Ксения Черногорская - Только ты

— Дверь была открыта. Я позвонила, зашла. Там был бардак. Раскиданные вещи. Я увидела Данилу. Он стоял у разбитого окна. С кочергой от камина. Был пьяный. В крови.

— Почему он был в крови?

— Я не знаю, он мне не сказал. Похоже, он подрался. А может, его били. Я не знаю.

Ковалевский допивает алкоголь и ставит бокал на столик.

— Дальше, — говорит он.

— Ну, он стал говорить, что попал. Что вышли сроки. Я поняла, что он собирается выпрыгнуть в окно, потому что он встал к разбитому окну спиной и расставил руки…. - при воспоминаниях об этом, мне снова стало трясти. — Было понятно, что он собирался покончить с собой. Я попыталась отвлечь его разговором, но он… просто… упал спиной в эту дыру в окне…

— Дальше.

— Дальше я просто убежала… Запаниковала, мне было очень страшно, я не понимала, что происходит. Вызвала лифт, спустилась, прошла мимо охраны и вышла на улицу. Потом вызвала такси, чтобы уехать домой. А потом… на меня напали ваши люди. Посадили в машину и…

— Вернёмся к твоему пребыванию в его квартире, — негромко, но жёстко перебил он. — Как долго ты там находилась?

— Минут десять, не больше. Как только он упал, я убежала.

— Почему ты не вызвала полицию?

— Я испугалась.

— Чего?

— Того, что меня арестуют.

— За что?

— Послушайте, я не агент 007, у меня нет опыта поведения в таких ситуациях. Я просто сильно испугалась, вот и всё.

Ковалевский открывает лежащую на столике деревянную коробку, достаёт из неё тонкую сигару, откусывает щипчиками кончик, затем раскуривает. Смотрит на пламя в камине. Молча курит. Кондиционер быстро рассеивает дым, но до меня всё равно доносится запах табака.

— Вы меня отпустите? — с надеждой спрашиваю я.

Ковалевский переводит на меня хмурый, сосредоточенный взгляд.

— Ты плохо понимаешь ситуацию и своё положение в ней.

Не могу сказать, что я сильно мандражирую в его присутствии — наверное потому, что он какой-то выдержанный, спокойный и, в отличие от своих подчинённых, не орёт на меня и не обзывается, но от сочетания его взгляда и его слов мне становится откровенно не по себе.

— Вас не затруднит разъяснить её мне? — прошу я.

Сизый дым от сигары в пальцах Ковалевского плавно, струясь, поднимается вверх и рассеивается в воздухе.

— Если исходить из того, что ты говоришь правду, то есть большой риск, что тебя устранят, как только ты вернёшься в Москву. Так же есть вероятность, и большая, что по прилёте в аэропорт тебя арестуют. Причём дополнительно предъявят обвинение в незаконном пересечении границы. Это также создаст проблемы мне, потому что на допросе полиции ты им всё выложишь. Но первое — вероятней, потому что не факт, что в данном случае полиция сработает оперативнее. Пока что для них ты тут — другой человек и ищут они тебя в России, а не здесь. Скорее всего, уже побывали у тебя дома.

Страх во мне нарастает так стремительно, что я не в силах произнести ни слова. Мне реально становится дурно. Похоже, Ковалевский понимает это, потому что отложив сигару в пепельницу, встаёт, наливает в пустой бокал янтарной жидкости из пузатой бутылки и, подойдя, протягивает его мне.

— Благодарю, — одними губами шепчу я, и в несколько глотков опустошаю бокал. Судя по всему, это бренди.

Ковалевский подходит к окну и задумчиво потирает пальцами щетинистый подбородок.

— И что же мне теперь делать? — тихо спрашиваю я.

Ковалевский молчит.

— Пожалуйста, ответьте мне, прошу вас, — прошу я.

Он возвращается в кресло, берёт кочергу и ворошит в камине угли. Затем снова берёт в руки сигару, набирает в рот дыма, выпускает его, и, глядя на меня, говорит:

— У меня нет оснований тебе верить. Потому что свидетелей того, что произошло в квартире, как я понимаю, нет. Оснований не верить тебе у меня тоже нет — ситуация, которую ты описала, вполне вероятна. В любом случае, я тебя никуда не отпущу. Потому что, как минимум — ты хорошая приманка для вора.

— Для какого, — я сглатываю, — вора?

— Хороший вопрос, — задумчиво произносит Ковалевский.

— А почему я, — снова сглатываю — несмотря на бренди, в горле какая-то неприятная сухость, — приманка?

— Потому что вор тоже не присутствовал в квартире, когда Степанов выкинулся из неё. Если верить твоим словам, конечно.

