Я впервые вижу, как отец целует жену. Обнимает ее крепко, с чувством притягивая к себе, словно пытаясь укрыть от давнишней боли, засевшей в сердце.

– Гришка, ну что ты делаешь. Дети смотрят.

– Прости, Галя! Прости! Ты не заслужила…

– Прости, – повторяю и я, зная, почему Стас застыл у моего плеча.

Солнце зашло. В широкие окна гостиной видно, как нахмурилось низкое небо, затянуло лес за поселком сизой мглой, и прокатившийся горизонтом рокот грома символично отражает всеобщее настроение. Мрачное, хмурое и какое-то болезненно-горькое, как вкус свежей полыни. Вкус прошлого, нависший над домом грузом непролитого дождя.

Сейчас мне хочется сказать мачехе и ее сыну гораздо больше, чем одинокое «прости». Заверить, что все произошедшее – чудовищная ошибка, несправедливость, нелепица и ерунда. Что я люблю их больше жизни! Потому что чувствовать чужую боль еще труднее, чем свою. Почти невозможно!.. И я понимаю отца, читая отражение собственных чувств в его глазах, когда он вдруг с волнением просит:

– Настя, Стас… Вы не могли бы нас с Галей оставить наедине? Пожалуйста, дети, нам нужно побыть вдвоем. Это очень важно!

И я ему верю. Вместо того чтобы шагнуть к мачехе, отступаю назад. Да, для них это важно.

Мы выходим со Стасом из гостиной и останавливаемся у лестницы в холле. Он смотрит на меня в угрюмом молчании, нависнув сверху, а я поворачиваюсь к нему, чтобы остановить взгляд на губах. В ощутимом звоне напряжения, натянувшегося между нами, уже слышно эхо еще не прозвучавшего вопроса…

– Настя, что значит «ее будущий муж»? О ком сейчас эта грымза говорила?

…Взглядываю в серые, растерянные глаза, понимая, что нет смысла таить. Зная, что, конечно, он вспомнит имя, как вспомнит и то, о чем спрашивал меня много лет назад.

– О Егоре. Она говорила о Егоре, но я понятия не имею, откуда они узнали о нем.

– Скажи, что это неправда.

Я молчу, не зная, какие подобрать слова. Как объяснить ему, чтобы не сделать больно. Не дать ощутить то сожаление и духоту, что чувствую внутри. Сейчас я понимаю, что сама рву то тонкое и настоящее между нами, что Стас пытался сберечь. Но лгать – не смолчать. С ним это невозможно.

Он опускает голову, запуская непослушные пальцы в темные волосы.

«…Ты его любишь? Любишь, Скелетина?! Скажи!

– Егор мой друг, и я его люблю».

Вспомнил. Вот только на этот раз не спросил.

– Ч-черт, Эльф, – выдыхает шепотом, не поднимая глаз, с такой мукой в голосе, словно за него говорит само сердце. – Что же ты с нами делаешь.

Его голос тут же отзывается колким эхом в моем, и я тянусь к нему, но Стас уже отворачивается и медленно бредет вверх по лестнице, оставляя меня одну стоять в тишине холла.

– Прости…

Широкая спина скрывается из виду, и я закрываю лицо руками. Не хочу, но прислушиваюсь к шагам.

Сейчас дверь захлопнется. Все это время остававшаяся открытой – дверь его спальни захлопнется, и я потеряю его навсегда. Почему-то именно эта мысль становится главной.

И когда только эта проклятая дверь стала для меня так много значить? Когда я поняла, что он с самого первого дня моего возвращения пытался сказать?!

Я не в силах ждать, не в силах слышать этот звук и рвусь к выходу. Распахиваю дверь, выбегаю из дома, за ворота, и дальше стремительно иду, бегу по улице – не выбирая дороги и ничего не видя перед собой. Мне нужен воздух и свобода, нужен этот дождь, хлынувший с неба, потому что обещания душат, душат, душат…

Никогда не думала, что настанет момент, когда я захочу забыть его. Не помнить, не видеть, не знать человека, так долго бывшего мне верным другом. Лучшим другом.

Егор.

Как же долго я бегу от тебя и не могу убежать. Люблю детской памятью и душой, но не люблю сердцем.

«…Привет, Настеныш.

– Здравствуй, Егор.

– Что, снова не приедешь? Я скучаю, а ты?

– Сейчас не могу, извини. Я тоже.

– Знаю. Ты следишь за календарем?

После паузы.

– Да.

– Скоро наше число, я все еще жду.

– Егор…

– Настеныш, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Как всегда буду относиться. Я даже в детстве выдумывал разные поводы, чтобы побыть с тобой.

