Янина Логвин - Только ты

Я уговаривала себя, а слезы все капали и капали из глаз. И было так обидно за себя. За глупую растоптанную надежду и так не сказочно окончившийся для Золушки из Дальнего Бура праздничный вечер. Что так и не стал для нее волшебным.

Вода послушно ударила в пол душевой и стала приятно-горячей. Я не собиралась вся окунаться под струи, но мне требовалось вымыть волосы и шею, прополоскать колготки, прежде чем снова надеть на себя. Я обрадовалась, увидев на полке кем-то забытый шампунь… Я вспенила его на волосах трижды, желая избавиться от запаха ненавистного пунша, желая снова увидеть их мягкими и чистыми. Как раз споласкивала лицо, как вдруг дверь раздевалки, а затем душевой громко хлопнула.

– Аня?

Я обернулась и вскрикнула от неожиданности. Нырнула, отшатнувшись, под бьющие сверху струи воды, увидев на пороге вместо одноклассницы высокую фигуру сводного брата.

Трусики и бюстгальтер на мне были шелковыми, почти прозрачными… Легко промокнув под водой, они тут же прилипли к телу.

– Нет! – выкрикнула, обхватив себя руками, напоровшись на серые, горящие каким-то безумным блеском глаза, что делал их сейчас почти черными. – Уходи! Уходи, слышишь!

– Не могу.

Его взгляд опустился, а щеки покраснели. Где-то совсем рядом расхохотались его друзья, послышались шаги, и я вновь в ужасе вскрикнула, впившись пальцами в стену за своей спиной. В душевой не оказалось замка, в отличие от входной двери, и мне было чего бояться. Я не могла поверить, что Скворцова впустила парней в раздевалку. Но в последний момент Стас обернулся и заблокировал дверь рукояткой рядом стоявшего полотера.

Ручку тут же с другой стороны задергали.

– Что, сдрейфила? – спросил с вызовом, но сам не выглядел ни довольным, ни смелым. И только глаза смотрели цепко, и тяжело ходили желваки на натянутых скулах.

– Уходи!

– Я дал им слово, что увижу тебя.

– Нет! Ты сумасшедший! Сумасшедший!

– Иначе они сюда войдут.

Слезы катились градом, тихо смешиваясь с водой, что лилась и лилась – на плечи, спину, волосы… Появление Стаса оказалось последней точкой терпения. Чрезмерным испытанием для моей выдержки. Я просто не могла здесь больше находиться. Крик сорвался с губ сам собой:

– Вы все сумасшедшие, слышишь! Чокнутые! Пошел вон! Не хочу вас никого видеть! Не хочу!

На что я надеялась – не знаю. Но, конечно, Стас никуда не исчез. Он тоже закричал, вдруг оказавшись близко. Вырвав меня из-под горячих струй воды и прижав сильными руками к стене:

– Зачем ты сюда приехала? Скажи, зачем?! Кто тебя звал?! Этот город не для тебя! Школа не для тебя! Я не для тебя! Тебе здесь не место! Чем он думал, твой отец? Твою мать, чем?! Почему ты такая? Откуда ты такая…

В дверь заколотили, и чей-то голос весело и требовательно произнес:

– Эй, Фрол, ты что там со своей сестричкой делаешь? Открой дверь!

– Фрол, не шути! А как же спор?!

– Да пошли вы! К чертовой матери пошли вы!

Я уже не верила, что этот ужас когда-нибудь закончится. Меня била такая сильная дрожь, что если бы не пальцы сводного брата, впившиеся в голые плечи, я бы осела на пол.

Но он закончился. Этот кошмар все-таки закончился, когда Стас снял с себя рубашку и набросил на мою спину. Достал из кармана телефон, сказал коротко, привалив меня к себе на грудь.

– Мать, забери Настю, сейчас же.

А после я, кажется, потеряла сознание.

У нас у всех получилось, и бабушка ни о чем не узнала. И мачехе и отцу молчание далось непросто, а мне слова оказались ни к чему. Я скучала по ней и просто радовалась близости родного человека, пусть и безмолвствовала большей частью или спала. Лежала, смотрела в окно, любовалась ее посветлевшим лицом, пока она все говорила… говорила… О том, как хорошо себя чувствует, и о том, какой красивый у Гали с Гришей дом. Какая интересная, ответственная для города работа. А еще, что ей, видимо, так и не доведется увидеть сына невестки, потому как мальчишки все время нет дома. «Ох, молодежь!» Не знаю, отправила мачеха куда-нибудь Стаса или он сам ушел, но последнюю неделю моего пребывания в загородном коттедже Фроловых он дома не ночевал.

