Янина Логвин - Только ты

Проклятая сводная сестра, почему, ну почему я не могу выкинуть тебя из головы! И твои слова о любви к другому? Почему призналась? Почему не отрицала? Что тебе стоило ответить иначе! Я ведь был почти сломлен, почти готов… Что? На что я был готов?.. Я не знал. Только все еще помнил, как мягко отражался в ее больших и красивых глазах свет зимней ночи, завораживая гнев, что привел меня к ней. Легко усмиряя и подавляя его одной лишь близостью девчонки. Как открыто она смотрела на меня, как будто ждала, что я решусь на большее.

В это мгновение она была всем, чего я хотел. Всем, что мне было нужно.

Я сам не заметил, как прикоснулся к ней, а затем ощутил практически физическую боль, когда лишился тепла ее тела. Слова, слетевшие с губ, ранили в самое сердце. Никогда еще я не чувствовал себя таким разбитым.

Черт! Это какое-то гребаное наваждение, от которого нет избавления! Отрава, проникшая под кожу! Сегодня я надеялся забыть Эльфа – тщетно. Даже физической разрядки не хватило, чтобы хоть ненадолго освободиться от мыслей о ней. О своей юной и тощей сводной сестре, в которой еще было так мало от настоящей женщины, но которая манила меня к себе как самый желанный на свете магнит, сводя с ума. И за эту слабость я еще больше ненавидел ее. Сам избегал встречи, не желая видеть.

Зачем? Зачем она приехала сюда! Зачем появилась в моей жизни! До нее все было до сволочного легко и просто. И так понятно. А теперь я стоял у ее комнаты, в которой еще недавно спал сам, как последний дурак, прислонив ладони к стене, упершись лбом в дверь, и понимал: да, я не хотел ее видеть, но определенно я хотел ее чувствовать. Очень хотел.

Черт!

Я вошел в свою спальню и упал на постель, закрыв глаза. Выругавшись вслух, с силой ударил кулаками в матрас, гоня мысли прочь. Рядом со сводной сестрой я превращался в тряпку, и мне это совсем не нравилось.

Ноздрей неожиданно коснулся почти неуловимый флер знакомого запаха, тонкий и нежный, как сама девчонка, и я рассмеялся, думая, что схожу с ума. Рванув из-под головы подушку, накрыл лицо, заглушая собственный смех… и вдруг вскочил с кровати, хлопнув ладонью по выключателю…

Нет, я не мог ошибиться!

Когда мать со скелетиной вернулись, мы с Батей сидели в кухне, смотрели по телевизору «Бои без правил» и пили чай. Заметив меня, девчонка собралась бежать к себе наверх, но мать уверенно повела ее за собой.

– А вот и мы! Всем привет! – произнесла довольно, сгружая пакеты, и, тяжело вздохнув, опустилась на стул. Протянув руку, привычно потрепала меня по макушке. – Как дела у моих мужчин? – спросила весело, и я догадался, что сейчас ей это вряд ли по-настоящему интересно знать.

Госпожа директор сияла как начищенная копейка, и мы с отчимом удивленно переглянулись.

Не заставляя жену ждать, Батя встал, чтобы включить чайник.

– Ну как прошел вечер в погоне за покупками? – спросил он, наполняя тарелки ужином для жены и дочери, и мать, улыбаясь, оттопырила палец вверх.

– Просто отлично, Гриша! Ты не поверишь, оказывается шопинг – это настоящая охота! Как хорошо, что я не приверженец подобного вида спорта. Но сегодня мы с Настей были неподражаемы и увели платье у самой зазнобы нашего Стаськи! Так что вы оба можете нами гордиться.

– У кого это? – поднял Батя бровь, но, тут же догадавшись, довольно хмыкнул: – А-а, ясно. У Воропаевых, да? И что же Вера, так просто тебе спустила проигрыш? Что-то на нее не похоже.

– А что ей оставалось делать? Ну не тягаться же с самой Галиной Фроловой! Не та закалка и разные весовые категории. Я была непоколебима как скала. И настолько же уверена в том, что нашей девочке наряд подойдет куда лучше, чем Марине. Ох, Гриша, – вздохнула мать, – видел бы ты, какая у тебя дочь красавица. Сама смотрела на нее в новой обновке и удивлялась. Уверена, пройдет пару лет, и отбоя от женихов у нашей Насти не будет. Придется ружье покупать. А, правду я говорю, Стаська?

Скелетина стояла у стены, сделав шаг от порога, и все это время я не спускал с нее злых глаз, пытаясь унять зашедшееся при виде сводной сестры сердце. Невероятно, но на губах Эльфа витала улыбка, глаза светились, а на щеках играли еле заметные ямочки. Она смущалась, но выглядела непривычно счастливой.

Хитрая синеглазая проныра! Что только на вид казалась несмелой и кроткой! И все же что-то в душе заставляло меня любоваться Эльфом.