— Я не понимаю, — тихо говорю я.

— Данила Степанов — банкрот, занявший миллионы долларов под чужую вещь для спасения унаследованного отцовского бизнеса. Судя по тому, что он тебе сказал — его кредиторы потребовали денег. И потребовали жёстко. Этой вещью и является колье, переданное в своё время мною его отцу. Передана она была на время. Степанов с помощью чёрных юристов переоформил колье на себя, в то время, как должен был его вернуть. И занял под него деньги. Фиктивность сделки я доказать могу. Но для начала колье мне нужно найти. Мои люди пасли его и если бы он не покончил с собой, они обязательно доискались бы у него правды. Но, судя по тому, что ты рассказала — колье кто-то похитил и Степанов оказался в ситуации в которой закрыть долг было просто невозможно. Тот, кто похитил колье, очень вероятно, сейчас паникует. Потому что Степанов вора мог знать. И мог сказать о нём тебе.

Внимательный взгляд.

— Он ничего мне такого не говорил, уверяю вас! — восклицаю я.

— Может быть так. А может быть — нет. Но если с вором ты не заодно, то тебя имеет смысл устранить, чтобы оставить уникальное колье у себя без риска быть пойманным. Такими вещами редко торгуют на аукционах. И крадут их не для последующей продажи.

Страх сковывает меня. Я не могу ни шевелиться, ни говорить. Состояние близко к обморочному. Я никогда в жизни так не попадала. И что самое ужасное — я понятия не имею, что мне теперь делать.

Ковалевский же ведёт себя так, будто ничего особенного не произошло, так, досадная неприятность, не более. При этом, ему наверняка ни разу не радостно. Хотя откуда мне знать, что он там себе думает? Он просто сидит в кресле, закинув ногу на ногу и курит, глядя на пламя в камине. Впечатление, будто меня для него сейчас не существует.

Но вот он снова поворачивается ко мне. Внимательный взгляд уверенного в себе мужчины.

— Я проверю то, что ты мне сказала. И если ты мне солгала — пеняй на себя.

— Я вам не лгала… — в полуобморочном состоянии шепчу я.

Слова даются с трудом. Сердце учащённо колотится в груди. Перед глазами всё плывёт.

— Тебе нужно отдохнуть, — говорит Ковалевский и встаёт.

Он вынимает из внутреннего кармана пиджака смартфон, кликает пальцем по экрану и прижимает трубку к уху.

— Подойди ко мне, — говорит он и отключается.

Спустя несколько секунд раздаётся стук в дверь.

— Входи, — говорит Ковалевский чуть громче, чем допрашивал меня.

Дверь открывается и в комнату входит Иваныч. Вид — уважительный, исполнительный и даже, пожалуй, немного подобострастный.

— Её нужно где-то поселить. В отель нельзя. Здесь, сам понимаешь, тоже не вариант — она может оказаться кем угодно. Возьми двух своих лбов поответственнее и отвези её в дом у озера. Выстави охрану. Отвечаешь за неё головой. До завтра ничего предпринимать не будем — почитаем российские новости. Пробей уровень поиска. Узнай всё, что можешь о её контактах. Всех шерсти, без исключения. Достань мне видеозаписи с камер наблюдения.

Затем Ковалевский вновь поворачивается ко мне:

— Сколько у тебя было мобильных?

— Телефонов?

— Их.

— Один. Он, — я слабо киваю на Иваныча. — Его забрал.

Ковалевский поворачивается к нему.

— Что с телефоном?

— Симку вынул в Москве-Сити, пока её в машину сажали. Телефон скинул там же, симку — чуть позже, по дороге.

— Хорошо, — сухо одобряет Ковалевский. — Всё, забирай её.

Иваныч подходит ко мне.

— Встаём и за мной, — говорит он.



Состав сопровождающих меня мужчин не меняется. Те же двое в машине и Иваныч, задержавшийся на крыльце. Ковалевский что-то говорит ему, пока я сажусь на заднее сиденье привезшего меня сюда автомобиля. Иваныч задерживается и приходится подождать. Двое в машине молчат и смотрят в стороны, будто меня и нет.

Наконец Иваныч кивает в ответ на очередную беззвучную для меня реплику деловито сложившего на груди руки Ковалевского, и идёт к автомобилю. Садится и приказывает водителю:

— Синий дом.

Водитель молча кивает и тихонько утапливает педаль газа. Автомобиль степенно, неторопливо выезжает за ворота.