После бала я два дня пролежала в горячке. С визитом Арсения Дмитриевича, семейного врача, стало ясно, что к травме ноги добавились ангина и бронхит, и меня вновь ждал постельный режим и прием лекарств. Да, я снова болела, подолгу молчала, но в этот раз знала, чего ожидать от города, не принявшего меня, и с нетерпением ждала отъезда домой.

Отец редко приходил один, чаще с бабушкой или женой, но когда появлялся – нерешительно топтался у постели. Опускал ладонь на лоб, поправлял одеяло… Или просто садился на кровать и, неловко покашливая, спрашивал, что я читаю, когда заставал дочь сидящей в кресле у окна. Но чаще все же оставался у жены за спиной, пока она в первые дни, наплевав на работу, хлопотала надо мной. Аккуратно спровадив бабушку смотреть ее любимый сериал на большом плазменном телевизоре, спрашивала о настроении, гладила волосы… И обещала, снова и снова обещала, что все у меня непременно будет хорошо.

– Настенька, ты мне веришь?

Я не верила, но кивала. И неизменно отвечала одно:

– Пожалуйста, Галина Юрьевна, я хочу домой.

Я так и не узнала, чем закончилась та школьная история, но хорошо помню поставленный голос мачехи, пусть из своей комнаты и не могла разобрать слов, в следующие дни телефонных звонков источающий металл. Даже не знаю, откуда в этой жесткой и волевой женщине появлялась мягкость, когда она обращалась ко мне. Чем я, обычная девчонка, забытый ребенок из прошлой жизни ее мужа, это заслужила?

Не знаю. Мачеха и падчерица. Ведь так не бывает?

Но даже в последнее утро, что я гостила в ее доме, она терпеливо доказывала обратное:

– Настенька, может, все же останешься? Ну их, эти билеты! Подумай, детка. Будет еще поезд, обязательно будет, и не один. Мы найдем тебе хорошую школу, новых друзей, наймем преподавателей. Я знаю, ты очень способная…

– Не надо, спасибо.

– А Нина Ивановна против не будет, я с ней уже поговорила. Что же до нас с Гришей, так мы тебе только рады! Деточка, если это из-за Стаськи, то обещаю, что он больше никогда…

– Пожалуйста! Пожалуйста, Галина Юрьевна, отпустите меня!

Я смяла в руках свой старый кардиган, не глядя на мачеху.

– Нет, – ответила слишком поспешно больным горлом. Тут же, вздохнув, принялась дальше собирать сумку. – Не из-за Стаса. Я сама так хочу.

Она помолчала, давая мне время успокоиться. Или раздумывала о своем.

– Где я упустила? Сначала Стаська, потом ты. Недоглядела, недостаточно уделила внимания. Ты прости, Настя, я не нарочно. Просто жизнь такая сложная штука, а мне так непросто все досталось…

Это было слишком, слезы душили, и я, все бросив, порывисто обняла ее:

– Галина Юрьевна! Вы самая хорошая на свете! Я очень, очень вас люблю! Отпустите…

Это был день испытаний, и даже отец поднялся ко мне. Для прощания время еще не настало – я так и не поняла, зачем он пришел. Долго смотрел на мои сборы – в спальне сводного брата после меня оставалось много рисунков и стихов, и я старалась убрать их, чтобы оставить комнату после себя такой, в какую однажды вошла. А затем вдруг окликнул:

– Настя…

Наверно, если бы я знала, что останусь, я бы никогда не осмелела настолько, чтобы задать ему этот вопрос. Но я возвращалась домой и верила, что очень долго не увижу его.

– Почему ты меня не любишь? Папа, в чем моя вина?

– Нет, дочка, это не так!

Первый раз его голос прозвучал решительно, и на короткий миг мне захотелось ему поверить.

– Я знаю. Я чувствую.

– Нет, Настя, нет!

Но обнять меня так и не решился. Только сказал непонятное и скупое, коснувшись ладонью затылка:

– Ты когда-нибудь поймешь. Но не прощай меня, дочка, я не заслужил.

И снова ушел, оставив меня одну. А я не хотела говорить с ним, первый раз в жизни не хотела. Я стояла у окна и смотрела на темную высокую фигуру меж заснеженных елей, всей душой желая забыть того, кто причинил мне столько боли.

Он ворвался в дом, словно ветер. Быстрый и невидимый, такой же порывистый и по-зимнему колючий, как новогодняя пурга за окном, и стих за моей дверью. Горячие ладони легли на дерево, а мне вдруг показалось, что они опустились на плечи.

Никто не сказал, но я знала, что в ту ночь именно он принес меня в дом. За неделю, что прошла с нашей последней встречи, я столько раз мысленно разговаривала с ним. Ругала, обижалась, не прощала… и вот теперь он снова находился рядом. Мой сводный брат. Я могла не видеть его, но чувствовала близость каждой клеточкой кожи, что так и звенела от боли.