Мать ждала ответ, и я лениво пожал плечом, отворачиваясь к телевизору.

– Мне все равно, – сказал, заставив ее рассмеяться.

– Ну, конечно! Иного я от тебя, Стаська, и не ожидала! Ничего, – махнула рукой, – мы Насте другого сторожа с ружьем найдем! Неравнодушного! – а Батя неожиданно напрягся.

– Галя, а это платье для Насти… Оно дорогое? Зная, как Вера обхаживает дочь…

– Красивое, – ушла от ответа мать, наблюдая за падчерицей, которая, сполоснув руки, сейчас садилась за стол. Войдя, сводная сестра так ни разу и не посмотрела на меня. – Остальное не важно.

– Галя, ты не волнуйся, я тебе все верну, слышишь! Все!

– Ай, брось, Гриша! Разве дело в деньгах? Я Насте тоже вроде как не чужой человек, давай не будем при детях.

При детях не стали – спорить с матерью отчим никогда не любил. Но и покупки смотреть не спешил. Сейчас он выглядел таким же напряженным, как я. Жаль, мне ужасно хотелось смутить скелетину: вряд ли они с матерью выбрали действительно что-то стоящее, иначе Вера Воропаева вырвала бы эту вещь зубами для своей дочери, или я плохо знал госпожу директора, никогда не интересовавшуюся модой. Все давно привыкли к капризам Маринки. Наверняка какой-нибудь детский сад в рюшах.

– Соль подай!

– Что? – девчонка от неожиданности вздрогнула. Подняла взгляд от тарелки, заморгала испуганно. – Д-да, конечно, – неловко протянула руку.

– И сахар, – мать с Батей беседовали о чем-то своем. В последний час отчиму дважды звонили с хлебозавода – им всегда было что обсудить.

– Вот, возьми, пожалуйста.

– Может, и чаю нальешь, раз уж ты у нас такая добрая?

Я вертел перед собой чашку, из которой она обычно пила, и которую опрометчиво забыла в моей комнате, и с холодом смотрел в синие распахнутые глаза, надеясь, что мне не придется разбить столовый предмет при матери.

Не сразу, но скелетина сообразила, о чем речь. Побледнела, изменившись в лице, но чай налила. Поставила передо мной дымящуюся чашку, мелькнув перед глазами тонкими фарфоровыми пальчиками.

Не в силах больше играть, я хлопнул дверью кухни.

– Стаська! Ах ты ж, охламон! Ты что себе позволяешь? С какой цепи сорвался? – крикнула вслед мать, но мне было уже все равно. Все, что я хотел сказать скелетине, я собирался ей сказать наедине. И плевать, понравится это кому-нибудь или нет!

Я оказался прав в своем ожидании, и она недолго оставалась за столом. Поблагодарив родителей за ужин, юркнула в дверь, прошелестела тихими шагами по холлу, заскреблась мышью по лестнице. Сбилась с шага, заметив, насколько в холле второго этажа темно. Правильно, ей было чего опасаться в этом доме гораздо больше темноты. В отличие от сводной сестры, чтобы видеть и ждать, ее брату не нужен был свет. Впрочем, сейчас я не мог думать ни о чем другом – только о том, что она делала в моей комнате.

Я дождался ее на верхней площадке и шагнул навстречу худенькой фигурке, вспрыгнувшей на ступеньку. Не намереваясь больше терпеть в одиночку все то дерьмо, что кипело внутри меня, причиняя боль при мысли о сводной сестре, при мысли о том, что ее волосы, возможно, касались моей подушки, сказал со злостью и раздражением, которые зудели солью на коже. Полушепотом, так, чтобы слова прозвучали для нас двоих.

– Жаль, скелетина, что ты решила прийти в мою комнату, когда там не было меня. Я бы нашел, что тебе показать. Ну и как? Отыскала то, зачем приходила? Убедилась, насколько уютнее устроилась? Как щедро моя мать расстаралась для бедной родственницы? Чего ты хотела?! Чего, отвечай!

– Н-ничего, – она, охнув, тут же отступила назад, намереваясь сбежать, но поздно, я уже поймал ее. Дернул к себе, едва успев удержать от падения.

– Что ты делала в моей спальне?! В моей постели?! Я знаю, ты была там. Была!

Руки впились в щуплые плечи и прижали девчонку к стене. Я сам не заметил, как склонил голову к скелетине, обхватил пальцами точеный подбородок, поднимая ее лицо навстречу злому взгляду. Прошептал хрипло, ловя скупой свет в блестящих глазах. Обдавая рваным дыханием нежную щеку.

– Не смей больше входить ко мне, поняла?! Не смей касаться моих личных вещей. Не смей, когда меня нет. Никогда!

– Я случайно, честное слово. Не знаю, почему вошла. П-пожалуйста, Стас, отпусти меня.