Снова те же пейзажи за окнами. Стараюсь ни о чём не думать — устала бесполезно трепать себе нервы. Сейчас от меня всё равно ничего не зависит. Я однозначно в их власти. И, как я поняла, слово Ковалевского здесь — железобетонный закон. Как он скажет, так и будет. По его общению со мной, я не поняла толком, как он ко мне отнёсся. Нельзя сказать, что безразлично, но и назвать это отношение "с интересом" я бы тоже не смогла. Похоже, он просто привык скрывать свои эмоции. И, надо сказать, у него это хорошо получается. В любом случае, я ожидала худшего. Хамства, наездов, агрессии. Но нет. Он даже произвёл на меня впечатление довольно приятного человека, несмотря на всю эту спокойную холодность и отстранённость.

— Значит, слушай сюда, Милана, — оборачивается вдруг ко мне Иваныч, и первая моя реакция — удивление, что он знает моё имя, а вторая — всё объясняющее воспоминание о прослушке. — Правил всего два. Ты ведёшь себя тихо и не пытаешься сбежать. Будешь их придерживаться — всё будет пучком. Нет — пеняй на себя. Всё поняла?

— Да… — тихо говорю я.

— Я не слышу! — рявкает Иваныч.

— Да, я же сказала, — немного громче говорю я.

— Ну, вот и хорошо, — удовлетворяется моим ответом он.

Затем снова поворачивается к водителю:

— У супермаркета тормозни.

Водитель молча кивает. И этот безмолвный кивок Иваныча вполне устраивает. Если бы я так сделала в ответ на его распоряжение, он бы, наверное, стал бы на меня орать. А тут вон — вполне всё окей.

Мы едем минут двадцать. Проезжаем мимо нескольких деревенек и какого-то несерьёзного перелеска. Затем заезжаем на гору и кружим по серпантину. Съезжаем вниз и оказываемся в небольшом посёлке с красивыми аутентичными домишками. Вдали светится вывеской супермаркет — какое-то незнакомое название на немецком, мне оно ни о чём не говорит. Мы подъезжаем к магазину и Иваныч берёт с собой парня, ехавшего со мной рядом. Водителю приказывает следить за мной, как за собой. Тот снова молча кивает. Болтать — у них тут точно не в тренде.

Минут двадцать, наверное, Иваныч с помощником отсутствуют. Затем выходят и направляются к машине. У парня — четыре набитых продуктами пакета. Иваныч — налегке. Видимо, не царское это дело — пакеты носить.

Парень, имени которого я не знаю, закидывает пакеты в открытый водителем багажник, затем легонько хлопает крышкой и садится в машину рядом со мной. Ни одного слова — водитель молча даёт по газам и, спустя несколько минут, мы снова выезжаем на шоссе.

Ещё минут через десять в полной тишине машина сворачивает в лес, а затем петляет по извилистой дороге и выезжает через очередной перелесок к двухэтажном синему с чёрными полосами домику у подножья большой горы. Рядом блестит водная гладь длинного, заросшего у берегов камышами, озера. Тут нет ни домов по соседству, ни забора вокруг. Просто дом с покатой крышей и тёмными окнами в траве на фоне огромного горного кряжа.

Машина останавливается и мы выходим. Иваныч достаёт из кармана ключи и снимает с двери тяжёлый амбарный замок. Затем опускает вниз широкую железную планку и отпирает дверь уже другим ключом. Открывает её и жестом зовёт меня. Я послушно выхожу из автомобиля. Здесь очень свежо. Над головой покрикивают летящие в сером небе птицы. Пожухлая серая трава позади машины примята двумя полосами — следами колёс.

Следом за мной идёт подчинённый Иваныча. Несёт пакеты со снедью. Видимо, это всё мне. Если так, они явно рассчитывают на то, что я проведу здесь не одни сутки. Грустно, но какие у меня варианты? Хорошо хоть голодной не оставляют.

— Иди за мной, — через плечо бросает мне Иваныч и исчезает в темноте прихожей. Судя по щелчкам, он поднимает вверх рубильники. Его помощник складывает пакеты у порога, достаёт из пачки сигарету, отворачивается, и закуривает, глядя вдаль. Я ему интересна примерно так же, как содержимое этих пакетов.

Захожу внутрь. Легонько тянет сыростью, но в целом пахнет скорее приятно, чем наоборот — влажным деревом и чем-то цитрусовым.

Небольшой коридорчик справа освещается из дверного проёма. Иваныч исчезает там и я иду следом. Передо мной открывается крохотная комнатка с белыми обоями без рисунка, раскладным серым диваном, небольшим письменным тоже серым столом у стены с какими-то фотками в рамках и серым же угловым шкафом. Шторы закрывают широкое окно и потому тут довольно сумрачно. Иваныч включает свет в торшере и становится более-менее уютно.