– Егор…

– Только не говори снова, что не уверена. Пожалуйста! Мы все уже обсуждали! Все будет хорошо, Настеныш, слышишь? Родной мой, обещаю. Я уверен в нас…»


– …Настя, как замечательно, что у тебя есть Егор. Хороший парень растет! – бабушкин довольный вздох, и ведь не возразить.

Да, хороший. Очень хороший. И я проводила с Егором много времени, не удивляясь, когда он вдруг встречал меня у школьных дверей, чтобы вместе вернуться домой, или в воскресный день приглашал в кино. Провожал ранним утром к университету. Мы ведь были добрыми соседями и друзьями. Столько лет лучшими друзьями, пока однажды он меня не поцеловал.

Я хорошо помню счастье, вспыхнувшее в голубых глазах, и собственный ужас. Стремительное падение с высоты под толщу воды, так глубоко, что только задохнуться. Я долго стояла с распахнутыми глазами, не слыша, не понимая, по сути, ничего из того, что он говорит. А он говорил, говорил… Всю дорогу, смеясь и краснея, пока я молча шла домой, еле передвигая ноги, чувствуя, как под ними рушится земля. А потом счастливое лицо бабушки, встретившей нас у порога, и ее слова, уже после того, как Егор ушел.

– Ну вот! Наконец-то и выросли, Настенька! Я так надеялась, что Егорка решится. Какой молодец! Теперь и умереть можно спокойно.

– Бабушка, что ты такое говоришь? – растерянное, на уровне немоты.

– А то и говорю, внученька, что вижу. Хороший парень Егор. Симпатичный, порядочный, родители тебя знают. Будешь за ним как за каменной стеной!

– Нет, – тихое. И снова изумленное в лицо бабушки. – Нет, никогда!

– Настя, да что с тобой? Вы же с детства знакомы. Дружите.

– Дружим, да. Но я не люблю Егора!

– Ничего, деточка. Там, где дружба крепка, – и до любви рукой подать! Это же не с противным да немилым жить!.. Ох, какой парень хороший, вот спросил у меня разрешения тебя в кино сводить.

– Так мы всегда ходили, бабушка. Зачем спрашивал?

– Ну как ты не понимаешь, Настя. Тебе восемнадцать, ему – почти двадцать. Чего хороводы водить, он парень серьезный, пора и заженихаться. Не то, смотри, уведут!..


– …Ты зачем парня обидела? Не узнаю я тебя, внучка. Чего прячешься, как дева старая? Вон, тебе Егорка конфеты принес. Меня, старую, цветами уважил. Почему гулять не пошла?

– Я не обидела, он сам ушел.

– Как так? С пустого взял и ушел? А чего тогда полчаса в прихожей топтались? О чем говорили-то?

– Я сказала ему, что хочу остаться просто друзьями. Что, наверно, не смогу полюбить.

Я знаю, что бабушка расстроится. Снова будет смахивать слезы и вздыхать из-за мальчишки, которого за столько лет полюбила как родного. Я так долго подбирала для Егора слова, чтобы не обидеть, но все равно обижаю самых близких мне людей и чувствую себя ужасно.

– Что? Так и сказала?!

Бабушка всплескивает руками. Моя обычно спокойная бабушка вдруг взволнованно и сердито вздыхает:

– Господи! Да что с тобой, Настя? Чего уперлась лбом? Какую такую тебе любовь подавай? Ты оглянись вокруг, где парня-то лучше найдешь?!. Нет, даже думать не хочу! Куда я тебя одну оставлю? Кому оставлю? Я Галю уважаю, не думай, но чужой ребенок – он и есть чужой. И не спорь! Уж я-то жизнь получше твоего знаю! Да такого, как Егорка, – днем с огнем не сыщешь! Родители – приличные люди. Сам парень – будущий военный, вон и машина своя уже есть. Единственный сын! Да ты с таким никогда не пропадешь! И любимой будешь, и с уважением, и в достатке! А любовь из книжек выбрось из головы! Сама промаешься и Егора потеряешь!

– Не могу я, ба. Не хочу.

Сказать получается упрямо, и бабушка хватается рукой за сердце. Я тут же спешу помочь ей присесть, бегу на кухню за водой, лезу в аптечку за каплями и прошу не расстраиваться. Пожалуйста, пожалуйста, только не расстраиваться, иначе снова будет приступ и «Скорая». Я все сделаю, как ты хочешь.

– Так разве ж я для себя хочу, глупая? Чего мне, старой, надо? Недолго уж осталось, чувствую. Я же себе на том свете места не найду! Буду за тебя, былиночку свою неустроенную, переживать!

Этот день мы назначили два года назад, когда Егор в который раз сказал, что любит, а бабушка прослезилась. Тогда я сторонилась его, не могла избегать, но нагружала себя занятиями и учебой, и он пришел в наш дом с родителями и цветами. Как снег на голову огорошив предложением.

