— Итак, сродство душ! — воскликнула Елена, радуясь тому, что удалось обойти все подводные камни.

— Это гармония душ, о которой говорит Платон.

Это настоящий брак, о котором я всегда мечтал, но который, к несчастью, благодаря теперешнему состоянию общества, я никогда не надеюсь реализовать.

Елена посмотрела на крючок на потолке и прошептала:

— Почему не можете вы осуществить вашу мечту?

— Почему? Потому что та, которая привлекла мою душу к себе, — не думает о любви.

— Дело вовсе не в том, думает ли она о любви или нет.

— И даже, если она это думает, то все-таки всегда будет сомневаться в искренности этого чувства; вообще нет такой женщины, которая бы могла меня любить!

— О, нет, — сказала Елена и посмотрела на его стеклянные глаза (у него действительно был один стеклянный глаз, который был артистически сделан).

— Вы в этом уверены?

— Да, — сказала Елена, — потому что вы не такой, как другие мужчины; вы понимаете, что значит любовь душ!

— И если даже найдется такая девушка, то я все-таки не вступлю с ней в брак.

— Почему же?

— Жить в одной комнате! Нет!

— Это же не необходимо. Госпожа де Сталль имела одну квартиру со своим мужем, но комнаты у них были отдельные.

— Правда?

— Каким интересным разговором вы заняты? — спросила профессорша, которая в эту минуту выходила из гостиной.

— Мы говорим о Лаокооне, — ответила Елена и встала, уязвленная пренебрежительным тоном молодой женщины.

И решение было принято.

Через неделю было объявлено о помолвке Елены с профессором этики; осенью должна была состояться свадьба, и после этого молодая чета собиралась отбыть в Упсалу.

* * *

Свадебные гости разошлись, лакеи убрали столы, молодые остались одни. Елена была сравнительно спокойна, но зато он нервничал ужасно. Пока они были женихом и невестою, то проводили время в серьезных разговорах, никогда они не вели себя как другие обрученные, никогда не обнимались и не целовались. При каждой такой попытке он встречал холодный взгляд Елены. Но он ее любил, как любит мужчина женщину — и душой и телом. Они ходили взад и вперед по ковру гостиной и искали темы для разговора, но молчание упорно возобновлялось. Свечи в люстре были наполовину потушены, в комнате еще стоял запах кушаний и вина; на подзеркальнике лежал букет Елены и распространял запах гелиотропа и фиалок.

Наконец, он остановился перед ней, простер к ней руки и сказал принужденно-шутливым тоном:

— Итак, ты моя жена!

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила быстро Елена.

Он почувствовал себя обезоруженным, опустил руки, но овладел собой и сказал со слабой улыбкой.

— Ну, я думаю, мы теперь муж и жена.

Елена смерила его таким взглядом, как будто перед ней был пьяный.

— Объяснись, пожалуйста, — сказала она.

Это было именно то, чего он не мог сделать. Все философские и этические мостики были подняты, и он стоял лицом к лицу с холодной неуютной действительностью.

«Ей стыдно, думал он, это её полное право, но я должен не забывать и о своих правах».

— Ты меня не понял? — спросила Елена, и её голос начал дрожать.

— Нет, не совсем, конечно, — но, но, моя милая, моя любимая, гм… — мы… гм…

— Что это за тон вообще? Моя милая? За кого ты меня считаешь и каковы твои намерения? — О, Альберт, Альберт, — продолжала она, не дожидаясь ответа на свой вопрос. — Будь велик, будь благороден и научись видеть в женщине нечто высшее, чем просто самку, сделай это и ты будешь велик и счастлив.

Альберт был побежден. Полный уничижения и стыда стал он перед нею на колени и пробормотал;

— Прости, Елена, ты благороднее, чем я, чище, лучше; ты должна поднимать меня до себя, когда я буду так опускаться в пыль.

— Встань, Альберт, и будь силен, — сказала Елена пророческим голосом, — будь спокоен и докажи миру, что любовь есть нечто высшее, чем низкое животное побуждение. Спокойной ночи!

Альберт поднялся и посмотрел вслед своей жене, которая прошла в свою комнату и закрыла за собой дверь.

Преисполненный чистыми чувствами и благими намерениями, пошел также и Альберт в свою комнату, сорвал с себя фрак и закурил папиросу.

