заворожённый: самогонный талант Трофимовны он ценил.

- Доброе утро! – у калитки стояла милая женщина неопределённого возраста в старомодных нелепых очках. – Вы не знаете, здесь никто домработницу не ищет?

Фред, болтавшийся до этого по кустам в поисках развлечений, тут же очутился рядом и заворчал недовольно. Павел воткнул лопату, которой чистил дорожки, в сугроб и распрямился. Улыбнулся незнакомке:

- Увы, не в курсе, простите, – и развёл руками.

Женщина явно погрустнела и собралась уходить. Глядя на её худенькую спину в старомодном пальто и понурившуюся головку, Павел вдруг решился:

- Подождите!

Она с надеждой обернулась.

- Я ищу. Кажется. Вы здесь, в посёлке живёте?

- Да, - женщина неуверенно улыбнулась и уже веселее добавила:

- Конечно! Я тут недавно, и мне очень нужна работа. Я хорошо готовлю, могу дом вести, я сильная и быстрая. Я вам пригожусь, вот увидите!

Павел неловко усмехнулся:

- Чувствую себя Емелей из сказки. Отпусти меня, добрый молодец, я тебе пригожусь! Вас там печка за углом случайно не дожидается?

У гостьи нервно дрогнул уголок рта, и Павлу стало неловко: он глупо и несмешно пошутил, а бедная женщина смутилась. кашлянул и доброжелательно спросил:

- Вас как зовут?

- Наташей…

- А меня Павлом. Ну, вот и познакомились. Когда можете выйти на работу, Наташа?

Она всполошилась, радостно закивала:

- Да когда скажете!

- Тогда давайте завтра. А вы условия не хотите обговорить?

Наташа явно растерялась, но быстро опомнилась:

- Да мне очень работа нужна, а в Москву ездить не хотелось бы, вот я и не спрашиваю о зарплате. Лишь бы взяли.

Павел недоуменно пожал плечами:

- Ну, тогда спасибо за доверие, не волнуйтесь, я вас не обижу.

- Спасибо, - снова заулыбалась Наташа. – Тогда до завтра? Мне к девяти приходить? Или вы хотите, чтобы я в доме жила постоянно?

- Нет-нет, постоянно не надо! Давайте к девяти. До свидания.

Когда калитка за Натальей захлопнулась, Павел передёрнул плечами: и не думал, что нанимать прислугу будет так неприятно. Может, надо было всё-таки самому справляться? Ну, да ладно. Не поладим – всегда можно будет опять перейти из категории хозяина поместья в категорию скромного самостоятельного домохозяина. А так вполне симпатичная женщина, интеллигентная, гораздо приятнее той, первой, глядишь, всё хорошо выйдет. Тогда можно будет спокойно дом на неё оставлять.

На следующее утро ровно в девять Наталья постучала в дверь. Павел провёл её по дому, всё показал. Фред ворчал не переставая и таскался за ними по пятам. Павел сначала молча удивлялся такому явному неудовольствию, потом начал сердиться, цыкнул на пса. Тот обиженно вздохнул, ворчать перестал, но по-прежнему маячил рядом чёрной укоризненной тенью. Дом был непривычно тих. Павлу даже показалось, что Старик чем-то недоволен. «С ума схожу я что ли, жду реакции дома на каждого, кто переступит порог?» - он поёжился и обратился к Наталье:

- Вас я попрошу готовить, следить за домом и при необходимости помогать мне с ремонтом. Ну, не совсем с ремонтом, а помыть, убрать, подготовить к работам — ничего чрезмерного или слишком сложного.

Она молча кивнула.

– Как вам дом? – спросил он из вежливости, не очень понимая, о чём говорить с малознакомой довольно молодой особой, которая с этого утра стала его… кем? Он растерялся даже. Прислугой, что ли? Домоправительницей? Сразу вспомнилась незабвенная домомучительница фрекен Бок. Горничной? Он тут же почувствовал себя крепостником и рабовладельцем. А также сатрапом, деспотом и тираном. В одном лице.

Так. Ладно. Остановимся на помощнице по хозяйству. Самый нейтральный, пожалуй, вариант.

Новоиспечённая помощница молчала. Он повторил:

- Так как вам дом?