– Настя, конечно, не сейчас! Ну, чего испугалась? Я понимаю, что у тебя учеба и мы еще молоды, но я хочу, чтобы Нина Ивановна была спокойна. Сейчас ей это нужно больше, чем нам!

И снова глаза горят счастьем и ожиданием, а душа срывается в пропасть. Потому что разбить чье-то хрупкое счастье легко и от этого страшно, а свое не собрать из осколков.

Моей вины не было в том, что я не любила Егора. Любила, как друга – нежно, с благодарностью за наше общее прошлое, но сердце молчало, когда он целовал меня. Вот и сейчас с такой надеждой прижал к себе, что не нашлась, что сказать. И расплакалась от бессилия, закрыв лицо руками, когда вместо голубых глаз увидела серые глаза Стаса. Уколовшие укором в самое сердце.

Сердце, которое, несмотря ни на что, продолжало любить того, кто о нем забыл.

Бабушка была счастлива, и я так и не смогла сказать Егору «нет» ни через месяц, ни через год.


Друг. Всегда только друг. Время шло, а сердце отказывалось чувствовать и отвечать. Забывать. Оно по-прежнему принадлежало другому.

– Ты моя девушка, Настя. Это нормально, если мы станем близки. Я не предам тебя, ты же знаешь.

– Давай не сейчас, Егор.

– Пожалуйста, Егор, я не хочу.

– Егор, может быть, в следующий раз. Не сегодня и не завтра. Извини.

И всегда неизменное:

– Хорошо, Настеныш, я подожду. Но однажды это все равно случится.

И только когда приезжает мачеха или я уезжаю с ней – я могу отдохнуть душой и свободно вздохнуть. Забыть о данном обещании. Я знаю, она ему не нравится. Не нравится дистанция, которую я держу между ними, не подпуская к ней. Ничего не рассказывая и не обсуждая. Потому что этого человека я не хочу делить с Егором. Он только мой.


– Настя, Нина Ивановна умерла, ты не можешь жить одна.

– Я не одна, у меня есть мама Галя.

– Настя, брось! Она мачеха, она не здесь, и она не будет возиться с тобой вечно! Эта твоя учеба во Франции…

– Ты знаешь, что я хотела там учиться, и очень благодарна ей за такую возможность.

– Но ты так надолго уезжаешь. И так редко звонишь.

– Почти каждый день.

– Я! Это я звоню тебе почти каждый день! А ты занята, всегда занята для меня!

– Нет, это не так, Егор.

Но это так. Это на самом деле так. Я и сама не заметила, как стала избегать звонков. Расстояние всегда дает мне возможность дышать.

– Послушай, Егор, так больше нельзя. Это неправильно. Я пыталась, я честно пыталась…

– Перестань! Не хочу ничего слышать! Ты полюбишь меня, как только станешь моей. Я все для этого сделаю. Ты уже любишь меня.

– Конечно, я люблю тебя, Егор, но люблю душой, а сердце…

– А что сердце? Оно откликнется. Настеныш…

И снова губы накрывают мои, а сердце молчит. Не отзовется. Сжимается болезненно, словно преданное. И тоска щемит грудь.

Как я не люблю эти поцелуи. И руки. Никогда не разрешаю им трогать меня.

– Настя, – такое одурманенное в шею, – ну почему? Сколько можно ждать? Я хочу тебя. Ты моя.

Не твоя.

– Нет. Не могу. Пожалуйста, Егор, не сейчас…

И чем ближе приближается дата, когда мы с Егором должны будем подать заявление, тем мятежнее себя ведет сердце. Мучает мыслями, рвется к тому, кто когда-то причинил ему боль, но надежно привязал к себе.

Кто выбирает за нас, кого любить? Почему это чувство одним дарит счастье, а другим муку?

Я могла себе лгать, казаться сильной и повзрослевшей, уговаривать, что наши жизни со Стасом, однажды пересекшись, разошлись, но не проходило и дня, чтобы я не вспоминала о сводном брате.

Близость Егора теперь душила меня. Никогда бы не подумала, что могу так ужасно чувствовать себя рядом с другом, с которым прошло детство. Я не вернулась к нему из Франции, и это оказалось для него сюрпризом. Он не ожидал, но я выпросила время.

Я хотела жить в городе, где жила моя мачеха и отец, а у него не было права запретить мне.

Небо словно прорвало. Молния рассекает тучи у самой кромки леса, и раскат грома прокатывается поселком, заставляя меня остановиться и поднять лицо навстречу ливню. Навстречу холодным струям, забившимся в асфальт у ног, своим нечаянным, стремительным падением прервавшим мое бегство.

Я прижимаю руки к груди, только сейчас заметив, что в них так и остался букет орхидей. Первые цветы, подаренные Стасом. Нежные, примятые стихией розовые лепестки, как мое первое чувство к нему.