Это была настоящая холостяцкая комната, которую он себе устроил, — с диваном для спанья, письменным столом, полкой для книг и комодом. Он разделся, вымылся холодной водой, лег на софу и схватил первую попавшуюся книгу, чтобы почитать. Скоро, однако, он опустил книгу и погрузился в раздумье о своем положении.

Был ли он женатым человеком или холостяком?

Да, он был холостяком, с той только разницей, что в его квартире появился пансионер женского пола, который не платит за свое содержание. Это были не высокие мысли, но это была правда. Кухарка должна заботиться о кухне, горничная поддерживать порядок в комнатах, что же будет здесь делать Елена? Развиваться. Ах, ерунда! Ему самому стало смешно: ведь это же чистейшая бессмыслица. Вдруг ему пришло в голову, не было ли всё это обыкновенным женским жеманством. Она не могла к нему прийти, он, конечно, должен идти к ней… Если он не пойдет, она на другое утро его высмеет и еще хуже — она будет обижена и задета… Да, да, женщины иногда бывают непонятны, и, во всяком случае, надо сделать опыт.

Он вскочил, надел шлафрок и отправился в гостиную. Он прислушался; колени его подгибались. Но в её комнате всё было тихо.

Он собрал всё свое мужество и подошел к двери; перед его глазами прыгали синие огоньки, когда он постучался.

Никакого ответа. Он дрожал всем телом, на спине выступил холодный пот.

Он постучал еще раз и устало проговорил:

— Это я!

Никакого ответа. Ему сделалось стыдно самого себя и, сконфуженный и уничтоженный, вернулся он в свою комнату.

Итак, она говорила серьезно!

Он лег опять и взял газету. Но не успел он улечься, как на улице послышались шаги, которые постепенно приближались и, наконец, затихли. Затем он услыхал музыку, и, наконец, несколько голосов запели:

Integer vitae cebrisque purus!..

Он был тронут! Как это было прекрасно! Purus!

Он чувствовал себя в приподнятом настроении. Даже в духе времени звучало требование нового понимания брака. Молодое поколение уже охвачено этической волной, которая шла в это время.

Если бы Елена открыла дверь!

Он следил за тактом музыки и почувствовал себя таким великим, как этого хотела Елена.

Не открыть ли окно и не поблагодарить ли эту студенческую молодежь.

Он поднялся.

Четырехкратный резкий петуший крик раздался у окна как раз в то время, когда Альберт хотел отдернуть занавеску.

Да, это так — смеялись! — Яростный повернулся он и бросился к письменному столу. Над ним смеялись. Легкое чувство ненависти против виновницы этой унизительной сцены начало в нём подниматься, но его любовь победила, и его гнев направился против этих дураков, этих шельм, на которых он будет жаловаться в консисторию — конечно! Но он опять возвращался мыслью к своему положению и не мог себе простить, что позволил так провести себя за нос. Он ходил по комнате, бросился, наконец, на постель и заснул в горьком раздумье над окончанием этого дня. Это был прекрасный день свадьбы, который должен быть самым хорошим днем жизни!

* * *

На другое утро он встретился с Еленой за кофе. Она была холодна и любезна как всегда. Альберт, конечно, не хотел упоминать о ночной серенаде. Елена развивала грандиозные планы на будущее, мечтала об уничтожении проституции. Альберт был с нею согласен и обещал с своей стороны сделать всё возможнее. Люди должны сделаться целомудренными, нецеломудренно живут только звери.

Затем он отправился в колледж. Недоверчиво оглядывал он свою аудиторию, которая, казалось, приняла совсем особую мину, недоверчиво принял поздравления товарищей, которые ему показались настолько своеобразными, что он почувствовал себя уязвленным.

Толстый, жирный, жизнерадостный адъюнкт встал ему поперек дороги в коридоре, схватил за борт сюртука и, улыбаясь во всё лицо, спросил:

— Ну!?

— Ерунда! — было единственное, что мог ответить новобрачный, вырываясь из его рук и убегая.

Возвратясь домой, он нашел там множество «приятельниц». Альберт запутался ногами в шлейфах и исчез, наконец, в кресле, наполовину спрятанном дамскими юбками.

— Ну, вчера была вам серенада? — спросила молодая красивая профессорша.