Но я уже не мог остановиться, даже увидев испуг в ее глазах.

– И никогда… Никогда не смей разговаривать с Воропаевым, слышишь? Иначе я за себя не отвечаю, и вы поплатитесь. Оба! Ты не его! Не его, запомни!

Я уже ответила Стасу: «Да», – а он все равно не отпускал меня. Продолжал прижимать к стене, навалившись грудью, тяжело дыша, но больше не сжимая лицо. Рука освободила подбородок, замерла… и вдруг погладила щеку – неожиданно бережно и осторожно. Большой палец, дотронувшись до губ, медленно обвел их, раскрывая…

– Эльф…

Другая ладонь сводного брата поднялась с плеча на шею, забралась в волосы… Смяв их с каким-то злым отчаяньем, медленно поползла по спине вниз, остановившись на талии. Напряглась, притягивая меня ближе к парню.

– Эльф, не мучь меня, я устал.

Меньше всего на свете я хотела сделать Стасу больно. Я боялась и не понимала его. Скучала по нему и хотела бежать. А сердце стучало, стучало, стучало как заполошное… И предательски билась жилка на виске, встречая учащенным пульсом обжигающее кожу дыхание.

– Скажи мне сейчас. Просто скажи.

– Что?

– Что я нужен тебе. Только я и никто больше.

Он был сумасшедшим, мой сводный брат, и сейчас стоял как никогда близко. Я могла чувствовать его тело: сильное, крепкое и такое горячее. Он жадно обвивал меня, лишив возможности двигаться, но, запрокинув голову, я могла видеть его глаза. Едва различимые в темноте холла, они смотрели на мои губы.

– Я тебя не понимаю, Стас. Ты сказал, что ненавидишь. Что не разрешаешь касаться… Не понимаю, чего ты хочешь?

– Хочу. Да, я хочу, Эльф, но лучше тебе не знать, что именно. И это дерьмово больно, вот так хотеть. Ты как рана, что мучит меня и не заживает. С другими не заживает. И страшно, что если начну, уже вряд ли смогу остановиться.

Я вздрогнула и чаще задышала, почувствовав, как его пальцы, скользнув под свитер, легли на живот. Погладив кожу, несмело поползли выше. Красивое лицо с рваной челкой склонилось, и губы сводного брата почти коснулись моих.

– Как же здорово ты пахнешь, Эльф. Молоком и нежностью, убойное сочетание.

– Стас…

– О, че-ерт.

Он чертыхнулся, но руку убрал. Вернув ладонь на щеку, снова мягко обвел пальцем контур моих губ.

– Не бойся, я знаю, что рано. Знаю, но чувствую, как желание убивает меня. И это по-настоящему паскудно, что ты рядом! Прав Рыжий! Каждый гребаный раз прав! Лучше бы ты убралась отсюда к чертовой матери! Или никогда не приезжала!

Он неожиданно отпустил меня и отступил, тихо и зло рассмеявшись. Сквозь рваную челку блеснули холодом стальные глаза, а белозубый рот оскалился в кривой усмешке.

– Стас, прекрати. Пожалуйста.

– Что, попалась, сестренка? Как дешевая рыбка в соленую юшку. Глупая, доверчивая скелетина! Малолетняя дурочка! Ты же не думаешь, что на самом деле могла мне понравиться? Тощая девчонка из Дальнего Бура, у которой и груди-то нет? И Воропаеву тоже! Держись от нас подальше, и будешь цела! Поняла?

Я не стала дальше слушать и не могла на него смотреть. Слова ударили в меня, словно ушат ледяной воды с колким крошевом, едва не остановив сердце. Оторвав плечи от стены, я, пошатываясь, направилась в свою комнату.

– Стой, Эльф! – пальцы Стаса скользнули по руке, но поздно: сорвавшись с места, я уже скрылась в своей комнате, оставив его за дверью. Привалившись спиной к дверной створке, крепко зажмурила глаза, которые знакомо защипало от слез: больше я из-за него не расплачусь!

– Уходи, Стас! Уходи, слышишь! Иначе я закричу!

Но он стоял, и я чувствовала его каждой клеточкой тела, будто ничего не разделяло нас. Провел раскрытой ладонью по двери, негромко стукнул в стену кулаком.

– Лучше так, Эльф, поверь. Черт!

– Уходи!

– И запри дверь, если не хочешь сюрпризов.

Сюрпризов я не хотела, сегодня у меня их и так оказалось предостаточно, поэтому тут же последовала совету сводного брата.

Еще долго за стеной играла музыка, слышались шаги, а я все лежала и смотрела в ночное окно на зимнее небо, размышляя о том, каким разным на события может быть обыкновенный день провинциальной девчонки и какими жестокими люди. Слова Стаса все еще звучали в голове, душа замирала от острой обиды, а сердце все равно не хотело слышать.