— Здесь будешь жить, — говорит Иваныч.

Я оторопело оглядываюсь. Дверь только одна — та, в которую мы вошли. Помощник Иваныча заносит в комнату пакеты и молча выходит.

— Значит, здесь всякая жрачка, — кивнув на пакеты, говорит Иваныч. — Чё-то надо готовить, чё-то нет. Туалет и кухня на этом же этаже. Плита рабочая, вода есть. С голоду не помрёшь. Выходить на улицу запрещено. Входную дверь закроют и тебя будут охранять. Что-то понадобится — нажимай вот эту кнопку, — Иваныч показывает на тёмно-серую круглую кнопку у дверного проёма на высоте моего лица. — Всё поняла?

— Да, — говорю я.

Иваныч молча кивает и тяжело шагая, выходит из комнаты. Подхожу к окну и отодвигаю в сторону серую штору. Иваныч даёт распоряжения своему помощнику. До меня доносятся фразы: "Без повода не общаться" и "Ставить в известность". Затем помощник уходит в сторону и скрывается из виду, а Иваныч садится в машину. Тихонько хлопает дверь и, спустя несколько секунд, автомобиль уезжает и скрывается вдали за деревьями.


Если не считать куда-то девшегося охранника, я остаюсь в доме одна.

Растерянно оглядываюсь по сторонам и понимаю, что моя жизнь целиком и полностью во власти этого сурового, молчаливого человека. Что меня запросто могут грохнуть прямо в этом доме и никто посторонний даже не узнает об этом — по документам меня в этой стране просто нет.

Но страх будто приглушён. Состояние скорее апатично-усталое. Слабость во всём теле, вот что я чувствую. И, пожалуй, больше ничего.

Я скидываю обувь и ложусь на диван. Сворачиваюсь на боку калачиком, укрываюсь пледом до подбородка, и закрываю глаза. Спать мне не хочется, но бодрствовать сейчас слишком тяжело.

Перед глазами рисуются картинки произошедших событий — падение Данилы в окно, мой побег, моё похищение, лица подчинённых Ковалевского, он сам — непонятный, загадочный миллиардер, задумчиво курящий у камина, его внимательный, проникновенный взгляд.

Мне некуда бежать. В моём побеге сейчас нет никакого смысла: прямой угрозы моему здоровью и моей жизни нет, я под охраной и что немаловажно — в чужой стране. По-немецки я говорю свободно, английский, уверена, тут тоже многие понимают, но даже если я сбегу из этого дома — скажем тихонько выберусь через окно и как-нибудь выломаю кованные металлические решётки на нём, что я буду делать дальше? Ну, поймаю машину у дороги. Ну подвезут меня в аэропорт. А дальше-то что? Ни документов, ни денег. Если я подойду к полицейскому и скажу, что меня похитили и я гражданка другой страны, то меня депортируют. И прямо в аэропорту передадут в руки российской полиции.

Я сбежала после самоубийства Данилы, которое для полиции сейчас не обязательно является именно суицидом, мой телефон был выключен. Ковалевский наверняка отмажется, подкупит следователей, задействует крутых адвокатов. Я незаконно пересекла границу по поддельным документам и камеры слежения из Домодедово покажут, что я при регистрации подала паспорт сама, собственными руками. Для того, чтобы быстро закрыть уголовное дело, проще всего будет обвинить меня в убийстве Данилы и попытке скрыться от правосудия путём нелегального пересечения границы в другую страну.

А если не подходить к полицейскому? Если как-нибудь сделать здесь новые документы, устроиться на работу в какой-нибудь ресторанчик официанткой и остаться здесь? Тогда, если меня поймают, я влечу ещё больше.

Гоню от себя любые мысли, заставляю себя заснуть. Это трудно, но я действительно очень устала. Прежде всего вымоталась нервно. Стресс за стрессом — а теперь тишина в пустой комнате одиноко стоящего дома.

Наверное, в какой-то момент я всё-таки вырубаюсь, потому что я вдруг открываю глаза и понимаю, что слышу за окном какой-то шум. После сна немного зябко и я встаю, кутаясь в плед. Подхожу к окну и вижу тёмный автомобиль. На улице уже смеркается и у машины ярко горят фары. Глохнет мотор и фары тухнут. Вышедший наружу водитель тихонько хлопает дверцей. Судя по всему это тот же самый парень, что привёз меня сюда и потом увёз Иваныча.

Откуда-то сбоку — мне не видно откуда именно — навстречу водителю выходит мой сторож. Они пожимают друг другу руки и синхронно глянув в моё окно, проходят мимо, влево — туда, откуда только что вышел этот парень.