Альберт побледнел, но Елена отвечала совершенно спокойно:

— Ах, это не зашло слитком далеко! Но прежде всего участники должны были бы быть трезвыми, пьянство среди студенческой молодежи здесь прямо возмутительно!

— Что же они пели? — спросила профессорша.

— Ах, то, что они обыкновенно поют: «Жизнь подобна морской волне» и что-то еще в этом роде, — сказала Елена.

Альберт с удивлением посмотрел на нее. День прошел в различных дискуссиях, которые утомили Альберта. После дня работы поговорить с женщиной пару часов — довольно приятно, но здесь этого было слишком много. И кроме того он должен был со всем соглашаться, так как, когда он делал попытку противоречить, он оказывался побежденным.

Так пришел вечер и время ложиться спать. Ему показалось, что он заметил в глазах Елены ласковые искорки, и он не был уверен, что она не пожала ему тихонько руки. Он зажег сигару, взял газету, но скоро ее бросил и вскочил, накинул шлафрок и проскользнул в гостиную.

Он услышал, что Елена еще двигалась в своей комнате.

Он постучался.

— Это вы, Луиза? — послышалось внутри.

— Нет, это я, — прошептал он тихо и почти задыхаясь.

— Что случилось, что тебе надо?

— Я должен еще раз поговорить с тобою, Елена, возразил он, дрожа от волнения.

Ключ повернулся в замке. Альберт едва верил своим ушам — дверь отворилась.

Елена стояла совершенно одетая.

— Что ты хочешь? — спросила она. Но в эту минуту она заметила, что он не одет и что его глаза блестят по-особенному.

Вытянутыми руками оттолкнула она его назад и захлопнула дверь.

Он слышал падение тела на пол и громкое рыдание.

В отчаянии и пристыженный возвратился он в свою комнату. Итак, всё это было совсем серьезно. Но, конечно, это было нечто ненормальное.

Бессонная ночь, полная всевозможных дум, была результатом всего случившегося, и на другое утро он должен был завтракать в одиночестве.

Когда он вернулся к обеду домой, Елена вышла ему навстречу с грустным покорным лицом.

— Зачем ты это сделал? — спросила она.

Он коротко попросил прощения.

Лицо его было совсем серое, глаза потухли, настроение неровное и часто под холодной внешностью он хоронил глухую ярость.

Елена нашла его изменившимся и деспотичным, так как он начал ей противоречить и уклоняться от устраиваемых ею собраний, чтобы искать себе общества вне дома.

В один прекрасный день ему сделали предложение конкурировать на кафедру профессора; так как он считал своих конкурентов выше себя, то он хотел отказаться от конкурса, но Елена уговаривала его до тех пор, пока он не согласился на её просьбу. Его выбрали, он не знал почему, но Елена это знала.

В это же время были выборы в рейхстаг. Новый профессор, никогда не думавший до этого принимать участие в политике, был почти испуган, прочтя свое имя на листе кандидатов, и еще испуганнее, когда он был действительно выбран. Он хотел отказаться, но Елена так ярко изобразила разницу жизни в провинции и в столице, что он согласился.

Итак, они поехали в Стокгольм.

* * *

Новый член рейхстага и профессор в продолжение шестимесячного супружества, которое, в сущности, было для него холостой жизнью, пришел к новым идеям, которые состояли в полном переустройстве моральных и общественных учений и которые должны были привести к разрыву между ним и его «пансионеркой».

В Стокгольме он начал устраивать себе новую жизнь согласно с современными течениями. Любовь к жене остыла, он искал себе утешения вне дома, не чувствуя себя неверным по отношению к жене, так как в их отношениях не могло быть и места чувству верности.

В сношениях с другим полом понял он впервые совершенно ясно свое унизительное положение.

Елена видела, как он становился всё более чужим ей, их совместная жизнь сделалась невыносимой, и катастрофа казалась неизбежной.

День открытия рейхстага приближался. Елена выглядела неспокойной и, казалось, переменила свое отношение к мужу. Её голос приобрел мягкость, и, казалось, она начала заботиться о том, чтобы всё для мужа было хорошо устроено. Она стала следить за слугами, смотреть за тем, чтобы всё было в порядке и чтобы обеды подавались вовремя. Он наблюдал ее с недоверием и спокойно ожидал чего-то необычного.