- Ну… Большой… - энтузиазма в голосе не было. Павлу стало неприятно. Подумал даже, что ненадолго задержится у него фрекен Наталья. Ладно, поживём – увидим.

Но фрекен Наталья оказалась довольно ловкой, быстрой и незаметной. Она неплохо готовила и уже на обед порадовала Морозова постными щами и свекольными котлетками – он предупредил о том, что до Рождества постится. Перебивашийся в последнее время всухомятку Павел ел, жмурился от удовольствия и думал, что быть крепостником и рабовладельцем, пожалуй, неожиданно приятно.

После обеда Наталья помогала ему разбирать старый хлам на чердаке и за работой заинтересованно расспрашивала о доме, его истории. Павел и сам знал немного, но такое внимание его тронуло, он оттаял, позабыв про утреннее разочарование, и охотно отвечал. Фред лежал в дверях и больше не ворчал. Все понемногу привыкали к изменениям.

Вечером они расстались чрезвычайно довольные друг другом. Павел даже вышел проводить фрекен Наталью на крыльцо, Фред тут же ускакал куда-то за дом. Наталья, закрывая за собой калитку, обернулась и помахала Павлу. Он тоже махнул ей в ответ и вернулся в дом.

Вскоре примчался с «охоты» возбуждённый Фред. Павел услышал, как он, радостно перескакивая через ступени, взлетел к самой двери и лапой поскрёб: открывай. Павел широко распахнул дверь и повёл рукой:

- Прошу вас, сэр!

Мохнатый сэр потряс обледеневшей бородой, но не вошёл, а наклонился носом подпихнул что-то к ногам хозяина. Павел вытаращил глаза: на чищенных от снега досках лежала крупная, порядком потрёпанная крыса.

- Да, Фред, на тебя сельская жизнь оказывает непредсказуемое воздействие. Где ж ты её поймал? Пошли, будем пасть мыть. Хорошо хоть прививки тебе сделали, а то подцепил бы сейчас какую-нибудь заразу. – Не одобрил трофей хозяин. Оскорблённый в лучших чувствах, Фред поплёлся в ванную.

Помыв морду пса и, на всякий случай, даже пополоскав её при помощи клизмы слабым раствором марганцовки, Павел влез в валенки, совком подобрал тушку крысы и выкинул в бочку, где жёг разные отходы. Уже на крыльце он остановился, оглянулся на двор, на ёлочку, которую посадил осенью прямо под окнами и украсил незадолго до Нового года мандаринами и мишурой и испытал острый приступ такого безудержного счастья, что даже засмеялся в голос, порадовавшись про себя, что участок огромный, а дом стоит в глубине, и вряд ли кто-то мог услышать этот смех.

и в голову не могло прийти, что потом он будет ещё долго вспоминать этот вечер.

Паша Рябинин припарковал свою любимую шестёрку немодного цвета «зелёный сад» у подъезда, вытащил из неё вафельный тортик и бегом взлетел на четвёртый этаж. Родители были на работе и он, пританцовывая от бившей через край энергии, наспех наделал себе гигантских бутербродов, одновременно с блаженным урчанием жуя кусок колбасы и пытаясь написать записку родителям, чтобы они не волновались.

Паша любил своих предков, поэтому боялся их расстраивать и бывал очень доволен, когда мог порадовать. Сегодня именно такой случай, и записка получилась жизнерадостная. Пашка представлял, как мама будет читать её и улыбаться, и улыбался сам, мелким твёрдым мужским почерком выводя: «Мамулечка-папулечка, папулечка-мамулечка, сдал последний экзамен, вся сессия на «отлично». Буду получать повышенную стипендию. Уехал к Ясеню в Железку праздновать окончание семестра, буду поздно или вообще завтра. Ешьте тортик и не волнуйтесь. Целую. Паша».

Несмотря на свои почти двадцать лет (день рождения послезавтра), полную финансовую самостоятельность, 187 см роста и проникновенный баритон, он совершенно не стеснялся своей детской привязанности к родителям, с удовольствием о них заботился и каждое послание к ним начинал с трогательного обращения, изобретённого им когда-то лет 12 назад в пионерском лагере. Чтобы не ранить чувства ни одного из родителей он тогда придумал писать именно так, через дефис и с повтором в обратном порядке, ставя на первое место то «мамулечка», то «папулечка».