Я слышу глухое лязганье двери и затем вновь наступает тишина. Прижимаюсь носом к стеклу и осторожно смотрю в ту сторону, куда они ушли. Судя по всему, там дверь в другое, отдельное крыло дома. Волнуясь, сначала легонько, а потом сильнее, пытаюсь повернуть оконные ручки. Но они не поддаются. Зашториваю окно и возвращаюсь на диван.

Лёжа, тупо осматриваю интерьер. Здесь только мебель и картинки в рамочках на стене. Ни книг, ни телевизора, ни радиоприёмника. Движимая любопытсвом, встаю и подхожу к ним. Ничего особенного — виды каких-то городов. Возможно, швейцарских.

Выхожу из комнаты в темноту коридора. Нащупываю выключатель и включаю свет. Чуть дальше — крохотная ниша, в которой ютится маленькая кухня — рукомойник, электрическая плита, пара навесных шкафов, вытяжка. Слева дверь. Открываю её и вижу душевую кабинку и торчащий из стены унитаз. Рядом, на полочке стоит рулон белой туалетной бумаги.

Интересно, кто жил здесь до моего появления? Или эта "квартирка" существует для скрытия похищенных людей? Сомневаюсь, что Ковалевский промышляет этим, но мало ли? Откуда мне знать?

Покопавшись в оставленных пакетах, выуживаю овощи и делаю себе салат из помидора, пары огурцов и зелени. Заправляю оливковым маслом. Хлеб здесь какой-то странный и я решаю обойтись без него.

Заставляю себя поесть. Мою посуду, писаю, быстренько принимаю душ и вытираюсь висящим на крючке махровым бежевым полотенцем. Предварительно брезгливо нюхаю его — оно пахнет приятно, цитрусовым кондиционером для белья: судя по всему — свежее.

Возвращаюсь в комнату и снова ложусь. Спать не хочется и я просто лежу в густых сумерках, а чуть позже — в кромешной тьме. Открываю глаза, закрываю, снова открываю — одинаково темно. И очень тихо. Время тянется очень медленно. Я лежу и осмысливаю свою жизнь, особенно подробно вчерашний и сегодняшний дни. Не приедь я к Даниле, сейчас бы, наверное, гуляла бы по центру Москвы, пила бы кофе из картонного стаканчика, сходила бы в какой-нибудь музей. А может осталась бы дома и немножко поработала.

Внезапно темноту прорезывает луч света — он проникает в щель между шторами и проносится по стене. Я слышу шум подъезжающего автомобиля, новое лязганье соседней двери и гул мужских голосов. Не включая свет, осторожно подкрадываюсь к окну, немного отодвигаю штору и вижу вышедшего из большой тёмной машины Ковалевского. Напротив него, спинами ко мне стоят двое моих надзирателей. Их фигуры и фигуру и лицо Ковалевского освещает свет фар. Они о чём-то говорят.

Зачем он приехал сюда? Что ему нужно?!

Глава 8

Звук поворачиваемого в двери замка не заставляет себя ждать. Ещё мгновение — и с тихим стуком закрывается входная дверь, а затем слышится ровное постукивание шагов по деревянному полу.

Ковалевский входит в комнату и включает верхний свет. Я сижу на краешке кровати, накинув на плечи плед.

— Доброй ночи, — сухо говорит Ковалевский.

— Доброй… ночи… — отвечаю я.

Красивый, широкоплечий, с ровной осанкой, он одет в тёмно-серый костюм с жилетом. Галстука нет, ворот расстёгнут.

— Вы приехали за мной? — осторожно спрашиваю я.

Он качает головой.

— Мне необходимо было убедиться в том, что ты здесь. А ещё я хочу с тобой поговорить.

— Ладно, — пожимаю плечами я. — Извините, стула здесь нет.

— Спасибо, я постою.

Он подходит к окну, отодвигает штору, смотрит на улицу. Затем поворачивается ко мне. Молчит.

Мне неловко под его пристальным взглядом, и я отвожу глаза в сторону.

— Буду откровенен, — говорит он, — твой приезд сюда ничего мне пока что не дал. Всё, что ты сказала мне, подтверждается полученной мною информацией. За одним исключением.

— Каким? — обеспокоенно спрашиваю я, мысленно гадая, что бы всё это значило.

— За исключением гибели Степанова. Ты — единственный свидетель, если это и вправду было самоубийство.

— Это оно и было, — настойчиво твержу я.

— Выдать тебя полиции я не могу. По понятным, надеюсь, причинам. Мои люди сами преступили закон, когда я приказал привезти тебя сюда. Подставлять их я, разумеется, не стану.