Он. Стас. Моя первая, разбитая вдребезги любовь.

Когда он вошел в спальню, я стояла в стареньком платье, в котором приехала сюда, и в бабушкином кардигане. Я возвращалась в свой город и в свой настоящий дом, в привычную прошлую жизнь такой же провинциальной девчонкой, неяркой и неприметной, какой однажды уехала. Мне больше ни для кого не хотелось быть красивой. Отныне я хотела быть собой.

Я не повернулась к нему, пусть сердце и застучало отчаянно, лишь бросила одними губами:

– Уходи, – до поезда оставалось не так много времени… Я очень надеялась все забыть.

– Нет. Настя…

Всего два слова, а как будто в пропасть сорвалась. Ударилась больно, и от этой боли не осталось сил молчать. Обида, что тлела внутри, вспыхнула, обожгла легкие, заставив повернуться к Стасу и выкрикнуть в лицо, пусть больное горло и съело звуки, от силы крика почти лишив голоса.

– Я тебя ненавижу! Ненавижу, слышишь! – и отшатнуться от ужаса, от силы прозвучавшего в комнате признания. От того, что от слова не отказалась. – Как ты мог рассказать?! Они смеялись! Ты смеялся! Мне было так больно! Ненавижу!

В куртке нараспашку, с мокрыми от снега прядями волос и блестящим взглядом он выглядел каким-то безнадежно-потерянным и вместе с тем диким, точно ему нечего было терять. Он шел ко мне, а я отступала, повторяла вновь и вновь, а в ответ слышала…

– Ты меня любишь.

– Нет.

– Любишь!

– Ненавижу!

– Любишь! – он подошел и поцеловал меня. Прижал губы к моему рту жадно, с отчаянием. Обнял совсем не ласково, так крепко, словно действительно хотел удержать над пропастью. С трудом оторвав губы, во время моего хриплого вздоха покрыл поцелуями щеки, нос, подбородок. Потребовал упрямо: – Любишь! Скажи! Скажи!

Он бы удержал меня, обязательно удержал. В руках сводного брата хватало силы удержать нас двоих над любой пропастью. Если бы не было поздно и если бы я уже не упала.

Но какой бы тощей ни казалась Скелетина, у нее хватило сил, чтобы вырваться и отступить. Прошипеть с отчаянием в красивое лицо, потому что на крик дыхания не осталось.

– Люблю. Да, люблю! И ненавижу! Никогда, слышишь, никогда не смей меня касаться! Никогда! Я не вернусь к тебе, не вернусь!

Он стоял на перроне и смотрел, как, дернувшись, покатился вагон. Как медленно поезд отходит от станции, все дальше и дальше разделяя нас. Увозя меня от того, кого я вопреки всему любила всем своим юным сердцем.

– Настя… Настя!

Именно серые глаза Стаса я видела последними, когда думала, что навсегда покидаю город.

* * *

Стих от Насти. Лирическое отступление. Тетрадный лист на подоконнике.

Тебе

Ты меня никогда не найдешь,

Обо мне никогда не узнаешь.

Ну а если вдруг повстречаешь —

Отвернусь… и ты мимо пройдешь.

Ты меня ни о чем не спросишь.

Я тебе ничего не отвечу.

Никогда, даже если захочешь —

Не шагну, улыбаясь, навстречу.

Не откликнусь на крик, не ищи!

Для меня этот город увечен.

Он для сердца – бесчеловечен!

Никогда к себе не зови!..

…Лишь однажды, возможно, вспомню,

Заглядевшись в небесную просинь,

Крепость плеч, и упрямый взгляд.

И глаза твои… словно осень.

– Арно, прекрати, слышишь! Отдай телефон! Это глупо!

– Нет! Я хочу как можно больше оставить себя твоей памяти и этому месту, иначе потомки не простят герою такой халатности! Меня же должны воспеть в легендах! А вместе со мной и тебя!

– Чудак! Это несерьезно! И потом, даже у легендарных личностей есть чувство меры! В конце концов, взгляни на часы, на экспресс опоздаем!

– Только не у меня! Бррр… Как же я не люблю все эти меры и условности. Ну, давай, Стейси-Белль, иди сюда! Скажи объективу «чиииз», тебе со мной не справиться! Вот увидишь, будешь потом смотреть и с тоской вспоминать наше общее прошлое!

Арно строит рожицу и обнимает меня за плечи. На самом деле это не глупо и не серьезно, а очень даже весело – привычно дурачиться вместе, поэтому, глядя, как мой друг делает селфи с нами и с собой любимым на фоне фонтана Версальского дворца, я хохочу. Жаль, что это лето подходит к концу, я действительно буду по нему скучать.