На какое-то время он умолкает, будто в раздумьях. Я тоже молчу, глядя на свои босые ноги.

— Мне нужно решить, что с тобой делать, — наконец произносит он.

Я поднимаю на него взгляд:

— Вряд ли моё мнение вам важно.

— Отчего же? Я не без интереса с ним ознакомлюсь.

— Отпустите меня.

— Куда? — спокойно спрашивает он.

— Домой.

— У тебя больше нет дома. Ты в розыске. Главная подозреваемая в убийстве московского предпринимателя Данилы Степанова. Тебя арестуют сразу, как только ты объявишься в России. Этот вариант исключён. По крайней мере, на таких условиях.

После его слов мне снова становится страшно. С другой стороны — то, что он сказал, меня не удивило.

— И что же мне делать? — спрашиваю я.

— Вот об этом я и хочу с тобой поговорить.

— Я вас слушаю.

— Для полиции тебя тут не существует. Значит, в этом плане можно быть спокойным. Даже если представить, что ты действительно выкинула Степанова из окна, а затем сбежала сюда по своим документам — процесс твоей экстрадиции стал бы для них весьма геморройным. На тех же условиях, на которых ты оказалась здесь — тебя для них нет. Но мне нужно, чтобы тот человек или те люди, которые украли колье узнали о том, что ты — здесь, в Швейцарии. Узнав об этом, узнав адреса, где тебя можно найти, тебя скорее всего попытаются убить. Может быть — увезти обратно в Россию. Для того, чтобы похититель или похитители колье узнали о том, что ты здесь, я через своих людей запущу об этом информацию. Гибель Степанова осветили в СМИ, а это значит, что тот или те, кого мне нужно найти, знают, что ты была там. Этого вполне достаточно в случае, если вор допускает мысль, что Степанов мог его знать и мог перед смертью сказать о нём тебе. Степанов ведь, даже если знал похитителя, обратиться в полицию не мог — он сам колье по сути украл. И если вор понимает это, устранение тебя станет для него задачей номер один. Он вряд ли попытается устранить тебя сам. Это слишком опасно. Скорее наймёт киллера. Таким образом, ты выступишь в роли живца. Задачей моих людей будет поимка киллера и его допрос с целью выяснения нанимателя. Дальше — дело за малым. Пока всё понятно?

— Вполне, — холодно отвечаю я. — Только вот мне совершенно не улыбается быть этим вашим "живцом".

— Это я понимаю, — говорит он. — Но выбор у тебя невелик. Если ты откажешься — я всё равно сделаю так, просто установлю за тобой слежку, не предоставив охраны. Хочешь остаться живой — делай так, как я говорю.

Сидя на кровати, молча кусаю губы. Тело бьёт неприятная дрожь.

— Жить ты будешь не здесь. В небольшом частном отеле. Я сниму тебе номер.

Молчу.

— Рассказываю, что требуется от тебя. Ты слушаешь?

Молчу.

Ковалевский подходит ко мне и присаживается передо мной на корточки. Всё равно не смотрю на него. Смотрю на свои босые ноги.

— Милана, — мягко говорит он, — нам обоим лучше сотрудничать. Не валяй дурочку, я не воспитатель в детском саду.

Исподлобья смотрю в его глаза.

— Слушаю, — говорю я.

— От тебя требуется быть собой обычной, но при этом не вводить абсолютно никого в курс дела. Тебе нужно будет жить в отеле так, будто ты приехала сюда на отдых. Скажем, в отпуск. Гулять, ходить по магазинам, обедать в кафе, ничего сверхсложного. Деньгами я тебя обеспечу. Если проболтаешься или попытаешься сбежать — накажу и жёстко. Веришь?

— Верю, — щуря глаза, угрюмо отвечаю я.

— Это колье много значит для меня. И я его верну. Ты мне нужна, Милана. Понимаешь? И если ты поможешь мне — я финансово отблагодарю тебя. И решу вопрос с твоим розыском. Разумеется, только в том случае, если ты действительно не убивала Степанова. И если ты не врёшь мне на тему того, что не знаешь вора и не пыталась украсть колье.

Качая головой, вздыхаю. Смотрю в сторону. Бред какой-то… Просто бред…

— Есть ещё кое-что.

Он дожидается, пока я посмотрю ему в глаза и продолжает:

— Для того, чтобы ускорить активность похитителя колье в отношении попытки устранения тебя, он должен думать, что полученную от Данилова информацию ты хочешь слить мне, настоящему владельцу колье. То, что ты художница и то, что ты объявишься в Швейцарии в том же кантоне, в котором иногда живу я, играет нам на руку.